Неточные совпадения
— Ты,
говорит, думаешь,
что я
и впрямь с ума спятил, так нет же, все это была штука. Подавай,
говорю, деньги, или прощайся с жизнью; меня,
говорит, на покаянье пошлют, потому
что я не в своем уме — свидетели есть,
что не в своем уме, — а ты в могилке лежать будешь.
— На вас, —
говорят их сиятельство, — множество жалоб,
и притом таких,
что мало вас за все эти дела повесить.
Вот
и говорят мужику,
что тебя, мол, какой-то чиновник спрашивал.
А нынче
что! нынче, пожалуй,
говорят,
и с откупщика не бери. А я вам доложу,
что это одно только вольнодумство. Это все единственно,
что деньги на дороге найти, да не воспользоваться… Господи!»
— Ох, уж
и не
говорите! на таком деле попался,
что совестно сказать, — на мертвом теле.
„Поздравьте,
говорит, меня с крестником“.
Что бы вы думали? две тысячи взял, да из городу через два часа велел выехать: „Чтоб
и духу, мол, твоего здесь не пахло“.
„Куда,
говорит, сестру девала?“ Замучил старуху совсем, так
что она,
и умирая, позвала его да
и говорит: „Спасибо тебе, ваше благородие,
что меня, старуху, не покинул, венца мученического не лишил“. А он только смеется да
говорит: „Жаль, Домна Ивановна,
что умираешь, а теперь бы деньги надобны! да куда же ты, старая, сестру-то девала?“
—
И что это за барин такой! —
говаривал он обыкновенно в таких случаях об Алексее Дмитриче, — просто шавку паршивую с улицы поднял
и ту за стол посадил!
Не за то ли,
что, можно сказать, ненавидел ложь
и истину царям с улыбкой
говорил! [9] Защиты!
— Нет! куда нам! —
говорит, махая руками, судья, который, от старости, недослышит,
и думает,
что Дмитрий Борисыч приглашает его составить партию для высокоименитого гостя.
— Зачем же? мне
и здесь хорошо! —
говорит его высокородие, окидывая дам орлиным взором, — а впрочем, делай со мною
что хочешь! Извините меня, mesdames, — я здесь невольник!
— А у меня сегодня был случай! —
говорит Алексей Дмитрич, обращаясь к Михаиле Трофимычу, который, как образованный человек, следит шаг за шагом за его высокородием, — приходит ко мне Маремьянкин
и докладывает,
что в уезде отыскано туловище…
и как странно! просто одно туловище, без головы! Imaginez-vous cela! [Вообразите себе! (франц.)]
— Хорош? рожа-то, рожа-то! да вы взгляните, полюбуйтесь! хорош? А знаете ли, впрочем,
что? ведь я его выдрессировал — истинно вам
говорю, выдрессировал! Теперь он у меня все эти, знаете, поговорки
и всякую команду — все понимает; стихи даже французские декламирует. А ну, Проша, потешь-ка господина!
Была вдова Поползновейкина, да
и та спятила: «Ишь,
говорит, какие у тебя ручищи-то! так, пожалуй, усахаришь,
что в могилу ляжешь!» Уж я каких ей резонов не представлял: «Это,
говорю, сударыня, крепость супружескую обозначает!» — так куда тебе!
— Спасибо Сашке Топоркову! спасибо! —
говорил он, очевидно забывая,
что тот же Топорков обольстил его насчет сахара. — «Ступай,
говорит, в Крутогорск, там, братец, есть винцо тенериф — это, брат, винцо!» Ну, я, знаете, человек военный, долго не думаю: кушак да шапку или, как сказал мудрец, omnia me cum me… [Все свое ношу с собою (от искаженного лат. omnia mea mecum porto).] зарапортовался! ну, да все равно! слава богу, теперь уж недалечко
и до места.
Вот
и припомнил он,
что есть у него друг
и приятель Перетыкин: «Он,
говорит, тебя пристроит!» Пишет он к нему письмо, к Перетычке-то: «Помнишь ли, дескать, друг любезный, как мы с тобой напролет ночи у метресс прокучивали, как ты, как я… помоги брату!» Являюсь я в Петербург с письмом этим прямо к Перетыкину.
На другой день, когда я проснулся, его уже не было; станционный писарь сообщил мне,
что он уехал еще затемно
и все спешил: «Мне,
говорит, пора; пора, брат,
и делишки свои поправить». Показывал также ему свой бумажник
и говорил,
что «тут, брат, на всю жизнь; с этим, дружище, широко не разгуляешься!..»
Когда
говорят о взятках
и злоупотреблениях, Порфирий Петрович не то чтобы заступается за них, а только переминается с ноги на ногу.
И не оттого, чтоб он всею душой не ненавидел взяточников, а просто от сознания,
что вообще род человеческий подвержен слабостям.
«Дама, —
говорит он при этом, — уж то преимущество перед мужчиной имеет,
что она, можно сказать, розан
и, следовательно, ничего, кроме запахов, издавать не может».
Говорят, будто у Порфирия Петровича есть деньги, но это только предположение, потому
что он ими никого никогда не ссужал. Однако, как умный человек, он металла не презирает,
и в душе отдает большое предпочтение тому, кто имеет, перед тем, кто не имеет. Тем не менее это предпочтение не выражается у него как-нибудь нахально,
и разве некоторая томность во взгляде изобличит внутреннюю тревогу души его.
Однако сын не сын управительский, а надели рабу божьему на ноги колодки, посадили в темную, да на другой день к допросу: «Куда деньги девал,
что прежде воровал?» Как ни бились, — одних волос отец две головы вытаскал, — однако не признался: стоит как деревянный, слова не молвит. Только когда помянули Парашку — побледнел
и затрясся весь, да
и говорит отцу...
— Виноват, —
говорит, — Семен Акимыч, не погубите! Я, то есть, единственно по сердоболию; вижу,
что дама образованная убивается, а оне… вот
и письма-с!.. Думал я,
что оне одним это разговором, а теперь видел сам, своими глазами видел!..
По мере большего плутовства, Порфирий Петрович все большее
и большее снискивал уважение от своих сослуживцев
и сограждан. «Ну,
что ж,
что он берет! —
говорили про него, — берет, да зато дело делает; за свой, следственно, труд берет».
Говорят, будто сквозь ее приветливость просвечивает холодность
и принужденность,
что в самой доброте ее нет той симпатичности, той страстности, которая одна
и составляет всю ценность доброты.
— Ведь вы знаете, entre nous soit dit, [между нами
говоря (франц.)]
что муж ее… (Марья Ивановна шепчет что-то на ухо своей собеседнице.) Ну, конечно, мсьё Щедрин, как молодой человек… Это очень понятно!
И представьте себе: она, эта холодная, эта бездушная кокетка, предпочла мсье Щедрину — кого же? — учителя Линкина! Vous savez?.. Mais elle a des instincts, cette femme!!! [Знаете?.. Ведь эта женщина не без темперамента!!! (франц.)]
Василий Николаич не преминул воспользоваться
и этим обстоятельством. Несколько понедельников сряду, к общему утешению всей крутогорской публики, он рассказывал Алексею Дмитричу какую-то историю, в которой одно из действующих лиц
говорит:"Ну, положим,
что я дурак",
и на этих словах прерывал свой рассказ.
Говорят, будто Алексей Дмитрич зол, особливо если натравит его на кого-нибудь Марья Ивановна. Я довольно верю этому, потому
что и из истории известно,
что глупые люди
и обезьяны всегда злы под старость бывали.
— Вот-с, изволите видеть, — подхватывает торопливо Харченко, как будто опасаясь, чтобы Коловоротов или кто-нибудь другой не посягнул на его авторскую славу, — вот изволите видеть: стоял один офицер перед зеркалом
и волосы себе причесывал,
и говорит денщику:"
Что это, братец, волосы у меня лезут?"А тот, знаете, подумавши этак минут с пять,
и отвечает:"Весною, ваше благородие, всяка скотина линяет…"А в то время весна была-с, — прибавил он, внезапно краснея.
—
И ведь «подумавши» — вот
что главное! —
говорит прапорщик Коловоротов.
Тот сгоряча
говорит «слушаю-с», да потом
и приходит ко мне:"
Что,
говорит, я стану делать?"Ну, я
и посоветовал на первый раз вытребовать ревизские сказки [27] из всех уездных казначейств.
— Мы здесь рассуждаем об том, —
говорит он мне, — какое нынче направление странное принимает литература — всё какие-то нарывы описывают!
и так, знаете, все это подробно,
что при дамах даже
и читать невозможно… потому
что дама — vous concevez, mon cher! [вы понимаете, мой милый! (франц.)] — это такой цветок, который ничего, кроме тонких запахов, испускать из себя не должен,
и вдруг ему, этому нежному цветку, предлагают навозную кучу… согласитесь,
что это неприятно…
—
Что говорить, Петровна! В нашей вот сторонке
и не знавали прежде, каков таков замок называется, а нонче пошли воровства да грабительства… Господи!
что только будет!
— За меня отдадут-с… У меня, Марья Матвевна, жалованье небольшое, а я
и тут способы изыскиваю… стало быть, всякий купец такому человеку дочь свою, зажмуря глаза, препоручить может… Намеднись иду я по улице, а Сокуриха-купчиха смотрит из окна:"Вот,
говорит, солидный какой мужчина идет"… так, стало быть, ценят же!.. А за
что? не за вертопрашество-с!
— Мне на
что молчать, мне на то бог язык дал, чтоб
говорить… только от тебя
и слов,
что молчать… а тоже гулять идет!
— А
что наши господа! —
говорит лакей одного из знакомых мне губернских аристократов, — только разве
что понятие одно,
что господа… да
и понятия-то нет!
Жил он в пустыне более сорока лет, жил в строгости
и тесноте великой,
и столько полюбилось ему ее безмолвие,
что без слез даже
говорить об ней не мог.
— А
что, Демьяныч, видно, на квас-то скупенек, брат, стал? —
говорит ямщик, откладывая коренную лошадь, — разбогател, знать, так
и прижиматься стал!.. Ну-ко, толстобрюхий, полезай к хозявам да скажи,
что ямщикам, мол, на чай надо! — прибавляет он, обращаясь к Петру Парамонычу.
Она столько во всех науках усовершенствована,
что даже
и papa своему не может спустить, когда он, вместо «труфель», выговаривает «трухель», а о maman нечего
и говорить: она считает ее решительно неспособною иметь никакого возвышенного чувства.
Ну, я на него смотрю,
что он ровно как обеспамятел:"Ты
что ж, мол,
говорю, дерешься, хозяин? драться,
говорю, не велено!"Ну, он
и поприутих, лег опять в карандас да
и говорит: вот,
говорит, ужо вам будет, разбойники этакие, как чугунку здесь поведут!
—
Чего постращать! Сам,
говорит, я в эвтим месте служу,
и доподлинно знаю,
что чугунке здесь быть положено.
— Так я, сударь,
и пожелал; только
что ж Кузьма-то Акимыч, узнавши об этом, удумал? Приехал он ноне по зиме ко мне:"Ты,
говорит, делить нас захотел, так я,
говорит, тебе этого не позволяю, потому как я у графа первый человек! А как ты, мол, не дай бог, кончишься, так на твоем месте хозяйствовать мне, а не Ивану, потому как он малоумный!"Так вот, сударь, каки ноне порядки!
— Обидит, сударь, это уж я вижу,
что беспременно обидит! Жалко, уж
и как жалко мне Иванушка! Пытал я тоже Кузьму-то Акимыча вразумлять!"Опомнись, мол,
говорю, ты ли меня родил, или я тебя родил? Так за
что ж ты меня на старости-то лет изобидеть хочешь!"
Забиякин (Живновскому).
И представьте себе, до сих пор не могу добиться никакого удовлетворения. Уж сколько раз обращался я к господину полицеймейстеру; наконец даже
говорю ему: «
Что ж,
говорю, Иван Карлыч, справедливости-то, видно, на небесах искать нужно?» (Вздыхает.)
И что же-с? он же меня, за дерзость, едва при полиции не заарестовал! Однако, согласитесь сами, могу ли я оставить это втуне! Еще если бы честь моя не была оскорблена, конечно, по долгу християнина, я мог бы, я даже должен бы был простить…
Его сиятельство улыбнулись: «Ну, уж,
говорит, коли так тебя забрало, дать ему место станового!» Оно выходит
и справедливо,
что с вельможами нужно быть завсегда откровенным, — потому
что вельможа, вы понимаете, так воспитан,
что благородство чувств ему доступно…
Живновский. Как же вот
и не сказать тут,
что природа-то все премудро устроила… вот он готов бы до небес головой-то долезти, ан ему природа
говорит: «Шалишь! молода, во Саксоньи не была! изволь-ка посидеть!» Ахти-хти-хти-хти! все, видно, мы люди, все человеки!
Налетов. Нет, позвольте, Самуил Исакович, уж если так
говорить, так свидетельств было два: по одному точно
что «оказалось», а по другому ровно ничего не оказалось. Так, по-моему, верить следует последнему свидетельству, во-первых, потому,
что его производил человек благонамеренный, а во-вторых, потому,
что и закон велит следователю действовать не в ущерб, а в пользу обвиненного… Обвинить всякого можно!
Забиякин. Вот вы изволите
говорить, Леонид Сергеич,
что это пустяки… Конечно, для вас это вещь не важная! вы в счастье, Леонид Сергеич, вы в почестях! но у меня осталось только одно достояние — это честь моя! Неужели же
и ее, неужели же
и ее хотят у меня отнять! О, это было бы так больно, так грустно думать!
Только вот, сударь, чудо какое у нас тут вышло: чиновник тут — искусственник,
что ли, он прозывается — «плант,
говорит, у тебя не как следственно ему быть надлежит», — «А как, мол, сударь, по-вашему будет?» — «А вот,
говорит, как: тут у тебя,
говорит, примерно, зал состоит, так тут, выходит, следует… с позволенья сказать…»
И так, сударь, весь плант сконфузил,
что просто выходит, жить невозможно будет.
Только я от него побег к писарю: «Иван Павлыч,
говорю, за
что, мол, Обрам Сергеич меня искровенил?» А писарь-то — уж почудилось ему,
что ли, что-нибудь! — как размахнется, да
и ну меня по зубам лущить…
Малявка. Ну! вот я
и говорю, то есть, хозяйке-то своей: «Смотри, мол, Матренушка, какая у нас буренушка-то гладкая стала!» Ну,
и ничего опять, на том
и стали,
что больно уж коровушка-то хороша. Только на другой же день забегает к нам это сотский."Ступай,
говорит, Семен: барин [В некоторых губерниях крестьяне называют станового пристава барином. (Прим. Салтыкова-Щедрина.)] на стан требует". Ну, мы еще
и в ту пору с хозяйкой маленько посумнились: «Пошто, мол, становому на стан меня требовать!..»