Неточные совпадения
Так, например, градоначальники времен Бирона отличаются безрассудством, градоначальники времен Потемкина — распорядительностью, а градоначальники времен Разумовского — неизвестным происхождением
и рыцарскою отвагою.
Такое разнообразие мероприятий, конечно, не могло не воздействовать
и на самый внутренний склад обывательской жизни; в первом случае обыватели трепетали бессознательно, во втором — трепетали с сознанием собственной пользы, в третьем — возвышались до трепета, исполненного доверия.
Внешность «Летописца» имеет вид самый настоящий, то есть
такой, который не позволяет ни на минуту усомниться в его подлинности; листы его
так же желты
и испещрены каракулями,
так же изъедены мышами
и загажены мухами, как
и листы любого памятника погодинского древлехранилища.
Так и чувствуется, как сидел над ними какой-нибудь архивный Пимен, освещая свой труд трепетно горящею сальною свечкой
и всячески защищая его от неминуемой любознательности гг. Шубинского, Мордовцева
и Мельникова.
Но все, как бурные,
так и кроткие, оставили по себе благодарную память в сердцах сограждан, ибо все были градоначальники.
Изложив
таким манером нечто в свое извинение, не могу не присовокупить, что родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой
и вареными яйцами, имеет три реки
и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается
и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том только состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас — благочестие, Рим заражало буйство, а нас — кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас — начальники.
Так начинает свой рассказ летописец
и затем, сказав несколько слов в похвалу своей скромности, продолжает...
Таким образом взаимно разорили они свои земли, взаимно надругались над своими женами
и девами
и в то же время гордились тем, что радушны
и гостеприимны.
И действительно, как только простодушные соседи согласились на коварное предложение,
так сейчас же головотяпы их всех, с божью помощью, перетяпали.
Солнышко-то
и само по себе
так стояло, что должно было светить кособрюхим в глаза, но головотяпы, чтобы придать этому делу вид колдовства, стали махать в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы,
и солнышко заодно с нами.
— Кто вы
такие?
и зачем ко мне пожаловали? — вопросил князь посланных.
— Да вот комара за семь верст ловили, — начали было головотяпы,
и вдруг им сделалось
так смешно,
так смешно… Посмотрели они друг на дружку
и прыснули.
— Глупые вы, глупые! — сказал он, — не головотяпами следует вам по делам вашим называться, а глуповцами! Не хочу я володеть глупыми! а ищите
такого князя, какого нет в свете глупее, —
и тот будет володеть вами.
Бросились они все разом в болото,
и больше половины их тут потопло («многие за землю свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины
и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними, сидит сам князь — да глупый-преглупый! Сидит
и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот
так князь! лучшего
и желать нам не надо!
— Кто вы
такие?
и зачем ко мне пожаловали? — молвил князь, жуя пряники.
— Я уж на что глуп, — сказал он, — а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить? Нет, не головотяпами следует вам называться, а глуповцами! Не хочу я володеть вами, а ищите вы себе
такого князя, какого нет в свете глупее, —
и тот будет володеть вами!
С
таким убеждением высказал он это, что головотяпы послушались
и призвали новото́ра-вора. Долго он торговался с ними, просил за розыск алтын да деньгу, [Алтын да деньга — старинные монеты: алтын в 6 денег, или в 3 копейки (ср. пятиалтынный — 15 коп.), деньга — полкопейки.] головотяпы же давали грош [Грош — старинная монета в 2 копейки, позднее — полкопейки.] да животы свои в придачу. Наконец, однако, кое-как сладились
и пошли искать князя.
Как взглянули головотяпы на князя,
так и обмерли. Сидит, это, перед ними князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает. Что ни выпалит из ружьеца, то сердце насквозь прострелит, что ни махнет сабелькой, то голова с плеч долой. А вор-новотор, сделавши
такое пакостное дело, стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.
Шли головотяпы домой
и воздыхали. «Воздыхали не ослабляючи, вопияли сильно!» — свидетельствует летописец. «Вот она, княжеская правда какова!» — говорили они.
И еще говорили: «Та́кали мы, та́кали, да
и прота́кали!» Один же из них, взяв гусли, запел...
Но драма уже совершилась бесповоротно. Прибывши домой, головотяпы немедленно выбрали болотину
и, заложив на ней город, назвали Глуповым, а себя по тому городу глуповцами. «
Так и процвела сия древняя отрасль», — прибавляет летописец.
Сменен в 1802 году за несогласие с Новосильцевым, Чарторыйским
и Строгановым (знаменитый в свое время триумвират [Речь идет о членах
так называемого «негласного комитета», созданного в 1801 году Александром Первым для составления плана государственных преобразований.
Между тем новый градоначальник оказался молчалив
и угрюм. Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время было
такое, что нельзя было терять ни одной минуты)
и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже
и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще были полны воспоминаниями о недавних победах над турками,
и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Напротив того, бывали другие, хотя
и не то чтобы очень глупые —
таких не бывало, — а
такие, которые делали дела средние, то есть секли
и взыскивали недоимки, но
так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
Так было
и в настоящем случае. Как ни воспламенились сердца обывателей по случаю приезда нового начальника, но прием его значительно расхолодил их.
— Что ж это
такое? фыркнул —
и затылок показал! нешто мы затылков не видали! а ты по душе с нами поговори! ты лаской-то, лаской-то пронимай! ты пригрозить-то пригрози, да потом
и помилуй!
—
Так говорили глуповцы
и со слезами припоминали, какие бывали у них прежде начальники, всё приветливые, да добрые, да красавчики —
и все-то в мундирах!
—
Так вот, сударь, как настоящие-то начальники принимали! — вздыхали глуповцы, — а этот что! фыркнул какую-то нелепицу, да
и был таков!
Глуповцы ужаснулись. Припомнили генеральное сечение ямщиков,
и вдруг всех озарила мысль: а ну, как он этаким манером целый город выпорет! Потом стали соображать, какой смысл следует придавать слову «не потерплю!» — наконец прибегли к истории Глупова, стали отыскивать в ней примеры спасительной градоначальнической строгости, нашли разнообразие изумительное, но ни до чего подходящего все-таки не доискались.
А что, если это
так именно
и надо? что, ежели признано необходимым, чтобы в Глупове, грех его ради, был именно
такой, а не иной градоначальник?
Так, например (мы увидим это далее), он провидел изобретение электрического телеграфа
и даже учреждение губернских правлений.
Он сшил себе новую пару платья
и хвастался, что на днях откроет в Глупове
такой магазин, что самому Винтергальтеру [Новый пример прозорливости: Винтергальтера в 1762 году не было.
Он не без основания утверждал, что голова могла быть опорожнена не иначе как с согласия самого же градоначальника
и что в деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху,
так как на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик
и английская пилка.
Выслушав
такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству
и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать
и выжидать, что будет. Ввиду
таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию,
и в то же время всем
и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ
и не поселить в нем несбыточных мечтаний.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами
и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались
такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Так, например, заседатель Толковников рассказал, что однажды он вошел врасплох в градоначальнический кабинет по весьма нужному делу
и застал градоначальника играющим своею собственною головою, которую он, впрочем, тотчас же поспешил пристроить к надлежащему месту.
Тогда он не обратил на этот факт надлежащего внимания
и даже счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник, в видах собственного облегчения, по временам снимал с себя голову
и вместо нее надевал ермолку, точно
так, как соборный протоиерей, находясь в домашнем кругу, снимает с себя камилавку [Камилавка (греч.) — особой формы головной убор, который носят старшие по чину священники.]
и надевает колпак.
Но
так как в дороге голова несколько отсырела, то на валике некоторые колки расшатались, а другие
и совсем повыпали.
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил, что ежели однажды допущено, чтобы в Глупове был городничий, имеющий вместо головы простую укладку, то, стало быть, это
так и следует. Поэтому он решился выжидать, но в то же время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! — Прим. издателя.]
и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
Присутственные места запустели; недоимок накопилось
такое множество, что местный казначей, заглянув в казенный ящик, разинул рот, да
так на всю жизнь с разинутым ртом
и остался; квартальные отбились от рук
и нагло бездействовали: официальные дни исчезли.
Может быть, тем бы
и кончилось это странное происшествие, что голова, пролежав некоторое время на дороге, была бы со временем раздавлена экипажами проезжающих
и наконец вывезена на поле в виде удобрения, если бы дело не усложнилось вмешательством элемента до
такой степени фантастического, что сами глуповцы —
и те стали в тупик. Но не будем упреждать событий
и посмотрим, что делается в Глупове.
Волнение было подавлено сразу; в этой недавно столь грозно гудевшей толпе водворилась
такая тишина, что можно было расслышать, как жужжал комар, прилетевший из соседнего болота подивиться на «сие нелепое
и смеха достойное глуповское смятение».
В то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки. Не успели обыватели оглянуться, как из экипажа выскочил Байбаков, а следом за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь
такой же градоначальник, как
и тот, который за минуту перед тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы
так и остолбенели.
Так, например, он говорит, что на первом градоначальнике была надета та самая голова, которую выбросил из телеги посланный Винтергальтера
и которую капитан-исправник приставил к туловищу неизвестного лейб-кампанца; на втором же градоначальнике была надета прежняя голова, которую наскоро исправил Байбаков, по приказанию помощника городничего, набивши ее, по ошибке, вместо музыки вышедшими из употребления предписаниями.
Затем, хотя он
и попытался вновь захватить бразды правления, но
так как руки у него тряслись, то сейчас же их выпустил.
—
Так выкатить им три бочки пенного! — воскликнула неустрашимая немка, обращаясь к солдатам,
и не торопясь выехала из толпы.
Клемантинка, как только уничтожила Раидку,
так сейчас же заперлась с своими солдатами
и предалась изнеженности нравов.
Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке на площади,
и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее,
так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
И если б не подоспели тут будочники, то несдобровать бы «толстомясой», полететь бы ей вниз головой с раската! Но
так как будочники были строгие, то дело порядка оттянулось,
и атаманы-молодцы, пошумев еще с малость, разошлись по домам.
—
И с чего тебе, паскуде,
такое смехотворное дело в голову взбрело?
и кто тебя, паскуду, тому делу научил? — продолжала допрашивать Лядоховская, не обращая внимания на Амалькин ответ.
Но к полудню слухи сделались еще тревожнее. События следовали за событиями с быстротою неимоверною. В пригородной солдатской слободе объявилась еще претендентша, Дунька Толстопятая, а в стрелецкой слободе
такую же претензию заявила Матренка Ноздря. Обе основывали свои права на том, что
и они не раз бывали у градоначальников «для лакомства».
Таким образом, приходилось отражать уже не одну, а разом трех претендентш.