Неточные совпадения
— Мы
таки добились сведения из Пензенского губернского правления.
Вот, не угодно ли…
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. —
Так видишь ли: я бы позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова. А
вот что: если ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
—
Вот это всегда
так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда
так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы
вот только смеемся.
— Да,
вот растем, — сказала она ему, указывая главами на Кити, — и стареем. Tiny bear [Медвежонок] уже стал большой! — продолжала Француженка смеясь и напомнила ему его шутку о трех барышнях, которых он называл тремя медведями из английской сказки. — Помните, вы бывало
так говорили?
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно.
Так вот, ты знаешь, с кем имеешь дело. И если думаешь, что ты унизишься,
так вот Бог, а
вот порог.
—
Так видишь, — продолжал Николай Левин, с усилием морща лоб и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить, что сказать и сделать. —
Вот видишь ли… — Он указал в углу комнаты какие-то железные бруски, завязанные бичевками. — Видишь ли это? Это начало нового дела, к которому мы приступаем. Дело это есть производительная артель….
— Ах, Боже мой, это было бы
так глупо! — сказала Анна, и опять густая краска удовольствия выступила на ее лице, когда она услыхала занимавшую ее мысль, выговоренную словами. —
Так вот, я и уезжаю, сделав себе врага в Кити, которую я
так полюбила. Ах, какая она милая! Но ты поправишь это, Долли? Да!
—
Вот вы никогда не умеете говорить
такие хорошенькие вещи, — обратилась баронесса к Петрицкому.
—
Вот как! — проговорил князь. —
Так и мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. — А ты
вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, — ты когда-нибудь, в один прекрасный день, проснись и скажи себе: да ведь я совсем здорова и весела, и пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять. А?
— Вот-вот именно, — поспешно обратилась к нему княгиня Мягкая. — Но дело в том, что Анну я вам не отдам. Она
такая славная, милая. Что же ей делать, если все влюблены в нее и как тени ходят за ней?
— Я
вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя не совсем
так, как можно было желать.
— Да уж
такая весна, старики не запомнят. Я
вот дома был, там у нас старик тоже пшеницы три осминника посеял.
Так сказывает, ото ржей не отличишь.
— Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. — Как это ты не куришь! Сигара — это
такое не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия.
Вот это жизнь! Как хорошо!
Вот бы как я желал жить!
— Есть, брат!
Вот видишь ли, ты знаешь тип женщин Оссиановских… женщин, которых видишь во сне…
Вот эти женщины бывают на яву… и эти женщины ужасны. Женщина, видишь ли, это
такой предмет, что, сколько ты ни изучай ее, всё будет совершенно новое.
«
Вот нашли время разговаривать, — думала она. — А он летит…
Вот он,
так и есть. Прозевают»… думала Ласка.
— Всё молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести,
так, значит, для славы одной, что
вот Рябинин, а не кто другой у Облонского рощу купил. А еще как Бог даст расчеты найти. Верьте Богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
— Стой!
Так я лежал,
так он стоял. Да-да-да-да…
Вот оно! — и Петрицкий вынул письмо из-под матраца, куда он запрятал его.
Она думала теперь именно, когда он застал ее,
вот о чем: она думала, почему для других, для Бетси, например (она знала ее скрытую для света связь с Тушкевичем), всё это было легко, а для нее
так мучительно?
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «
Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей
так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
— О да! — отвечал Алексей Александрович. —
Вот и краса Петергофа, княгиня Тверская, — прибавил он, взглянув в окно на подъезжавший английский, в шорах, экипаж с чрезвычайно высоко поставленным крошечным кузовом коляски. — Какое щегольство! Прелесть! Ну,
так поедемте и мы.
«Да
вот и эта дама и другие тоже очень взволнованы; это очень натурально», сказал себе Алексей Александрович. Он хотел не смотреть на нее, но взгляд его невольно притягивался к ней. Он опять вглядывался в это лицо, стараясь не читать того, что
так ясно было на нем написано, и против воли своей с ужасом читал на нем то, чего он не хотел знать.
—
Вот отлично! Непременно съезжу к ним, — сказал Левин. — А то поедем вместе. Она
такая славная. Не правда ли?
Гриша плакал, говоря, что и Николинька свистал, но что
вот его не наказали и что он не от пирога плачет, — ему всё равно, — но о том, что с ним несправедливы. Это было слишком уже грустно, и Дарья Александровна решилась, переговорив с Англичанкой, простить Гришу и пошла к ней. Но тут, проходя чрез залу, она увидала сцену, наполнившую
такою радостью ее сердце, что слезы выступили ей на глаза, и она сама простила преступника.
— Я не знаю! — вскакивая сказал Левин. — Если бы вы знали, как вы больно мне делаете! Всё равно, как у вас бы умер ребенок, а вам бы говорили: а
вот он был бы
такой,
такой, и мог бы жить, и вы бы на него радовались. А он умер, умер, умер…
— Ах,
такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко мне после скачек. И всё те же, и всё те же! Всё одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как вы делаете, чтобы вам не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и видишь, —
вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите, как вы это делаете?
— Может быть, это
так для тебя, но не для всех. Я то же думал, а
вот живу и нахожу, что не стоит жить только для этого, — сказал Вронский.
—
Вот оно!
Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с того, что я слышал про тебя, про твой отказ… Разумеется, я тебя одобрил. Но на всё есть манера. И я думаю, что самый поступок хорош, но ты его сделал не
так, как надо.
— Ах, мне всё равно! — сказала она. Губы ее задрожали. И ему показалось, что глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля. —
Так я говорю, что не в этом дело, я не могу сомневаться в этом; но
вот что он пишет мне. Прочти. — Она опять остановилась.
— Мне нужно, чтоб я не встречал здесь этого человека и чтобы вы вели себя
так, чтобы ни свет, ни прислуга не могли обвинить вас… чтобы вы не видали его. Кажется, это не много. И за это вы будете пользоваться правами честной жены, не исполняя ее обязанностей.
Вот всё, что я имею сказать вам. Теперь мне время ехать. Я не обедаю дома.
— Я пожалуюсь? Да ни за что в свете! Разговоры
такие пойдут, что и не рад жалобе!
Вот на заводе — взяли задатки, ушли. Что ж мировой судья? Оправдал. Только и держится всё волостным судом да старшиной. Этот отпорет его по старинному. А не будь этого — бросай всё! Беги на край света!
— Но я всё-таки не знаю, что вас удивляет. Народ стоит на
такой низкой степени и материального и нравственного развития, что, очевидно, он должен противодействовать всему, что ему чуждо. В Европе рациональное хозяйство идет потому, что народ образован; стало быть, у нас надо образовать народ, —
вот и всё.
— Ну
вот, я очень рад или, напротив, очень не рад, что сошелся со Спенсером; только это я давно знаю. Школы не помогут, а поможет
такое экономическое устройство, при котором народ будет богаче, будет больше досуга, — и тогда будут и школы.
— Ну
вот видишь ли, что ты врешь, и он дома! — ответил голос Степана Аркадьича лакею, не пускавшему его, и, на ходу снимая пальто, Облонский вошел в комнату. — Ну, я очень рад, что застал тебя!
Так я надеюсь… — весело начал Степан Аркадьич.
—
Вот, сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили:«когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с
таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.
— Ну,
так вот прочтите. Я скажу то, чего бы желала. Очень бы желала! — Она написала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: «чтобы вы могли забыть и простить, чтò было».
— Ну,
так вот что мы сделаем: ты поезжай в нашей карете за ним, а Сергей Иванович уже если бы был
так добр заехать, а потом послать.
—
Так как же? необожженные или обожженные?
вот вопрос.
— А
вот вы спорили, Марья Власьевна, что карналины в отлет носят. Глянь-ка у той в пюсовом, посланница, говорят, с каким подбором…
Так, и опять этак.
—
Так вот как, — начал Вронский, чтобы начать какой-нибудь разговор. —
Так ты поселился здесь?
Так ты всё занимаешься тем же? — продолжал он, вспоминая, что ему говорили, что Голенищев писал что-то…
А
вот три месяца скоро, и я никогда
так праздно и бесполезно не проводил время.
— Да,
вот эта женщина, Марья Николаевна, не умела устроить всего этого, — сказал Левин. — И… должен признаться, что я очень, очень рад, что ты приехала. Ты
такая чистота, что… — Он взял ее руку и не поцеловал (целовать ее руку в этой близости смерти ему казалось непристойным), а только пожал ее с виноватым выражением, глядя в ее просветлевшие глаза.
— Что, Кати нет? — прохрипел он, оглядываясь, когда Левин неохотно подтвердил слова доктора. — Нет,
так можно сказать… Для нее я проделал эту комедию. Она
такая милая, но уже нам с тобою нельзя обманывать себя.
Вот этому я верю, — сказал он и, сжимая стклянку костлявой рукой, стал дышать над ней.
— Да,
вот ты бы не впустил! Десять лет служил да кроме милости ничего не видал, да ты бы пошел теперь да и сказал: пожалуйте, мол, вон! Ты политику-то тонко понимаешь!
Так — то! Ты бы про себя помнил, как барина обирать, да енотовые шубы таскать!
— Третье, чтоб она его любила. И это есть… То есть это
так бы хорошо было!.. Жду, что
вот они явятся из леса, и всё решится. Я сейчас увижу по глазам. Я бы
так рада была! Как ты думаешь, Долли?
— Как счастливо вышло тогда для Кити, что приехала Анна, — сказала Долли, — и как несчастливо для нее.
Вот именно наоборот, — прибавила она, пораженная своею мыслью. — Тогда Анна
так была счастлива, а Кити себя считала несчастливой. Как совсем наоборот! Я часто о ней думаю.
— То есть как тебе сказать?… Я по душе ничего не желаю, кроме того, чтобы
вот ты не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же
так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о себе и сравниваю себя с другими, особенно с братом, я чувствую, что я плох.
— Нет,
так я, напротив, оставлю его нарочно у нас всё лето и буду рассыпаться с ним в любезностях, — говорил Левин, целуя ее руки. —
Вот увидишь. Завтра… Да, правда, завтра мы едем.
— Воздвиженское, на барский двор? к графу? — повторил он. —
Вот только изволок выедешь. Налево поверток. Прямо по пришпекту,
так и воткнешься. Да вам кого? Самого?
— Я
так и думала и не смела думать.
Вот радость! Ты не можешь представить себе мою радость! — говорила она, то прижимаясь лицом к Долли и целуя ее, то отстраняясь и с улыбкой оглядывая ее.