Неточные совпадения
—
Ты,
говорит, думаешь, что
я и впрямь с ума спятил, так нет же, все это была штука. Подавай,
говорю, деньги, или прощайся с жизнью;
меня,
говорит, на покаянье пошлют, потому что
я не в своем уме — свидетели есть, что не в своем уме, — а
ты в могилке лежать будешь.
— Что
мне, брат, в твоей жизни,
ты говори дело. Выручать так выручать, а не то выпутывайся сам как знаешь.
„Куда,
говорит, сестру девала?“ Замучил старуху совсем, так что она, и умирая, позвала его да и
говорит: „Спасибо
тебе, ваше благородие, что
меня, старуху, не покинул, венца мученического не лишил“. А он только смеется да
говорит: „Жаль, Домна Ивановна, что умираешь, а теперь бы деньги надобны! да куда же
ты, старая, сестру-то девала?“
«Нет,
говорит,
тебе пощады! сам,
говорит, не пощадил невинность, так клади теперича голову на плаху!» Вот
я и так и сяк — не проймешь его, сударь, ничем!
—
Я… да…
я тово… но, право,
я не могу придумать, с кем же
ты меня… —
говорит он.
— Бога вы не боитесь, свиньи вы этакие! —
говорит он, — знаете сами, какая у нас теперича особа! Нешто жалко
мне водки-то, пойми
ты это!.. Эй, музыканты!
— Спасибо, господин Желваков, спасибо! —
говорит его высокородие, — это
ты хорошо делаешь, что стараешься соединить общество!
Я буду иметь это в виду, господин Желваков!
Была вдова Поползновейкина, да и та спятила: «Ишь,
говорит, какие у
тебя ручищи-то! так, пожалуй, усахаришь, что в могилу ляжешь!» Уж
я каких ей резонов не представлял: «Это,
говорю, сударыня, крепость супружескую обозначает!» — так куда
тебе!
Вот и припомнил он, что есть у него друг и приятель Перетыкин: «Он,
говорит,
тебя пристроит!» Пишет он к нему письмо, к Перетычке-то: «Помнишь ли, дескать, друг любезный, как мы с
тобой напролет ночи у метресс прокучивали, как
ты, как
я… помоги брату!» Являюсь
я в Петербург с письмом этим прямо к Перетыкину.
—
Я, —
говорит, — Евсигнеюшка, из-за
тебя, смотри, какой грех на душу приняла!
—
Ты меня послушай! —
говорил он таинственным голосом, — это, брат, все зависит от того, как поведешь дело! Может быть славная штука, может быть и скверная штука; можно быть становым и можно быть ничем… понимаешь?
— Слышь, Ильин, —
говорил старший музыкант Пахомов, —
ты у
меня смотри! коли опять в аллегру отстанешь,
я из
тебя самого флейту и контрабас сделаю.
—
Ты мне вот и платьишка-то порядочного сделать не можешь! —
говорит жена, — а тоже на гулянье идет!
—
Мне на что молчать,
мне на то бог язык дал, чтоб
говорить… только от
тебя и слов, что молчать… а тоже гулять идет!
— Тутошний
я, сударь, тутошний. Только
ты это не дело, писарек,
говоришь про странников-то! Такая ли это материя, чтоб насчет ее, одного баловства ради, речь заводить!
— Так как же тут не поверуешь, сударь! —
говорит он, обращаясь уже исключительно ко
мне, — конечно, живем мы вот здесь в углу, словно в языческой стороне, ни про чудеса, ни про знамения не слышим, ну и бога-то ровно забудем. А придешь, например, хошь в Москву, а там и камни-то словно
говорят! пойдут это сказы да рассказы: там, послышишь, целение чудесное совершилось; там будто над неверующим знамение свое бог показал: ну и восчувствуешь, и растопится в
тебе сердце, мягче воску сделается!..
Ну,
я на него смотрю, что он ровно как обеспамятел:"
Ты что ж, мол,
говорю, дерешься, хозяин? драться,
говорю, не велено!"Ну, он и поприутих, лег опять в карандас да и
говорит: вот,
говорит, ужо вам будет, разбойники этакие, как чугунку здесь поведут!
— Так
я, сударь, и пожелал; только что ж Кузьма-то Акимыч, узнавши об этом, удумал? Приехал он ноне по зиме ко
мне:"
Ты,
говорит, делить нас захотел, так
я,
говорит,
тебе этого не позволяю, потому как
я у графа первый человек! А как
ты, мол, не дай бог, кончишься, так на твоем месте хозяйствовать
мне, а не Ивану, потому как он малоумный!"Так вот, сударь, каки ноне порядки!
— Обидит, сударь, это уж
я вижу, что беспременно обидит! Жалко, уж и как жалко
мне Иванушка! Пытал
я тоже Кузьму-то Акимыча вразумлять!"Опомнись, мол,
говорю,
ты ли
меня родил, или
я тебя родил? Так за что ж
ты меня на старости-то лет изобидеть хочешь!"
— Ну, да бог с
тобой!
говори,
я тебе не препятствую.
«Да
я,
говорит,
тебя, скотина, в бараний рог согну; да
ты,
говорит, еще почище будешь, гадина, нежели еврей Гиршель»…
А он
меня по зубам:
я,
говорит, что хочу, над
тобой изделаю…
Малявка. Только прихожу
я это на стан, а барии в ту пору и зачал
мне говорить: «Семенушка,
говорит, коровника у
тебя моей супружнице оченно понравилась, так вот,
говорит,
тебе целковый, будто на пенное; приводи,
говорит, коровушку завтра на стан…»
На той неделе и то Вера Панкратьевна, старуха-то,
говорит: «
Ты у
меня смотри, Александра Александрыч, на попятный не вздумай;
я,
говорит, такой счет в правленье представлю, что угоришь!» Вот оно и выходит, что теперича все одно: женись — от начальства на
тебя злоба, из службы, пожалуй, выгонят; не женись — в долгу неоплатном будешь, кажный обед из
тебя тремя обедами выйдет, да чего и во сне-то не видал, пожалуй, в счет понапишут.
И ведь все-то он этак! Там ошибка какая ни на есть выдет: справка неполна, или законов нет приличных — ругают
тебя, ругают, — кажется, и жизни не рад; а он туда же, в отделение из присутствия выдет да тоже начнет
тебе надоедать: «Вот,
говорит, всё-то вы
меня под неприятности подводите». Даже тошно смотреть на него. А станешь ему, с досады,
говорить: что же, мол, вы сами-то, Яков Астафьич, не смотрите? — «Да где уж
мне! —
говорит, —
я,
говорит, человек старый, слабый!» Вот и поди с ним!
А он,
ты думаешь, что
мне в ответ?
ты!
говорит, да
я!
говорит…
— «А знаешь ли
ты,
говорит, эквилибристику?» — «Нет, мол, Иван Никитич, не обучался
я этим наукам: сами изволите знать, что
я по третьему разряду».
Дернов. То-то вот и есть, что наш брат хам уж от природы таков: сперва над ним глумятся, а потом, как выдет на ровную-то дорогу, ну и норовит все на других выместить.
Я,
говорит, плясал, ну, пляши же теперь
ты, а мы, мол, вот посидим, да поглядим, да рюмочку выкушаем, покедова
ты там штуки разные выкидывать будешь.
Бобров. Нельзя было — дела; дела — это уж важнее всего;
я и то уж от начальства выговор получил; давеча секретарь
говорит: «У
тебя,
говорит, на уме только панталоны, так
ты у
меня смотри». Вот какую кучу переписать задал.
Марья Гавриловна. Удивляюсь
я, право; такой
ты молодой, а
говоришь — словно сорок лет
тебе.
Дернов. Что ж
мне, Марья Гавриловна, делать, когда папенька просят; ведь они ваши родители. «
Ты,
говорит, сегодня пятьдесят целковых получил, а
меня,
говорит, от самого, то есть, рожденья жажда измучила, словно жаба у
меня там в желудке сидит. Только и уморишь ее, проклятую, как полштофика сквозь пропустишь». Что ж
мне делать-то-с? Ведь
я не сам собою,
я как есть в своем виде-с.
Вместо того чтобы встать пораньше да на базар сходить, а она до сих пор в постели валяется!
я,
говорит, не кухарка
тебе далась, вот и разговаривай с ней.
Да и его высокородие увидели, что
я все около двери стою: «Ступай,
говорят, любезный,
я тебя не стесняю».
Дернов. Мало ли что торги! тут, брат, казенный интерес.
Я было сунулся доложить Якову Астафьичу, что для пользы службы за
тобой утвердить надо, да он
говорит: «
Ты, мол, любезный, хочешь
меня уверить, что стакан, сапоги и масло все одно, так
я, брат, хошь и дикий человек, а арифметике-то учился, четыре от двух отличить умею».
«Ну,
говорит, мы теперича пьяни; давай,
говорит, теперича реку шинпанским поить!»
Я было ему в ноги: «За что ж: мол, над моим добром наругаться хочешь, ваше благородие? помилосердуй!» И слушать не хочет… «Давай, кричит, шинпанского! дюжину! мало дюжины, цельный ящик давай! а не то,
говорит, сейчас все твои плоты законфескую, и пойдешь
ты в Сибирь гусей пасти!» Делать-то нечего: велел
я принести ящик, так он позвал, антихрист, рабочих, да и велел им вило-то в реку бросить.
Пришел
я к ним на торги по арестантской части:"Чтой-то,
говорит,
тебя, Павел Прокофьич, ровно шакала, во все стороны черти носят;
ты,
говорит, свою бы часть знал, а то от
тебя только казенному делу поношенье!..
А все-таки странно, что
я сегодня целый вечер сижу дома и один. Где бы они могли быть все? у Порфирия Петровича — не может быть: он так мил и любезен, что всегда
меня приглашает; Александр Андреич тоже души во
мне не слышит:"
Ты,
говорит, только проигрывай, а то хоть каждый день приезжай".
—
Ты мне говори: отвалятся у
тебя руки? а? отвалятся?
— А ведь
тебе далеконько идти, —
говорю я.
— Какие у нас пряники! разве к нам мужики ходят? К. нам, сударь, большие господа ездят! —
говорит он
мне в виде поучения, как будто хочет дать
мне почувствовать:"Эх
ты, простота! не знаешь сам, кто у
тебя бывает!"
—
Я тебе сказал, принеси винограду и яблок, —
говорю я, возвышая голос.
Я ложусь спать, но и во сне
меня преследует мальчуган, и вместе с тем какой-то тайный голос
говорит мне:"Слабоумный и праздный человек!
ты праздность и вялость своего сердца принял за любовь к человеку, и с этими данными хочешь найти добро окрест себя!
Не смыслите, как и себя-то соблюсти, а вот
ты на
меня посмотри — видал ли
ты эких молодцов?"И знаете, ваше благородие, словами-то он, пожалуй, не
говорит, а так всей фигурой в лицо
тебе хлещет, что вот он честный, да образованный, так ему за эти добродетели молебны служить следует.
Дал
я ему поуспокоиться — потому что он даже из себя весь вышел — да и
говорю потом:"Ведь вот
ты, ваше благородие (
я ему и
ты говорил, потому что уж больно он смирен был), баешь, что, мол, подлеца подлецом называть, а это,
говорю, и по християнству нельзя, да и начальство пожалуй не позволит.
А
ты вот
мне что скажи:
говоришь ты, что не мы для него, а он для нас поставлен, а самих-то
ты нас, ваше благородие, и скотами и баранами обзываешь — как же это так?
Вот-с, и приехали мы на место, и
говорю я ему, что ведь эти дела надо, Михайло Трофимыч, с осторожностью делать; не кричи, ваше благородие, а
ты полегоньку, да с терпеньем.
Я,
говорит, убил,
я! грешный человек!"–"Покайся же, —
говорит Михайло Трофимыч, — рассказывай, как
ты ее убил?
Кажется, так бы и расцеловал его: такой он там хитрый да смышленый из бумаги-то смотрит!"Однако, —
говорю я ему, — как бы
тебе этак, ваше благородие, бога не прогневить!"–"А что?"–"Да так, уж больно
ты хорошо себя описал, а ведь посмотреть, так
ты дело-то испортил только".
Так куда
тебе, и слышать ничего не хочет:
мне,
говорит, до этого дела нет.
Повторяю вам, вы очень ошибаетесь, если думаете, что вот
я призову мужика, да так и начну его собственными руками обдирать… фи! Вы забыли, что от него там бог знает чем пахнет… да и не хочу
я совсем давать себе этот труд.
Я просто призываю писаря или там другого, et je lui dis:"Mon cher, tu me dois tant et tant", [и
я ему
говорю «Дорогой мой,
ты мне должен столько то и столько то» (франц.).] — ну, и дело с концом. Как уж он там делает — это до
меня не относится.