Неточные совпадения
Вот уже сколько лет сряду, как каникулярное время посвящается преимущественно распространению испугов. Съезжаются, совещаются, пьют «молчаливые» тосты. «Граф Кальноки был с визитом у князя Бисмарка,
а через полчаса князь Бисмарк отдал ему визит»; «граф Кальноки приехал в Варцин, куда ожидали также представителя от Италии», —
вот что читаешь в газетах. Король Милан тоже ездит, кланяется
и пользуется «сердечным» приемом. Даже черногорский князь удосужился
и съездил в Вену, где тоже был «сердечно» принят.
— Да завтрашнего дня. Все думается: что-то завтра будет! Не то боязнь, не то раздраженье чувствуешь… смутное что-то. Стараюсь вникнуть, но до сих пор еще не разобрался. Точно находишься в обществе, в котором собравшиеся все разбрелись по углам
и шушукаются,
а ты сидишь один у стола
и пересматриваешь лежащие на нем
и давно надоевшие альбомы…
Вот это какое ощущение!
Они получили паспорта
и «ушли» —
вот все, что известно;
а удастся ли им, вне родного гнезда, разрешить поставленный покойным Решетниковым вопрос: «Где лучше?» — на это все прошлое достаточно ясно отвечает: нет, не удастся.
— Шутка сказать! — восклицали они, — накануне самой „катастрофы“
и какое дело затеяли! Не смеет, изволите видеть, помещик оградить себя от будущих возмутителей! не смеет распорядиться своею собственностью! Слава богу, права-то еще не отняли! что хочу, то с своим Ванькой
и делаю!
Вот завтра, как нарушите права, — будет другой разговор,
а покуда аттанде-с!
— Пустота сдавай в кортому; пашню, вероятно, крестьяне под поскотину наймут: им скот выгнать некуда. Жалованье тебе назначаю в год двести рублей, на твоих харчах. Рассчитывай себя из доходов,
а что больше выручишь — присылай.
Вот здесь, во флигельке,
и живи.
А для протопления можешь сучьями пользоваться.
—
А мы дня два перед тем воду копили, да мужичкам по округе объявили, что за полцены молоть будем…
вот и работала мельница.
—
Вот на этой пустоши бывает трава, мужички даже исполу с охотой берут. Болотце вон там в уголку, так острец растет, лошади его едят.
А вот в Лисьей-Норе — там
и вовсе ничего не растет: ни травы, ни лесу. Продать бы вам, сударь, эту пустошь!
— Мне на что деньги, — говорит он, — на свечку богу да на лампадное маслице у меня
и своих хватит!
А ты
вот что, друг: с тебя за потраву следует рубль, так ты мне, вместо того, полдесятинки вспаши да сдвой, — ну,
и заборони, разумеется, —
а уж посею я сам. Так мы с тобой по-хорошему
и разойдемся.
— Берите у меня пустота! — советует он мужичкам, — я с вас ни денег, ни сена не возьму — на что мне!
Вот лужок мой всем миром уберете — я
и за то благодарен буду! Вы это шутя на гулянках сделаете,
а мне — подспорье!
—
Вот на этом спасибо! — благодарит Авдей, — добёр ты, Петр Матвеич! Это так только вороги твои клеплют, будто ты крестьянское горе сосешь… Ишь ведь!
и денежки до копеечки заплатил,
и косушку поднес; кто, кроме Петра Матвеича, так сделает? Ну,
а теперь пойти к старосте, хоть пятишницу в недоимку отдать.
И то намеднись стегать меня собирался.
—
И я тоже не желаю,
а потому
и стою, покамест, во всеоружии. Следовательно, возвращайтесь каждый к своим обязанностям, исполняйте ваш долг
и будьте терпеливы. Tout est a refaire —
вот девиз нашего времени
и всех людей порядка; но задача так обширна
и обставлена такими трудностями, что нельзя думать о выполнении ее, покуда не наступит момент. Момент — это сила, это conditio sine qua non. [необходимое условие (лат.)] Правду ли я говорю?
Франция — это только отвод, — говорил он, — с Францией он на Бельгии помирится или выбросит ей кусок Лотарингии — не Эльзас, нет! —
а главным образом взоры его устремлены на Россию, — это узел его политики, —
вот увидите!"По его мнению, будь наше время несколько менее тревожно,
и деятельность Бисмарка имела бы менее тревожный характер; он просто представлял бы собой повторение твердого, спокойного
и строго-логического Гизо.
— Как из-за чего? Жизнь-то не достается даром.
Вот и теперь мы здесь роскошествуем,
а уходя все-таки сорок пять копеек придется отдать. Здесь сорок пять, в другом месте сорок пять,
а в третьем
и целый рубль… надо же добыть!
—
И я один; ни отца, ни матери не помню; воспитывался на какие-то пожертвования. Меня начальник школы
и на службу определил.
И тоже хоть голодом не сижу,
а близко-таки… Когда приходится туго, призываю на помощь терпение, изворачиваюсь, удвоиваю старания, —
и вот, как видите!
— Сколько он башмаков в год износит! — сетовала она на Гришу, — скоро, поди,
и из рубашек вырастет…
А потом надо будет в ученье отдавать, пойдут блузы, мундиры, пальто…
и каждый год новое!
Вот когда мы настоящую нужду узнаем!
— Да, на казенной-то службе еще потерпят, — вторил ей Семен Александрыч, —
а вот частные занятия… Признаюсь,
и у меня мурашки по коже при этой мысли ползают! Однако что же ты, наконец! все слава богу,
а тебе с чего-то вздумалось!
— Вас мне совестно; всё вы около меня,
а у вас
и без того дела по горло, — продолжает он, —
вот отец к себе зовет… Я
и сам вижу, что нужно ехать, да как быть? Ежели ждать — опять последние деньги уйдут. Поскорее бы… как-нибудь… Главное, от железной дороги полтораста верст на телеге придется трястись. Не выдержишь.
Думали, что он несколько преувеличивает значение благонамеренности, но
вот теперь на поверку оказывается, что он не только не преувеличивал,
а даже был мягок
и снисходителен.
— Ну да, ну да! — поощряет его собеседник-ненавистник, —
вот именно это самое
и есть! Наконец-то ты догадался! Только, брат, надо пожарные трубы всегда наготове держать,
а ты, к сожалению, свою только теперь выкатил! Ну, да на этот раз бог простит,
а на будущее время будь уж предусмотрительнее. Не глумись над исправниками вместе с свистунами,
а помни, что в своем роде это тоже предержащая власть!
— Э, батюшка!
и мы проживем,
и дети наши проживут — для всех будет довольно
и того, что есть! На насиженном-то месте живется
и теплее
и уютнее — чего еще искать! Старик Крылов был прав: помните, как голубь полетел странствовать,
а воротился с перешибленным крылом? Так-то
вот.
—
А что бы ты думал! жандарм! ведь они охранители нашего спокойствия.
И этим можно воспользоваться. Ангелочек почивает,
а добрый жандарм бодрствует
и охраняет ее спокойствие… Ах, спокойствие!.. Это главное в нашей жизни! Если душа у нас спокойна, то
и мы сами спокойны. Ежели мы ничего дурного не сделали, то
и жандармы за нас спокойны.
Вот теперь завелись эти… как их… ну, все равно… Оттого мы
и неспокойны… спим,
а во сне все-таки тревожимся!
—
Вот как!
и завещание есть!
А по-моему, вашему сословию достаточно бы пользоваться тем, что вам по закону предоставлено. В недвижимом имении — четырнадцатая, в движимом — осьмая часть. Ну, да ведь шесть лет около старичка сидели — может быть, что-нибудь
и высидели.
—
Вот и у меня свои «крохи» нашлись.
И не одна, даже не несколько,
а целая куча!
— У вас наш мальчонко учится, так
вот вам. Тут чаю полфунта, сахару, ветчины
и гостинцу, кушайте на здоровье.
А сверх того,
и деньгами два рубля.
— Стало быть, про Людмилу Михайловну вспомнили? — сказал он нагло. — Ну, ладно, буду своего мальца присылать по вечерам, ежели свободно. Спесивы вы не к лицу. Впрочем, денег теперича я
и сам не дам,
а это —
вот вам!
"
Вот Клеопатра Карловна добрая, — рассуждала она, —
и при ней все девицы ведут себя отлично;
а Катерина Петровна строгая — ей все стараются назло сделать. С месяц назад новое платье ей испортили, — так
и не догадалась, кто сделал".
И вот один Непомнящий объявляет, что, в сущности, он никогда не дразнился,
а просто балагурил; другой, что если он язвил в одну сторону, то может, по требованию, язвить
и в другую; третий — что он
и сам не знает, что делал, но вперед"не будет".
—
А помнишь, Маня, — обращается он через стол к жене, — как мы с тобой в Москве в Сундучный ряд бегали? Купим, бывало, сайку да по ломтю ветчины (
вот какие тогда ломти резали! — показывает он рукой) —
и сыты на весь день!
—
А что, господа! — обращается он к гостям, — ведь это лучшенькое из всего, что мы испытали в жизни,
и я всегда с благодарностью вспоминаю об этом времени. Что такое я теперь? — "Я знаю, что я ничего не знаю", —
вот все, что я могу сказать о себе. Все мне прискучило, все мной испытано —
и на дне всего оказалось — ничто! Nichts!
А в то золотое время земля под ногами горела, кровь кипела в жилах… Придешь в Московский трактир:"Гаврило! селянки!" — Ах, что это за селянка была! Маня, помнишь?
—
Вот она этих воспоминаний не любит, — кобенится Непомнящий, —
а я ничего дороже их не знаю. Поверьте, что когда-нибудь я устрою себе праздник по своему вкусу. Брошу все, уеду в Москву
и спрячусь куда-нибудь на Плющиху… непременно на Плющиху!
— С час назад. Пришел лакей, оставил,
а сейчас опять воротился.
Вот и книга; извольте расписаться.
— Мой муж больной, — повторяет дама, —
а меня ни за что не хотел к вам пускать.
Вот я ему
и говорю:"Сам ты не можешь ехать, меня не пускаешь — кто же, душенька, по нашему делу будет хлопотать?"
— Нет, уж позвольте мне, господин адвокат, по порядку, потому что я собьюсь.
И вот муж мой выдал Аггею Семенычу вексель, потому что хоть мы люди свои,
а деньги все-таки счет любят.
И вот, накануне самого Покрова, приходит срок. Является Аггей Семеныч
и говорит:"Деньги!"
А у мужа на ту пору не случилось.
И вот он говорит:"Покажите, братец, вексель"… Ну, Аггей Семеныч, по-родственному:"Извольте, братец!"
И уж как это у них случилось, только муж мой этот самый вексель проглотил…
— Ну, так
вот что: когда окончится следствие, тогда
и приходите. Может быть, по следствию окажется, что ваш муж прав; тогда
и дело само собою кончится.
А теперь я ничего не могу.
Консультация задлилась довольно поздно. Предстояло судиться двум ворам: первый вор украл сто тысяч,
а второй переукрал их у него. К несчастию, первый вор погорячился
и пожаловался на второго. Тогда первого вора спросили:"
А сам ты где сто тысяч взял?"Он смешался
и просил позволения подумать. Возник вопрос: которому из двух взять грех на себя? —
вот об этом
и должна была рассудить консультация. Очевидность говорила против первого вора.
Вот где настоящее его место. Не на страже мелких частных интересов,
а на страже «земли». К тому же идея о всесословности совершенно естественно связывалась с идеей о служебном вознаграждении. Почет
и вознаграждение подавали друг другу руку,
а это было далеко не лишнее при тех ущербах, которые привела за собой крестьянская реформа, — ущербах, оказавшихся очень серьезными, несмотря на то, что идеал реформы формулировался словами:"Чтобы помещик не ощутил…"
На заре человеку спится крепче,
а сильные солнечные лучи ослепляют —
вот и все.
— Не плачьте,
а бросьте ваши фанаберии —
вот и все. Поезжайте к исправнику, постарайтесь сойтись с его женой, выражайтесь сдержаннее, теплее; словом сказать…
То-то
вот оно
и есть.
И не довернешься — бьют,
и перевернешься — бьют. Делай как хочешь. Близок локоть — да не укусишь. В то время, когда он из редакционных комиссий воротился, его сгоряча всеми шарами бы выбрали,
а он, вместо того, за «эрами» погнался. Черта с два… Эрррра!
— Все наше, — возвещал он, —
и Болгария — наша,
и Молдавия — наша. Сербия — сама по себе,
а Боснию
и Герцеговину австрияку отдали. Только насчет Восточной Румелии согласиться не могут, да
вот англичанин к острову Криту подбирается.
— Покаялся. Виноват, говорю, ваше-ство, впредь буду осмотрительнее…
И что же вы думаете! Сам же он мне потом открылся:"Положим, говорит, что вы правы; но есть вещи, которые до времени открывать не следует". Так
вот вы теперь
и рассудите. Упрекают меня, что я иногда говорю, да не договариваю;
а могу ли я?
Он торопливо перебегал на другую сторону улицы, встречая городничего, который считал как бы долгом погрозить ему пальцем
и промолвить:"Погоди! не убежишь!
вот ужо!"Исправник — тот не грозился,
а прямо приступал к делу, приговаривая:"
Вот тебе!
вот тебе!" —
и даже не объясняя законных оснований.
А теперь
вот и даром пришлось отпустить…
—
А вот позвольте мне рассказать, как меня в мальчиках били, — говаривал он мне, — поступил я с десяти лет в ученье
и с первой же, можно сказать, минуты начал терпеть.
—
А что же со мной закон сделает, коли от меня только клочья останутся? Мочи моей, сударь, нет; казнят меня на каждом шагу — пожалуй, ежели в пьяном виде, так
и взаправду спрыгнешь… Да
вот что я давно собираюсь спросить вас: большое это господам удовольствие доставляет, ежели они, например, бьют?..
— Да
вот, например, как при крепостном праве бывало. Призовет господин Елпатьев приказчика:"Кто у тебя целую ночь песни орал?"
И сейчас его в ухо, в другое…
А приказчик, примерно, меня позовет."Ты, черт несуразный, песни ночью орал?"
И, не дождавшись ответа, тоже — в ухо, в другое… Сладость, что ли, какая в этом битье есть?
— Ну, на нет
и суда нет.
А я
вот еще что хочу вас спросить: может ли меня городничий без причины колотить? Есть у него право такое?
— Стало быть,
и с причиной бить нельзя? Ну, ладно, это я у себя в трубе помелом запишу.
А то, призывает меня намеднись:"Ты, говорит, у купца Бархатникова жилетку украл?" — Нет, говорю, я отроду не воровал."Ах! так ты еще запираться!"
И начал он меня чесать. Причесывал-причесывал, инда слезы у меня градом полились. Только, на мое счастье, в это самое время старший городовой человека привел:"
Вот он — вор, говорит,
и жилетку в кабаке сбыть хотел…"Так
вот каким нашего брата судом судят!
—
Вот оно как: гербовый лист купить надо,
а где купило-то взял? да кто мне
и просьбу-то напишет…
вот кабы вы, сударь!
— Это так точно-с. Кончите
и уедете.
И к городничему в гости, между прочим, ездите — это тоже… На днях он именинник будет — целый день по этому случаю пированье у него пойдет.
А мне
вот что на ум приходит: где же правду искать? неужто только на гербовом листе она написана?