Неточные совпадения
— Я? я недавно, я
вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин,
не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я
не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Домой, — отвечал Вронский. — Признаться, мне так было приятно
вчера после Щербацких, что никуда
не хотелось.
— Может быть, — сказал Степан Аркадьич. — Что-то мне показалось такое
вчера. Да, если он рано уехал и был еще
не в духе, то это так… Он так давно влюблен, и мне его очень жаль.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю работу, зa которую она всегда бралась в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно, закидывая пальцем и считая петли. Хотя она и велела
вчера сказать мужу, что ей дела нет до того, приедет или
не приедет его сестра, она всё приготовила к ее приезду и с волнением ждала золовку.
— Я ехала
вчера с матерью Вронского, — продолжала она, — и мать
не умолкая говорила мне про него; это ее любимец; я знаю, как матери пристрастны, но..
Никто, кроме ее самой,
не понимал ее положения, никто
не знал того, что она
вчера отказала человеку, которого она, может быть, любила, и отказала потому, что верила в другого.
С Беркошевым тоже
вчера разбранился, и он хотел прислать секундантов, но, разумеется, ничего
не выйдет.
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офицеров, которые выходили в это время из комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. — Что ж ты
вчера не заехал в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где ты был?
— Ну, уж вы нам задали
вчера, — сказал один из пришедших, — всю ночь
не давали спать.
—
Не хочешь знать приятелей! Здравствуй, mon cher! — заговорил Степан Аркадьич, и здесь, среди этого петербургского блеска,
не менее, чем в Москве, блистая своим румяным лицом и лоснящимися расчесанными бакенбардами. —
Вчера приехал и очень рад, что увижу твое торжество. Когда увидимся?
Ее положение, которое казалось уясненным
вчера вечером, вдруг представилось ей теперь
не только
не уясненным, но безвыходным.
Поеду к Бетси; может быть, там я увижу его», сказала она себе, совершенно забыв о том, что
вчера еще, когда она сказала ему, что
не поедет к княгине Тверской, он сказал, что поэтому и он тоже
не поедет.
В то время как она входила, лакей Вронского с расчесанными бакенбардами, похожий на камер-юнкера, входил тоже. Он остановился у двери и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна узнала его и тут только вспомнила, что Вронский
вчера сказал, что
не приедет. Вероятно, он об этом прислал записку.
— Вы должны ее любить. Она бредит вами.
Вчера она подошла ко мне после скачек и была в отчаянии, что
не застала вас. Она говорит, что вы настоящая героиня романа и что, если б она была мужчиною, она бы наделала зa вас тысячу глупостей. Стремов ей говорит, что она и так их делает.
— Ах, как я рада вас видеть! — сказала она, подходя к ней. — Я
вчера на скачках только что хотела дойти до вас, а вы уехали. Мне так хотелось видеть вас именно
вчера.
Не правда ли, это было ужасно? — сказала она, глядя на Анну своим взглядом, открывавшим, казалось, всю душу.
— Отчего ты
вчера не был на скачках? Я думал увидать там тебя, — сказал Вронский, оглядывая Серпуховского.
— Я
не сказала тебе
вчера, — начала она, быстро и тяжело дыша, — что, возвращаясь домой с Алексеем Александровичем, я объявила ему всё… сказала, что я
не могу быть его женой, что… и всё сказала.
Она нагнула голову. Она
не только
не сказала того, что она говорила
вчера любовнику, что он ее муж, а муж лишний; она и
не подумала этого. Она чувствовала всю справедливость его слов и только сказала тихо...
— Ну как
не грех
не прислать сказать! Давно ли? А я
вчера был у Дюссо и вижу на доске «Каренин», а мне и в голову
не пришло, что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как
не грех
не дать знать! — повторил он.
Эти два обстоятельства были: первое то, что
вчера он, встретив на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и, сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он
не приехал к ним и
не дал энать о себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то
не ладно между мужем и женою.
«Что как она
не любит меня? Что как она выходит за меня только для того, чтобы выйти замуж? Что если она сама
не знает того, что делает? — спрашивал он себя. — Она может опомниться и, только выйдя замуж, поймет, что
не любит и
не могла любить меня». И странные, самые дурные мысли о ней стали приходить ему. Он ревновал ее к Вронскому, как год тому назад, как будто этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был
вчера. Он подозревал, что она
не всё сказала ему.
За обедом… я
вчера едва
не ушел от обеда.
— То есть
не здесь, во дворце, а в Петербурге. Я
вчера встретил их, с Алексеем Вронским, bras dessus, bras dessous, [под-руку,] на Морской.
Она
не успела и вынуть и так и привезла домой те игрушки, которые она с такою любовью и грустью выбирала
вчера в лавке.
И, перебирая события последних дней, ей казалось, что во всем она видела подтверждение этой страшной мысли: и то, что он
вчера обедал
не дома, и то, что он настоял на том, чтоб они в Петербурге остановились врознь, и то, что даже теперь шел к ней
не один, как бы избегая свиданья с глазу на глаз.
«Кого он
вчера целовал этими губами?» думал он, глядя на нежности Степана Аркадьича с женой. Он посмотрел на Долли, и она тоже
не понравилась ему.
— Вот
вчера не пришел в контору, теперь меня задерживаете. Ну, что?
Эти две радости, счастливая охота и записка от жены, были так велики, что две случившиеся после этого маленькие неприятности прошли для Левина легко. Одна состояла в том, что рыжая пристяжная, очевидно переработавшая
вчера,
не ела корма и была скучна. Кучер говорил, что она надорвана.
—
Вчера загнали, Константин Дмитрич, — говорил он. — Как же, десять верст
не путем гнали!
— Надеюсь, — сказала Анна. — Я
вчера получила ящик книг от Готье. Нет, я
не буду скучать.
Большой дом со старою семейною мебелью;
не щеголеватые, грязноватые, но почтительные старые лакеи, очевидно, еще из прежних крепостных,
не переменившие хозяина; толстая, добродушная жена в чепчике с кружевами и турецкой шали, ласкавшая хорошенькую внучку, дочь дочери; молодчик сын, гимназист шестого класса, приехавший из гимназии и, здороваясь с отцом, поцеловавший его большую руку; внушительные ласковые речи и жесты хозяина — всё это
вчера возбудило в Левине невольное уважение и сочувствие.
Еще
вчера Левин увидал его на выборах и старательно обходил,
не желая с ним встретиться.
Письмо было от Анны. Еще прежде чем он прочел письмо, он уже знал его содержание. Предполагая, что выборы кончатся в пять дней, он обещал вернуться в пятницу. Нынче была суббота, и он знал, что содержанием письма были упреки в том, что он
не вернулся во-время. Письмо, которое он послал
вчера вечером, вероятно,
не дошло еще.
Содержание было то самое, как он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара
не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня,
вчера и теперь посылаю узнать, где ты и что ты? Я сама хотела ехать, но раздумала, зная, что это будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что делать».
— Нет, ничего
не будет, и
не думай. Я поеду с папа гулять на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом тебя жду. Ах, да! Ты знаешь, что положение Долли становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее нет. Мы
вчера говорили с мама и с Арсением (так она звала мужа сестры Львовой) и решили тебя с ним напустить на Стиву. Это решительно невозможно. С папа нельзя говорить об этом… Но если бы ты и он…
― Пожалуйте шляпу, ― сказал швейцар Левину, забывшему правило клуба оставлять шляпы в швейцарской. ― Давно
не бывали. Князь
вчера еще записали вас. Князя Степана Аркадьича нету еще.
Служба? Служба здесь тоже
не была та упорная, безнадежная лямка, которую тянули в Москве; здесь был интерес в службе. Встреча, услуга, меткое слово, уменье представлять в лицах разные штуки, — и человек вдруг делал карьеру, как Брянцев, которого
вчера встретил Степан Аркадьич и который был первый сановник теперь. Эта служба имела интерес.
— Да объясните мне, пожалуйста, — сказал Степан Аркадьич, — что это такое значит?
Вчера я был у него по делу сестры и просил решительного ответа. Он
не дал мне ответа и сказал, что подумает, а нынче утром я вместо ответа получил приглашение на нынешний вечер к графине Лидии Ивановне.
Когда
вчера вечером он пришел к ней, они
не поминали о бывшей ссоре, но оба чувствовали, что ссора заглажена, а
не прошла.
— Для тебя это
не имеет смысла, потому что до меня тебе никакого дела нет. Ты
не хочешь понять моей жизни. Одно, что меня занимало здесь, — Ганна. Ты говоришь, что это притворство. Ты ведь говорил
вчера, что я
не люблю дочь, а притворяюсь, что люблю эту Англичанку, что это ненатурально; я бы желала знать, какая жизнь для меня здесь может быть натуральна!
Чувствуя, что примирение было полное, Анна с утра оживленно принялась за приготовление к отъезду. Хотя и
не было решено, едут ли они в понедельник или во вторник, так как оба
вчера уступали один другому, Анна деятельно приготавливалась к отъезду, чувствуя себя теперь совершенно равнодушной к тому, что они уедут днем раньше или позже. Она стояла в своей комнате над открытым сундуком, отбирая вещи, когда он, уже одетый, раньше обыкновенного вошел к ней.
— Я
вчера сказала, что мне совершенно всё равно, когда я получу и даже получу ли развод, — сказала она покраснев. —
Не было никакой надобности скрывать от меня. «Так он может скрыть и скрывает от меня свою переписку с женщинами», подумала она.
— Это Сорокина с дочерью заезжала и привезла мне деньги и бумаги от maman. Я
вчера не мог получить. Как твоя голова, лучше? — сказал он спокойно,
не желая видеть и понимать мрачного и торжественного выражения ее лица.