Неточные совпадения
Весело тогда было.
Даже увядать казалось не обидно, потому
что была уверенность,
что вот-вот опять сейчас расцветешь… В самом ли деле расцветешь, или это
так только видимость одна — и это ничего. Все равно: волнуешься, суетишься, спрашиваешь знакомых: слышали? а? вот
так сюрприз!
Так вот как соберешь все это в один фокус, да прикинешь,
что за сие, по усмотрению управы благочиния, полагается, —
даже волос дыбом встанет!
И вдруг, сам не помню как,
такую высокую ноту взял,
что даже вы всполошились и начали меня успокоивать!
Одно меня утешает: ведь и вы, мой друг, не лишены своего рода ссылок и оправдательных документов, которые можете предъявить едва ли
даже не с большим успехом, нежели я — свои. В самом деле, виноваты ли вы,
что ваша maniere de causer [манера беседовать (франц.)]
так увлекательна? виноваты ли вы,
что до сорока пяти лет сохранили атуры и контуры, от которых мгновенно шалеют les messieurs?
И все-то нынче чего-то ищут;
даже такие люди ищут, которым давным-давно во всех инстанциях отказано. И только на одном свои права и основывают: пора эти бредни бросить! Но
что же они, милая тетенька, вместо бредней предлагают? А предлагают они, голубушка, благополучие России — только и всего.
А отчего? — оттого, голубушка,
что такое нынче общее правило: питать доверие
даже относительно
таких лиц, которые, судя по их антецедентам, отнюдь доверия не заслуживают.
Словом сказать, в самое короткое время
даже прислуга в
такое блестящее положение пришла,
что хоть сейчас кабак открывай!
Но вот
что удивительно: сам-то он уж нынче ногами не владеет, а возит его в коляске по комнатам девица Агриппина,
так даже эта Агриппина к Домнушке никакой зависти не чувствует.
Но знаете ли, какая еще неотвязная мысль смущает Домнушку? — Это мысль — во
что бы то ни стало приобрести у вас Ворошилово. Разумеется, тогда, когда уж она будет статской советницей и болярыней. Хоть она была вывезена из Ворошилова пятилетком,
так что едва ли
даже помнит его, но Федосьюшка
так много натвердила ей о тамошних"чудесах",
что она и спит и видит поселиться там.
Однако ж представьте себе
такое положение: человек с малолетства привык думать,
что главная цель общества — развитие и самосовершенствование, и вдруг кругом него точно сбесились все, только о бараньем роге и толкуют! Ведь это
даже подло. Возражают на это: вам-то какое дело? Вы идите своей дорогой, коли не чувствуете за собой вины! Как какое дело? да ведь мой слух посрамляется! Ведь мозги мои страдают от этих пакостных слов! да и учителя в"казенном заведении"недаром же заставляли меня твердить...
До того дошло,
что даже от серьезных людей случается
такие отзывы слышать: мерзавец, но на правильной стезе стоит. Удивляюсь, как может это быть, чтоб мерзавец стоял на правильной стезе. Мерзавец — на всякой стезе мерзавец, и в былое время едва ли кому-нибудь
даже могло в голову прийти сочинить притчу о мерзавце, на доброй стезе стоящем. Но, повторяю: подавляющие обстоятельства в
такой степени извратили все понятия,
что никакие парадоксы и притчи уже не кажутся нам удивительными.
Простите, милая тетенька,
что письмо мое вышло несколько пестро: жизнь у нас нынче какая-то пестрая завелась, а это и на течение мыслей влияние имеет. Живется-то, положим,
даже очень хорошо, да вдруг сквозь это хорошее житье что-то сомнительное проскочит — ну, и задумаешься. И сделается сначала грустно, а потом опять весело. Весело, грустно; грустно, весело. Но приходить в отчаяние все-таки не следует, покуда на конце стоит: весело.
Едва только занялись Дракины вплотную лужением больничных рукомойников (в этом собственно и состояла их"задача",
так как"бесплодная"бюрократия
даже с луженьем справиться не могла!), как вдруг пошли слухи,
что этим самым они посевают в обществе недовольство существующими порядками и
даже подрывают авторитеты!
Но нынче наши"молодые учреждения"не только окрепли, но
даже, можно сказать, обнаглели,
так что не представляется уже никаких затруднений рассказать, в
чем заключалась суть этих лудительных недоразумений.
И ведь нельзя сказать, чтоб у них было мало сочувствователей; нельзя
даже сказать, чтоб эти сочувствователи были оплошники или ротозеи; и все-таки дело как бы фаталистически принимало
такой оборот,
что им никогда не удавалось настолько оградить"хорошее слово", чтобы в сердцевину его, в самое короткое время, не заползли козни мудрецов.
Если б жертвами этих интимных предательств делались исключительно
так называемые либералы, можно бы, пожалуй, примириться с этим. Можно бы
даже сказать: сами либеральничали, сами кознодействовали, сами бредили — вот и добредились! Но оказывается,
что ябеда слепа и капризна…
На днях я издали завидел на улице известного вам Удава [См. «За рубежом». (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина)] и просто-напросто побоялся подойти к нему: до
такой степени он нынче глядит сумрачно и в то же время уныло. Очевидно, в нем происходит борьба, в которой попеременно то гнев берет верх, то скорбь. Но думаю,
что в конце концов скорбь,
даже в этом недоступном для скорбей сердце, останется победительницею.
Ответ этот до
такой степени оживил меня,
что даже шкурная боль мгновенно утихла.
И
так мне, тетенька, от этих Стрекозиных слов совестно сделалось,
что я
даже не нашелся ответить,
что я нелепую свою фразу просто
так, не подумавши, сказал и
что в действительности я всегда глотал, глотаю и буду глотать. А стало быть, и показывать вид никакой надобности для меня не предстоит.
— Никогда у нас этого в роду не было. Этой гадости. А теперь, представь себе, в самом семействе… Поверишь ли,
даже относительно меня… Ну, фрондер я — это
так. Ну, может быть, и нехорошо,
что в моих летах… допустим и это! Однако какой же я, в сущности, фрондер?
Что я
такое ужасное проповедую?..
Так что-нибудь…
— Знаю,
что много. А коли в ревизские сказки заглянешь,
так даже удивишься, сколько их там. Да ведь не в ревизских сказках дело. Тамошние люди — сами по себе, а служащие по судебному ведомству люди — сами по себе. И то уж Семен Григорьич при мне на днях брату отчеканил:"Вам, Павел Григорьич, не в судебном бы ведомстве служить, а кондуктором на железной дороге!"Да и это ли одно! со мной, мой друг,
такая недавно штука случилась,
такая штука!.. ну, да, впрочем, уж
что!
Я знаю, вы скажете,
что все эти проверки, добровольческие выслеживания и подсиживания до
такой степени нелепы и несерьезны,
что даже опасений не могут внушать.
Не говорите же, голубушка:"вот
так потеха!"и не утешайтесь тем,
что бессмыслица не представляет серьезной опасности для жизни. Представляет; в том-то и дело,
что представляет. Она опасна уж тем,
что заменяет своим суматошеством реальную и плодотворную жизнь, и если не изменяет непосредственно жизненной сущности, то загоняет ее в
такие глубины, из которых ей не легко будет вынырнуть
даже в минуту воссияния.
До
такой степени нельзя,
что даже доказывать эту истину нет надобности.
Но тогдашние педагоги были
так бесстрашны,
что даже последствий праздности не боялись.
Бывает
так: стоит узник перед узоналагателем и вопиет: пощади! А между тем, все нутро у него в это время трепещет от гнева и прочих тому подобных чувств, и настолько явно трепещет,
что сам узоналагатель это видит и понимает. Эта формула испрошения прощения, конечно, самая искренняя, но я не могу ее одобрить, потому
что редко подобная искренность оценивается, как бы она того заслуживала, а в большинстве случаев
даже устраняется в самом зародыше.
Бывает и
так: приходят к узнику и спрашивают: ну,
что, раскаялся ли? — а он молчит. Опять спрашивают: да скажешь ли, дерево, раскаялся ты или нет? Ну, раз, два, три… Господи благослови! раскаялся? — а он опять молчит. И этой манеры я одобрить не могу, потому
что… да просто потому,
что тут
даже испрошения прощения нет.
Но ежели мне
даже и в
такой форме вопрос предложат: а почему из слов твоих выходит как бы сопоставление? почему"кажется",
что все мы и доднесь словно в карцере пребываем? — то я на это отвечу: не знаю, должно быть, как-нибудь сам собой
такой силлогизм вышел. А дабы не было в том никакого сомнения, то я готов ко всему написанному добавить еще следующее:"а
что по зачеркнутому, сверх строк написано: не кажется — тому верить". Надеюсь,
что этой припиской я совсем себя обелил!
И вот одни находят,
что страшно жить среди
такой разнокалиберщины, которую
даже съютить нельзя; а другие, напротив того, полагают,
что именно
так жить и надлежит.
Очевидно, ему удалось в это утро кого-нибудь ловко сцапать,
так что он
даже меня решился, на радостях, приласкать.
— Да если бы, однако ж, и
так? если бы человек и принудил себя согласовать свои внутренние убеждения с требованиями современности… с какими же требованиями-то — вот ты мне
что скажи! Ведь требования-то эти, особенно в
такое горячее, неясное время, до
такой степени изменчивы,
что даже требованиями, в точном смысле этого слова, названы быть не могут, а скорее напоминают о случайности. Тут ведь угадывать нужно.
Так что я сейчас же распорядился подать ему два куска, и, право,
даже на мысль мне при этом не пришло: а ну, как он повадится ходить, да в лоск меня объест!
Конечно, надворный советник Сенечка объявляет себя довольным и
даже достаточно нагло утверждает,
что жизнь без выводов есть наиболее подходящий для нас modus vivendi, но ведь это только
так кажется,
что он доволен.
Ведь у нас
так уж исстари повелось,
что против слова:"измена"
даже разъяснений никаких не полагается.
Замечательно,
что есть люди — и
даже немало
таких, — которые за эту тактику называют Ноздрева умницей. Мерзавец, говорят, но умен. Знает, где раки зимуют, и понимает,
что по нынешнему времени требуется. Стало быть, будет с капитальцем.
Мало того,
что она сама создалась, но и втянула в себя и табель о рангах, которая еще
так недавно не признавала ее существования и которая теперь представляет, наравне с прочими случайными элементами, только составную ее часть, идущую за ее колебаниями и
даже оберегающую ее право на самоистязание под гнетом всевозможных жизненных неясностей.
Это чувство отожествления личной жизни с жизнью излюбленного дела
так сильно и принимает с годами
такие размеры,
что заслоняет от глаз
даже ту широкую, не знающую берегов жизнь, перед лицом которой все живущее представляет лишь безымянную величину, вечно стоящую под ударом случайности.
Я думаю,
что Грызунов не жаден и охотно удовольствовался бы половинным содержанием, если б его призвали. Я
даже думаю,
что, в сущности, он и не честолюбив. Он просто знает свои достоинства и ценит — вот и все. Но
так как и другие знают свои достоинства и ценят их, то он и затерялся в общей свалке.
Каким образом весь этот разнокалиберный материал одновременно в нем умещается — этого я объяснить не могу. Но знаю,
что, в сущности, он замечательно добр,
так что стоит только пять минут поговорить с ним, как он уже восклицает: вот мы и объяснились!
Даже в том его убедить можно,
что ничего нет удивительного,
что его не призывают. Он выслушает, скажет: тем хуже для России! — и успокоится.
Рефератом этим было на незыблемых основаниях установлено: 1)
что стихотворение"Под вечер осенью ненастной"несомненно принадлежит Пушкину; 2)
что в первоначальной редакции первый стих читался
так:"Под вечерок весны ненастной", но потом, уже по зачеркнутому, состоялась новая редакция; 3)
что написано это стихотворение в неизвестном часу, неизвестного числа, неизвестного года, и
даже неизвестно где, хотя новейшие библиографические исследования и дозволяют думать,
что местом написания был лицей; 4)
что в первый раз оно напечатано неизвестно когда и неизвестно где, но потом постоянно перепечатывалось; 5)
что на подлинном листе, на котором стихотворение было написано (за сообщение этого сведения приносим нашу искреннейшую благодарность покойному библиографу Геннади),сбоку красовался чернильный клякс, а внизу поэт собственноручно нарисовал пером девицу, у которой в руках ребенок и которая, по-видимому, уже беременна другим: и наконец 6)
что нет занятия более полезного для здоровья, как библиография.
А сверх того,
что ж
такое, если и карикатура? Карикатура
так карикатура — большая беда! Не все же стоять, уставившись лбом в стену; надо когда-нибудь и улыбнуться. Есть в человеческом сердце эта потребность улыбки, есть.
Даже измученный и ошеломленный человек — и тот ощущает ее.
Словом сказать,
так оживился наш поминальный кружок,
что даже причетники, которым был сервирован стол (попроще) в соседней комнате, беспрестанно выбегали оттуда в наш зал с величайшею охотой свидетельствовать.
Видеть целый сильно организованный литературный лагерь, утверждающий,
что всякое проявление порядочностив мышлении равносильно разбою и мошенничеству,
что идеалы свободы и обеспеченности суть идеалы анархии и дезорганизации власти,
что человечность равняется приглашению к убийствам — право, это
такое гнусное зрелище, перед которым не устоит
даже одеревенелое равнодушие.
Меня
даже передернуло при этих словах. Ах, тетенька! двадцать лет сряду только их и слышишь! Только
что начнешь забываться под журчание мудрецов, только
что скажешь себе:
чем же не жизнь! — и вдруг опять эти слова. И добро бы серьезное содержание в них вкладывалось: вот, мол, потому-то и потому-то; с одной стороны, с точки зрения экономической, с другой — с точки зрения юридической; а вот, мол, и средства для исцеления от недуга…
Так нет же!"не бывало хуже" — только и всего!
— Постой! ты сразу
так уродливо ставишь вопрос,
что даже представить себе нельзя, к каким выводам, кроме произвольных, можно прийти при подобной постановке. Ну,
что же может быть общего между деятельным участием в разрешении вопросов преуспеяния и погружением в золото?
Думаю
даже,
что подвергаться практике все-таки пристойнее, нежели практиковать самому.