Неточные совпадения
Но меня
так всецело поглотила мысль, зачем я-то, собственно, собрался в Петербург, — я, который не имел в виду ни получить концессию, ни защитить педагогический или сельскохозяйственный реферат, —
что даже не заметил, как мы проехали Тверь, Бологово, Любань.
A в результате все-таки должен сознаться,
что не только «жизни», но
даже и жуировки тут не было никакой.
Я думаю,
что непрерывное их повторение повергло бы
даже дедушку в
такое же уныние, как и меня, если бы тут не было подстрекающей мысли о каких-то якобы правах.
Понятно,
что мы разочарованы и нигде не можем найти себе места. Мы не выработали ни новых интересов, ни новых способов жуировать жизнью, ни того, ни другого. Старые интересы улетучились, а старые способы жуировать жизнью остались во всей неприкосновенности. Очевидно,
что, при
таком положении вещей, не помогут нам никакие кривляния, хотя бы они производились
даже с талантливостью m-lle Schneider.
И
таким образом целых семь дней сряду. Придет, выкурит три-четыре папиросы, выпьет рюмку водки, закусит и уйдет. Под конец
даже так меня полюбил,
что начал говорить мне ты.
Вот Прокоп —
так тот мигом поправился. Очевидно, на него
даже реформы не действуют. Голова у него трещала всего один день, а на другой день он уже прибежал ко мне как ни в
чем не бывало и навалил на стол целую кипу проектов.
И проходят
таким образом часы за часами спокойно, безмятежно,
даже почти весело! Все бы ходил да мечтал, а о
чем бы мечтал — и сам не знаешь! Вот, кажется, сейчас чему-то блаженно улыбался, по поводу чего-то шевелил губами, а через мгновенье — смотришь, забыл! Да и кто знает? может быть, оно и хорошо,
что забыл…
А у нас первый разговор: „знать ничего не хочу!“ да „ни о
чем думать не желаю!“ Скажите, возможно ли с
таким разговором
даже простодушнейшего из хамов надуть?
Так мы и расстались на том,
что свобода от обязанности думать есть та любезнейшая приправа, без которой вся жизнь человеческая есть не
что иное, как юдоль скорбей. Быть может, в настоящем случае, то есть как ограждающее средство против возможности систематического и ловкого надувания (не ее ли собственно я и разумел, когда говорил Прокопу о необходимости „соображать“?), эта боязнь мысли
даже полезна, но как хотите, а теория, видящая красоту жизни в свободе от мысли, все-таки ужасна!
Бесспорно,
такое соседство существовало, но мы до
такой степени мало думали о нем,
что даже и теперь, когда несомненность соседства уже гораздо более выяснилась, мы все-таки продолжаем столь же мало принимать его в расчет, как и прежде.
Мы до
такой степени не думали ни о каких результатах и применениях,
что даже не задались при этом никакою преднамеренно-злостною мыслью, вроде, например, того,
что новые фасоны должны только отводить глаза от прикрываемого ими старого содержания.
Рассуждая
таким образом, отставные корнеты
даже выходят из себя при мысли,
что кто-нибудь может не понять их. В их глазах все
так просто,
так ясно. Новая форма жизни — фасон; затем следует естественное заключение: та же случайность, которая вызвала новый фасон, может и прекратить его действие. Вот тут-то именно и является как нельзя кстати на помощь, слово „вычеркнуть“, которое в немногих буквах, его составляющих, резюмирует все их жизненные воззрения.
Будучи одарен многолетнею опытностью и двадцать пять лет лично управляя моими имениями, я много о сем предмете имел случай рассуждать, а некоторое
даже и в имениях моих применил. Конечно, по малому моему чину, я не мог своих знаний на широком поприще государственности оказать, но
так как ныне уже,
так сказать, принято о чинах произносить с усмешкой, то думаю,
что и я не худо сделаю, ежели здесь мои результаты вкратце попытаюсь изложить. Посему соображаю
так...
Опасность
так велика,
что не только запятые,
даже точки не упразднят ее. Наполеон I на острове Св. Елены говорил:"
Чем сильнее опасности, тем сильнейшие должны быть употреблены средства для их уврачевания". Под именем сих"сильнейших средств"
что разумел великий человек? Очевидно, он разумел то же,
что разумею и я, то есть: сперва оглуши страсти, а потом уже ставь точку, хоть целую страницу точек.
"С юных лет получил я сомнение в пользе наук, а затем, постепенно произрастая, все более и более в том сомнении утверждался,
так что ныне, находясь в чине подполковника и с 1807 года в отставке,
даже не за сомнение, а уже за верное для себя оное почитаю.
С тою же целью, повсеместно, по мере возникновения наук, учреждаются отделения центральной де сиянс академии, а
так как ныне едва ли можно встретить
даже один уезд, где бы хотя о причинах частых градобитий не рассуждали, то надо прямо сказать,
что отделения сии или, лучше сказать, малые сии де сиянс академии разом во всех уездах без исключения объявятся.
Третие, наконец,
что партикулярные люди о
таких материях явно размышляют, о которых в прежнее время
даже генералам не всегда размышлять дозволялось.
Так говорю я в упор хвастуну Прокопу, и этого напоминания совершенно достаточно, чтобы заставить его понизить тон. Ибо как он ни мало развит, но все-таки понимает,
что написать"Маланью"в
такое время, когда
даже в альбомы девицам ничего другого не писали, кроме...
Это были до
такой степени настоящие слезы,
что мне сделалось жутко. Видя, как они текут по его лоснящимся щекам, я чувствовал,
что умираю все больше и больше. Казалось, я погружаюсь в какую-то бездонную тьму, в которой не может быть речи ни об улике, ни об отмщении. Здесь не было достаточной устойчивости
даже для того, чтобы задержать след какого бы то ни было действия. Забвение — и далее ничего…
Это была
такая светлая,
такая лучезарная возможность,
что на ней сестрицы позабывали
даже о взаимной вражде своей.
Сестрица отмеривает на мизинце самую крохотную частицу и как-то
так загадочно улыбается,
что нельзя
даже определить,
что в этой улыбке играет главную роль: блаженство или злорадство.
— И кто же бы на моем месте не сделал этого! — бормотал он, — кто бы свое упустил! Хоть бы эта самая Машка или Дашка — ну, разве они не воспользовались бы? А ведь они, по настоящему-то,
даже и сказать не могут, зачем им деньги нужны! Вот мне, например… ну, я…
что бы, например… ну, пятьдесят бы стипендий пожертвовал… Театр там"Буфф",
что ли… тьфу! А им на
что?
Так, жадность одна!
— Какое же
такое слово, Гаврилушка? И
что такое ты против барина можешь, коли он тебя сию минуту и всячески наказать, и
даже в Сибирь сослать может?
— От вора да еще плюхи получать — это уж не порядки! При
такой неожиданной апострофе Прокоп до того растерялся,
что даже не нашелся сказать слова в ответ.
— Ежели
так, то, конечно, я буду откровенен. Прежде всего, я охотно допускаю,
что исход процесса неизвестен и
что, следовательно, надежды на обратное получение миллиона не могут быть названы вполне верными. Поэтому потерпевшая сторона может и
даже должна удовлетвориться возмещением лишь части понесенного ею ущерба. В этих видах, а равно и в видах округления цифр, я полагал бы справедливым и достаточным… ограничить наши требования суммой в сто тысяч рублей.
Прокоп сделал при этом
такой малоупотребительный жест,
что даже молодой человек, несмотря на врожденную ему готовность, утратил на минуту ясность души и стал готовиться к отъезду.
Я не стану описывать дальнейшего разговора. Это был уж не разговор, а какой-то ни с
чем не сообразный сумбур, в котором ничего невозможно было разобрать, кроме:"пойми же ты!", да"слыхано ли?", да"держи карман, нашел дурака!"Я должен, впрочем, сознаться,
что требования адвоката были довольно умеренны и
что под конец он
даже уменьшил их до восьмидесяти тысяч. Но Прокоп, как говорится, осатанел: не идет далее десяти тысяч — и баста. И при этом
так неосторожно выражается,
что так-таки напрямки и говорит...
Прокоп был вне себя; он, как говорится, и рвал и метал. Я всегда знал,
что он ругатель по природе, но и за всем тем был изумлен.
Таких ругательств, какие в эту минуту расточали уста его, я, признаюсь,
даже в соединенном рязанско-тамбовско-саратовско-воронежском клубе не слыхивал.
И, говоря
таким образом, я постепенно
так разгорячился,
что даже возвысил голос и несколько раз сряду в упор Прокопу повторил...
И — странное дело! — ни мне, ни Прокопу не было совестно. Напротив того, я чувствовал, как постепенно проходила моя головная боль и как мысли мои все больше и больше яснели.
Что же касается до Прокопа, то лицо его, под конец беседы, дышало
таким доверием,
что он решился
даже тряхнуть стариной и, прощаясь со мной, совсем неожиданно продекламировал...
"За все один в ответе!" —
такого рода восторженные восклицания были до того общеупотребительны,
что ни в ком
даже не возбуждали удивления.
Я гнал от себя эту ужасную мысль, но в то же время чувствовал,
что сколько я ни размышляю, а ни к каким положительным результатам все-таки прийти не могу. И то невозможно, и другое немыслимо, а третье
даже и совсем не годится. А между тем факт существует!
Что же, наконец,
такое?
С первого взгляда трудно
даже определить,
что это
такое: дом, корабль или экипаж.
Под влиянием воспоминаний я
так разгулялся,
что даже совсем позабыл,
что еще час тому назад меня волновали жестокие сомнения насчет тех самых предметов, которые теперь возбуждали во мне
такой безграничный энтузиазм. Я ходил рядом с Прелестновым по комнате, потрясал руками и, как-то нелепо захлебываясь, восклицал:"Вон оно куда пошло! вон мы куда метнули!"
Он произнес это
так тихо,
что я
даже побледнел.
Точно то же ощущал я теперь. Зачем я говорил с этим гордым, непреклонным пенкоснимателем? — думалось мне. За
что он меня сразил?
Что обидного или неприличного"нашел он в том,
что я высказал сомнения моего сердца по поводу Чурилки? Неужели"наука"
так неприступна в своей непогрешимости,
что не может взглянуть снисходительно
даже на тревоги простецов?
На одно мгновение вопрос этот изумил меня; но Нескладин глядел на меня с
такою ясною самоуверенностью,
что мне
даже, на мысль не пришло,
что эта самоуверенность есть не
что иное, как продукт известного рода выработки, которая дозволяет человеку барахтаться и городить вздор
даже тогда, когда он чувствует себя окончательно уличенным и припертым к стене.
После этого вечер, видимо, начинал приходить к концу,
так что некоторые пенкосниматели уже дремали. Я, впрочем, понимал эту дремоту и
даже сознавал,
что, влачи я свое существование среди подобных статей, кто знает — быть может, и я давно бы заснул непробудным сном. Ни водки, ни закуски — ничего, все равно как в пустыне. Огорчение, которое ощутил я по этому случаю, должно быть, сильно отразилось на моем лице, потому
что Менандр отвел меня в сторону и шепнул...
Ограничьте конкретность факта до самой последней степени, доведите ее до самой нищенской наготы, — вы все-таки не отвергнете,
что даже оскопленный пенкоснимательными усилиями факт имеет и свою историю, и свою современную обстановку, и свои ближайшие последствия, не касаясь уже отдаленного будущего.
Правда,
что тогда же был и Булгарин, но ведь и Булгарины бывают разные. Бывают"Булгарины злобствующие и инсинуирующие, но бывают и добродушные, в простоте сердца переливающие из пустого в порожнее на тему,
что все на свете коловратно и
что даже привоз свежих устриц к Елисееву и Смурову ничего не может изменить в этой истине. Кто же может утверждать наверное,
что современная русская литература не кишит как злобствующими,
так и простосердечными Бултариными?
Слово за слово, генералы
так обиделись,
что прицепили палаши, взяли каски и ушли. Псокоп остался победителем, но поминовенная закуска расстроилась. Как ни упрашивал казначей-распорядитель еще и еще раз помянуть покойного, строптивость Прокопа произвела свое действие. Чиновники боялись,
что он начнет придираться и, пожалуй,
даже не отступит перед словом"прохвосты". Мало-помалу зала пустела, и не более как через полчаса мы остались с Прокопом вдвоем.
Посмотришь кругом — публика ведет себя не только благонравно, но
даже тоскливо, а между тем
так и кажется,
что вот-вот кто-нибудь закричит"караул", или пролетит мимо развязный кавалер и выдернет из-под тебя стул, или, наконец, просто налетит бряцающий ташкентец и предложит вопрос:"А позвольте, милостивый государь, узнать, на каком основании вы осмеливаетесь обладать столь наводящей уныние физиономией?"А там сейчас протокол, а назавтра заседание у мирового судьи, а там апелляция в съезд мировых судей, жалоба в кассационный департамент, опять суд, опять жалоба, — и пошла писать.
Мы с полчаса самым отчаянным образом бременили землю, и в течение всего этого времени я не имел никакой иной мысли, кроме:"А
что бы
такое съесть или выпить?"Не то чтобы я был голоден, — нет, желудок мой был
даже переполнен, — а просто не идет в голову ничего, кроме глупой мысли о еде.
Но несмотря на то,
что этот вопрос представлялся мне чуть не в сотый раз, я все-таки и к Донону поехал, и с кокотками ужинал, и
даже увлек за собой Прокопа, предварительно представив его Нагибину как одного из представителей нашего образованного сословия.
—
Даже климат, — говорил он, — и тот против прежнего хуже стал! Помещиков обидели — ну, они, натурально, все леса и повырубили! Дождей-то и нет. Месяц нет дождя, другой нет дождя — хоть ты тресни! А не то
такой вдруг зарядит,
что два месяца зги не видать! Вот тебе и эмансипация!
Как ни трудно подчиняется этот предмет цифирным определениям, но несомненно,
что такие определения существуют, а следовательно, статистика,
даже самая скромная, не имеет ни малейшего права игнорировать их.
Словом сказать, вопрос за вопросом, их набралось
такое множество,
что когда поступил на очередь вопрос о том, насколько счастлив или несчастлив человек, который, не показывая кукиша в кармане, может свободно излагать мнения о мероприятиях становых приставов (по моему мнению, и это явление имеет право на внимание статистики), то Прокоп всплеснул руками и
так испугался,
что даже заговорил по-французски.
— Это все Тургенев выдумал. Топилась, да вытащили. После вышла замуж за Чертопханова, вывела восемь человек детей, овдовела и теперь
так сильно штрафует крестьян за потраву,
что даже Фет — и тот от нее бегать стал! [По последним известиям, факт этот оказался неверным. По крайней мере, И. С. Тургенев совершенно иначе рассказал конец Чертопханова в «Вестнике Европы» за ноябрь 1872 г. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)]
И представьте себе, как ни груб был этот факт самоуличения, но
даже он не открыл наших глаз: до
такой степени мы были полны сознанием,
что и мы не лыком шиты!
Но за обедом случился скандал почище: бараний бок до
такой степени вонял салом,
что ни у кого не хватило смелости объяснить это
даже особенностями национальной кухни. Хотя же поданные затем каплуны были зажарены божественно, тем не менее конгресс единогласно порешил: с завтрашнего дня перенести заседания в Малоярославский трактир.