Неточные совпадения
— А вам все чтоб было «приятно»! Вам бы вот чтоб Фаддей и носки вам
на ноги надел, и сапоги бы натянул, а из этого чтоб концессия вышла! Нет, сударь, приятности-то эти тогда
пойдут, когда вот линийку заполучим, а теперь не до приятностей! Здесь, батюшка, и все так живут!
— Ну, кажется,
идет дело
на лад! — говорит он весело.
Пойдет на гумно, захватит в горсть мякины, усмотрит в ней невывеянные зерна — и опять «спросит».
Зачем, спрашиваю я вас,
пойду я
на пашню или
на гумно?
Затем, четвертый оттеняющий жизнь элемент — моцион… Но права
на моцион, по-видимому, еще мы не утратили, а потому я и оставляю этот вопрос без рассмотрения. Не могу, однако ж, не заметить, что и этим правом мы пользуемся до крайности умеренно, потому что, собственно говоря, и ходить нам некуда и незачем, просто же
идти куда глаза глядят — все еще как-то совестно.
Совершенно свежий и трезвый, я вышел
на улицу с твердым намерением
идти на все четыре стороны, как при самом выходе,
на крыльце, меня застиг Прокоп.
Прокоп, сказав это, залился добродушнейшим смехом. Этот смех — именно драгоценнейшее качество, за которое решительно нет возможности не примириться с нашими кадыками. Не могут они злокознствовать серьезно, сейчас же сами свои козни
на смех поднимут. А если который и начнет серьезничать, то, наверное, такую глупость сморозит, что тут же его в шуты произведут, и
пойдет он ходить всю жизнь с надписью «гороховый шут».
Быть может, соображения мои
пошли бы и дальше по этому направлению, но, к счастью для меня, я встретил строгий взор Прокопа и поспешил
на скорую руку сказать...
— Земледелие уничтожено, промышленность чуть-чуть дышит (прошедшим летом, в мою бытность в уездном городе, мне понадобилось пришить пуговицу к пальто, и я буквально — a la lettre! — не нашел человека, который взял бы
на себя эту операцию!), в торговле застой… скажите, куда мы
идем!
Вспомнив про статью, я так обозлися, что не своим голосом закричал
на извозчика:
пошел!
Я пробыл у действительного статского советника Стрекозы с девяти до одиннадцати часов и насчитал, что в течение этого времени, по крайней мере, двадцать раз был повторен вопрос: «куда мы
идем?» Это произвело
на меня такое тоскливое, давящее впечатление, что, когда мы вышли с Прокопом
на улицу, я сам безотчетно воскликнул...
—
Иду, знаете, дозором, и вдруг вижу — благородные люди! И можно сказать, даже в очень веселом виде-с! Время, знаете, ночное-с… местожительства объявить не могут… Ну-с, конечно, как сам благородный человек… по силе возможности-с… Сейчас к себе
на квартиру-с… Диван-с, подушки-с…
Дедушка Матвей Иваныч
на этот счет совершенно искренно говорил: жить там, где все другие имеют право, подобно мне, жить, — я не могу! Не могу, сударь, я стерпеть, когда вижу, что хам
идет мимо меня и кочевряжится! И будь этот хам хоть размиллионер, хоть разоткупщик, все-таки я ему напомню (действием, государь мой, напомню, действием!), что телесное наказание есть удел его в этом мире! Хоть тысячу рублей штрафу заплачу, а напомню.
Что такое реформа? Реформа есть такое действие, которое человеческим страстям сообщает новый полет. А коль скоро страсти получили полет, то они летят — это ясно. Не успев оставить гавань одной реформы, они уже видят открывающуюся вдали гавань другой реформы и стремятся к ней. Вот здесь-то именно, то есть
на этом-то пути стремления от одной реформы к другой, и следует, по мысли кн. Мещерского, употреблять тот знак препинания, о котором
идет речь. Возможно ли это?
Теперь же, хотя я и говорю: ну,
слава богу! свершились лучшие упования моей молодости! — но так как
на душе у меня при этом скребет, то осуществившиеся упования моей юности
идут своим чередом, а сны — своим.
И что же-с!
на другой день
идет это бал, кадрели, вальсы, все как следует, — вдруг входит Кузьма Тихоныч, подходит к хозяину и только, знаете, шепнул
на ушко: алле!
И ежели вы будете настолько любезны, чтоб
пойти на некоторые уступочки, то безделица эта уладится сама собой… et ma foi! il n'en sera plus question! [и, право же, об этом не будет больше речи!]
–"Стянуть" — ce n'est pas le vrai mot, [это не то слово.] но сознаюсь откровенно, что если бы вы
пошли на соглашение, я услышал бы об этом с большим, с величайшим, можно сказать, удовольствием!
— Я полагаю, что этот предмет нами уже исчерпан и что насчет его не может быть даже недоразумений. Дело
идет вовсе не о праве
на вознаграждение — это право вне всякого спора, — а лишь о размере его. Я надеюсь, что это наконец ясно.
— Я все очень хорошо понимаю-с, но позвольте вам доложить: тут дело
идет совсем не о каких-то неизвестных мне Машках или Дашках, а о восстановлении нарушенного права! Вот
на что я хотел бы обратить ваше внимание!
И деньги, покуда их еще не требуют, я готов отдать с удовольствием, и в солдаты, покуда еще не зовут
на службу,
идти готов; но как только зайдет вопрос о всесословных поронцах (хотя бы даже только в теории), инстинктивно как-то стараешься замять его.
— И отчего это у нас ничего не
идет! — вдруг как-то нечаянно сорвалось у меня с языка, — машин накупим — не действуют; удобрения накопим видимо-невидимо — не родит земля, да и баста! Знаешь что? Я так думаю, чем машины-то покупать, лучше прямо у Донона текущий счет открыть — да и покончить
на этом!
Они смотрели
на вещи исключительно с точки зрения их конкретности и никогда не примечали тех невидимых нитей, которые
идут от одного предмета к другому, взаимно уменьшают пропорции явлений и делают их солидарными.
Таким образом, достаточных оснований, которые оправдывали бы надежды
на сближения, нет. А ежели нет даже этого, то о каких же задних мыслях может
идти речь?!
Нынче, даже в литературе,
пошли на Руси в ход экипажи извозчичьи.
— Да, брат, везде прогресс! не прежнее нынче время! Поди-ка ты нынче в половые — кто
на тебя как
на деятеля взглянет! Нет! нынче вот земство, суды, свобода книгопечатания… вон оно куда
пошло!
Объяснение. Газета"Истинный Российский Пенкосниматель"выражается по этому поводу так:"В сих затруднительных обстоятельствах литературе ничего не остается более, как обличать городовых. Но пусть она помнит, что и эта обязанность не легкая, и пусть станет
на высоту своей задачи. Это единственный случай, когда она не вправе
идти ни
на какие сделки и, напротив того, должна выказать ту твердость и непреклонность, которую ей не дано привести в действие по другим вопросам".
Когда Никодим полемизировал сам с собою, уличал самого себя в неправде и доказывал свою собственную несостоятельность, — он не вставал
на дыбы, не артачился и не похвалялся, что
идет на рать.
— Нет, это не те. Кювье же хотя и догадывался, что это простые вороны, однако Гумбольдт разбил его доводы в прах… Но что всего удивительнее — в Италии и вообще
на юге совсем нет сумерек!
Идете по улице — светло; и вдруг — темно!
Положим, что здесь
идет речь не о том, чтобы навсегда отстать от привычки платить (только бесшабашные наши свистуны могут остановиться
на подобной дикой мысли), но и за всем тем, положа руку
на сердце, мы смеем утверждать: отдалите, по мере возможности, сроки платежа податей — и вы увидите, как расцветут сердца земледельцев!
И так как последние, несмотря
на принимаемые против них меры, все-таки составляют довольно значительное меньшинство, то мы не понимаем, зачем
идти навстречу экзекуциям, когда еще остается неиспытанным одно совершенно безвредное и ни для кого не обидное средство, а именно отдаление
на две недели последних сроков для взноса налогов?
Литературное дело
идет заведенным издревле порядком к наибыстрейшему наполнению антрепренерских карманов, а писатель-труженик, писатель, полагающий свою жизнь в литературное дело, рискует, оставаясь при убеждении, что печать свободна, в одно прекрасное утро очутиться
на мостовой…
Нет, он будет судить и рядить без конца; не может прямо
идти заедет в сторону; тут ползолотника скинет, там ползолотника накинет, и при этом будет взирать с такою ясностью, что вы ни
на минуту не усомнитесь, что он и еще четверть золотника накинуть может, если захочет.
— Так тебе и позволили печатать — держи карман! А что повесились — это так. Вчера знакомый из Калуги
на Невском встретился: все экзамены, говорит, выдержали, а как дошло до латыни — и
на экзамен не
пошли: прямо взяли и повесились!
— Не за штатом, а просто ни при чем. Ну, скажи
на милость, кабы у тебя свое дело было, ну,
пошел ли бы ты генерала хоронить? Или опять эти Минералы, — ну, поехал ли бы ты за семь верст киселя есть, кабы у тебя свой интерес под руками был?
Посмотришь кругом — публика ведет себя не только благонравно, но даже тоскливо, а между тем так и кажется, что вот-вот кто-нибудь закричит"караул", или пролетит мимо развязный кавалер и выдернет из-под тебя стул, или, наконец, просто налетит бряцающий ташкентец и предложит вопрос:"А позвольте, милостивый государь, узнать,
на каком основании вы осмеливаетесь обладать столь наводящей уныние физиономией?"А там сейчас протокол, а назавтра заседание у мирового судьи, а там апелляция в съезд мировых судей, жалоба в кассационный департамент, опять суд, опять жалоба, — и
пошла писать.
Шел общий, густой говор; передвигали стульями; слышалось бряцание палашей и картавый французский говор; румяные молодые люди, облокотясь
на борты лож, громко хохотали и перебрасывались фразами с партером; кокотки представляли собой целую выставку, но поражали не столько изяществом, сколько изобилием форм и какою-то тупою сытостью; некоторые из них ощипывали букеты и довольно метко бросали цветами в знакомых кавалеров.
Потом
пошли расспросы: можно ли иметь
на месте порядочную говядину (un roastbeef, par exemple! [ростбиф, например!]), как следует поступить относительно вина, а также представляется ли возможность приобрести такого повара, который мог бы удовлетворить требованиям вкуса более или менее изысканного.
Но
идти не самому, а чтоб извозчик вез, Вот и теперь
на нем и рубашка криво сидит, и портфель из-под мышки ползет… ну, где ему усидеть в статистике!
— Благодарю вас. Батюшка,
слава богу, здоров и по-прежнему играет
на виолончели свои любимые романсы. Дядя скончался, и мы с папашей ходим в хорошую погоду
на его могилу. Феничку мы пристроили: она теперь замужем за одним чиновником в Ефремове, имеет свой дом, хозяйство и, по-видимому, очень счастлива.
У нас нет никакого инсулярного положения, а потому мы ведем свою статистику
на свой образец, как бог
пошлет.
Надвинул, это, фуражку
на глаза, прихожу,
иду в дальнюю комнату — и что ж бы ты думал, вижу!
Что Прокоп должен
пойти на сделку это ясно; но вопрос в том, сколько потребуется времени для того, чтобы созрела в нем эта решимость.
Если сестрицы сознавали свое право
на обладание моим миллионом и если при этом им было присуще чувство собственности, то они были обязаны
идти до конца, влечься к своему миллиону инстинктивно, фаталистически, во что бы то ни стало и что бы из того ни произошло!
Где были в это время сестрицы? Бодрствовали ли они? Следили ли за тем, как я, постепенно спиваясь с кругу, погружаюсь
на самое дно петербургских наслаждений! Нет, они унывали в Ветлуге! Они роптали
на судьбу, которая
послала на Ветлугу только одного мужчину, да и то землемера… О, маловеры!
— Боюсь, не поверили они! Не
пойдут, брат, они
на эту штуку! — как-то лениво резонировал Прокоп, выслушав доклад своего агента.
Потом,
на смену прокурору, выступит защитник Прокопа, скажет:"Ах, какое негодование возбуждает во мне прокурор, который до сих пор не может понять, что в Сибирь
идти никому не хочется!" — и тоже сядет.
— Нет, у нас площадь
слава те господи! Храни ее царица небесная! С тех пор как Губошлепов университет этот у нас завел, каждый божий день студентов с метлами наряжаем. Метут да пометывают
на гулянках! Одно только: монумента
на площади нет! А уж как гражданам это желательно! как желательно! Просто, то есть, брюхом хочется, чтоб
на нашей площади конный статуй стоял!
Как выразители общей физиономии жизни, эти люди неоцененны, и человек, желающий уяснить себе эту физиономию, должен обращать взоры вовсе не
на тех всуе труждающихся, которые
идут напролом, и не
на тех ловких людей, которые из жизни делают сложную каверзу, с тем, чтобы, в видах личных интересов, запутывать и распутывать ее узлы, а именно
на тех"стадных"людей, которые своими массами гнетут всякое самостоятельное проявление человеческой мысли.
В этом случае самая"стадность"не производит ущерба художественному воспроизведению; нет нужды, что эти люди чересчур похожи друг
на друга, что они руководятся одними и теми же побуждениями, а потому имеют одну или почти одну и ту же складку, и что все это, вместе взятое, устраняет всякую идею о разнообразии типов: ведь здесь
идет речь собственно не о типах, а о положении минуты, которое выступает тем ярче, чем единодушнее высказывается относительно его лагерь, видящий в чечевичной похлебке осуществление своих идеалов.