Неточные совпадения
С тех пор, однако ж, как двукратно княгиня Чебылкина съездила с дочерью в столицу, восторги немного поохладились: оказывается, «qu'on n'y est jamais chez soi», [что там никогда не чувствуешь
себя дома (франц.)] что «мы отвыкли от этого шума», что «le prince Курылкин, jeune homme tout-à-fait charmant, — mais que ça reste entre nous — m'a fait tellement la cour, [Князь Курылкин, совершенно очаровательный молодой человек — но пусть это останется между нами —
так ухаживал за мной (франц.).] что просто совестно! — но все-таки какое же сравнение наш милый, наш добрый, наш тихий Крутогорск!»
— Вы, братцы, этого греха и на душу не берите, — говорит бывало, — за
такие дела и под суд попасть можно. А вы мошенника-то откройте, да и
себя не забывайте.
Что же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики и разговариваем меж
себя, что вот подлец, дескать, ни на какую штуку не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я в него веру большую имел,
так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал. На другой день, сидим мы это утром и опохмеляемся.
И не
себя одного, а и нас, грешных, неоднократно выручал Иван Петрович из беды. Приезжала однажды к нам в уезд особа, не то чтоб для ревизии, а
так — поглядеть.
Только уж очень неопрятно
себя держат, и болезни это у них иностранные развелись,
так, что из рода в род переходят.
Само
собой, следствие; ну, невзначай
так невзначай, и суд уездный решил дело
так, что предать, мол, это обстоятельство воле божьей, а мужика отдать на излечение уездному лекарю.
Ну, это, я вам доложу, точно грех живую душу
таким родом губить. А по прочему по всему чудовый был человек, и прегостеприимный — после, как умер, нечем похоронить было: все, что ни нажил, все прогулял! Жена до сих пор по миру ходит, а дочки — уж бог их знает! — кажись, по ярмонкам ездят: из
себя очень красивы.
Уж это, я вам доложу, самое последнее дело, коли человек белокурый да суров еще: от
такого ни в чем пардону
себе не жди.
Я всегда удивлялся, сколько красноречия нередко заключает в
себе один палец истинного администратора. Городничие и исправники изведали на практике всю глубину этой тайны; что же касается до меня, то до тех пор, покуда я не сделался литератором, я ни о чем не думал с
таким наслаждением, как о возможности сделаться, посредством какого-нибудь чародейства, указательным пальцем губернатора или хоть его правителя канцелярии.
Между тем в доме купчихи Облепихиной происходила сцена довольно мрачного свойства. Его высокородие изволил проснуться и чувствовал
себя мучительно. На обеде у головы подали
такое какое-то странное кушанье, что его высокородие ощущал нестерпимую изжогу, от которой долгое время отплевывался без всякого успеха.
И хоть бы доподлинно эта голова была, думал он, тысячный раз проклиная
себя, а то ведь и происшествия-то никакого не было!
Так, сдуру ляпнул, чтоб похвастаться перед начальством деятельностью!
Однако ж я должен сознаться, что этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское сердце; я тотчас же смекнул, что это нашего поля ягода. Если и вам, милейший мой читатель, придется быть в
таких же обстоятельствах, то знайте, что пьет человек водку, — значит, не ревизор, а хороший человек. По той причине, что ревизор, как человек злущий, в самом
себе порох и водку содержит.
— Так-с; благодатная это сторона! Чай, пишете, бумагу переводите! Ну, и здесь, — прибавил он, хлопая
себе по карману, — полагательно, толстушечка-голубушка водится!
Напротив того, он охотно позволит
себе, выходя с карты, выразиться: «Не с чего,
так с бубен», или же, в затруднительных случаях, крякнуть и сказать: «Тэ-э-кс».
И не то чтоб стар был — всего лет не больше тридцати — и из
себя недурен, и тенор
такой сладкий имел, да вот поди ты с ним! рассудком уж больно некрепок был, не мог сносить сивушьего запаха.
— А хочешь, — говорит, — дитятко, пряничка дам?
Таким образом, она все больше лаской да словами привораживала его к
себе.
Однако все ему казалось, что он недовольно бойко идет по службе. Заприметил он, что жена его начальника не то чтоб балует, а
так по сторонам поглядывает. Сам он считал
себя к этому делу непригодным, вот и думает, нельзя ли ему как-нибудь полезным быть для Татьяны Сергеевны.
Сидит однажды зверь лесной (это мужа они
так шутя прозвали) у
себя в кабинете запершись, над бумагой свирепствует. Стучатся. Входит Порфирий Петрович, и прямо в ноги.
Таким-то образом он лет около трех все только обстановлял
себя, покуда не почувствовал, что атмосфера кругом легче сделалась.
Однако, увидевши
себя на торной дороге, он нашел, что было бы и глупо и не расчет не воспользоваться
таким положением.
Денег ему не нужно было — своих девать некуда — ему нужна была в доме хозяйка, чтоб и принять и занять гостя умела, одним словом,
такая, которая соответствовала бы тому положению, которое он заранее мысленно для
себя приготовил.
Известное дело, что
такую особу как ни обижай — все-таки ничем обидеть не можно; она все-таки сидит
себе, не морщится и не жалуется никому.
Она не имела времени или не дала
себе труда подумать, что
такие люди, если они еще и водятся на белом свете, высоко держат голову и гордо выставляют свой нахальный нос в жертву дерзким ветрам, а не понуривают ее долу, как это делал Техоцкий.
Княжна саму
себя считала одною из „непризнанных“, и потому весьма естественно, что душа ее жаждала встретить
такого же „непризнанного“.
— Ты сказал: становым — хорошо! Следовательно, и действуй
таким манером, чтоб быть тебе становым. А если, брат, будешь становым, возьми меня к
себе в письмоводители! Мне, брат, что мне хлеба кусок да место на печке! я брат, спартанец! одно слово, в шкапу три месяца выжил!
Во-первых, я постоянно страшусь, что вот-вот кому-нибудь недостанет холодного и что даже самые взоры и распорядительность хозяйки не помогут этому горю, потому что одною распорядительностью никого накормить нельзя; во-вторых, я вижу очень ясно, что Марья Ивановна (
так называется хозяйка дома) каждый мой лишний глоток считает личным для
себя оскорблением; в-третьих, мне кажется, что, в благодарность за вышеозначенный лишний глоток, Марья Ивановна чего-то ждет от меня, хоть бы, например, того, что я, преисполнившись яств, вдруг сделаю предложение ее Sevigne, которая безобразием превосходит всякое описание, а потому менее всех подает надежду когда-нибудь достигнуть тех счастливых островов, где царствует Гименей.
— Еще бы! — отвечает Марья Ивановна, и голос ее дрожит и переходит в декламацию, а нос, от душевного волнения, наполняется кровью, независимо от всего лица, как пузырек, стоящий на столе, наполняется красными чернилами, — еще бы! вы знаете, Анфиса Петровна, что я никому не желаю зла — что мне? Я
так счастлива в своем семействе! но это уж превосходит всякую меру! Представьте
себе…
— А ведь знаете, коли зовете вы к
себе гостей,
так спать-то уж и не годится.
— Помилуйте, — возражает Алексей Дмитрич, — как же вы не понимаете? Ну, вы представьте
себе две комиссии: одна комиссия и другая комиссия, и в обеих я,
так сказать, первоприсутствующий… Ну вот, я из одной комиссии и пишу, теперича, к
себе, в другую комиссию, что надо вот Василию Николаичу дом починить, а из этой-то комиссии пишу опять к
себе в другую комиссию, что, врешь, дома чинить не нужно, потому что он в своем виде… понимаете?
— Мы здесь рассуждаем об том, — говорит он мне, — какое нынче направление странное принимает литература — всё какие-то нарывы описывают! и
так, знаете, все это подробно, что при дамах даже и читать невозможно… потому что дама — vous concevez, mon cher! [вы понимаете, мой милый! (франц.)] — это
такой цветок, который ничего, кроме тонких запахов, испускать из
себя не должен, и вдруг ему, этому нежному цветку, предлагают навозную кучу… согласитесь, что это неприятно…
— Скажу, примерно, хошь про
себя, — продолжал Пименыч, не отвечая писарю, — конечно, меня господь разумением выспренним не одарил, потому как я солдат и, стало быть, даров прозорливства взять мне неоткуда, однако истину от неправды и я различить могу… И это именно
так, что бывают на свете
такие угодные богу праведники и праведницы, которые единым простым своим сердцем непроницаемые тайны проницаемыми соделывают, и в грядущее, яко в зерцало, очами бестелесными прозревают!
Дотоле плоть в
себе умерщвляют, что она у них прозрачна и суха соделывается,
так что видом только плоть, а существом и похожего на нее нет…
Был, сударь, он до того времени и татем и разбойником, не мало невинных душ изгубил и крови невинной пролиял, однако, когда посетила его благость господня,
такая ли вдруг напала на него тоска, что даже помышлял он руки на
себя наложить.
Известно, что наказание разбойнику следует; однако, если человек сам свое прежнее непотребство восчувствовал,
так навряд и палач его столь наказать может, сколько он сам
себя изнурит и накажет.
— Нашего брата, странника, на святой Руси много, — продолжал Пименов, — в иную обитель придешь,
так даже сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от дому отшел, а и тут попутчицу
себе встретил, а там: что ближе к святому месту подходить станем, то больше народу прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и придешь уж не один, а во множестве…
так, что ли, Пахомовна?
Иван Онуфрич, имея в виду
такую ее образованность, а также и то, что из
себя она не сухопара, непременно надеется выдать ее замуж за генерала.
— Что ж за глупость! Известно, папенька из сидельцев вышли, Аксинья Ивановна! — вступается Боченков и, обращаясь к госпоже Хрептюгиной, прибавляет: — Это вы правильно, Анна Тимофевна, сказали: Ивану Онуфричу денно и нощно бога молить следует за то, что он его, царь небесный, в большие люди произвел. Кабы не бог,
так где бы вам родословной-то теперь своей искать? В червивом царстве, в мушином государстве? А теперь вот Иван Онуфрич, поди-кось, от римских цезарей, чай,
себя по женской линии производит!
— Намеднись вот проезжал у нас барин: тихий
такой… Ехал-то он на почтовых, да коней-то и не случилось, а сидеть ему неохота. Туда-сюда — вольных… Только и заломил я с него за станцию-то пять серебра,
так он ажио глаза вытаращил, однако, подумамши, четыре серебра без гривенника за двадцать верст дал… Ну, приехали мы на другую станцию, ан и там кони в разгоне… Пытали мы в ту пору промеж
себя смеяться!..
Иван Онуфрич весь синь от злости; губы его дрожат; но он сознает, что есть-таки в мире сила, которую даже его бесспорное и неотразимое величие сломить не может! Все он
себе покорил, даже желудок усовершенствовал, а придорожного мужика покорить не мог!
Из
себя он был столько хорош, что даже в картинах нынче уж
таких мужчин не пишут, обращение имел учтивое и одевался завсегда очень чисто.
Уговаривал он меня, за
такую ко мне его любовь, заемное письмо ему дать, и хоша могла я из этого самого поступка об его злом намерении заключить, однако ж не заключила, и только в том могла
себя воздержать, что без браку исполнить его просьбу не согласилась.
Госпожа Говоркова были вдова и весьма страдали нервами, а
так как я очень искусна в обращении с чувствительными дамами, то оне приняли меня к
себе с величайшим удовольствием.
Прожила я
таким родом и у Дарьи Григорьевны три года с лишком и обиды для
себя никакой от них не видала.
Забиякин. Но, сознайтесь сами, ведь я дворянин-с; если я, как человек, могу простить, то, как дворянин, не имею на это ни малейшего права! Потому что я в этом случае,
так сказать, не принадлежу
себе. И вдруг какой-нибудь высланный из жительства, за мошенничество, иудей проходит мимо тебя и смеет усмехаться!
Шифель. Нет, я к княжне: она у нас что-то прихварывает. Я и то уж сколько раз ей за это выговаривал: «Дурно, ваше сиятельство,
себя ведете!», право,
так и выразился, ну и она ничего, даже посмеялась со мною. Впрочем, тут наша наука недостаточна (тихо Налетову): знаете, там хоть княжна, хоть не княжна, а все без мужа скучно; (громко) таков уж закон природы.
Налетов. Ну, полноте, я это
так, в порыве чувств… никак не могу совладеть с
собою! Коли женщина мне нравится, я весь тут… не обижайтесь, пожалуйста, будемте говорить, как друзья… Мы ведь друзья? а?
Князь Чебылкин. Кажется, кто-то из вас, господа, забывает, что просителю следует вести
себя скромно. (К Хоробиткиной.) Что ж
такое делает муж ваш, сударыня?
Бобров. Ничего тут нет удивительного, Марья Гавриловна. Я вам вот что скажу — это, впрочем, по секрету-с — я вот дал
себе обещание, какова пора пи мера, выйти в люди-с. У меня на этот предмет и план свой есть.
Так оно и выходит, что жена в евдаком деле только лишнее бревно-с. А любить нам друг друга никто не препятствует, было бы на то ваше желание. (Подумавши.) А я, Машенька, хотел вам что-то сказать.
Вот он бороду
себе выбрил,
так разве поэтому только супротив нас лучше будет, а грамота-то и у него не бог весть какая! аз-ангел-ангельский-архангел-архангельский-буки-бабаки…
Да опять-таки, даже промеж самих
себя простота была: ни счетов, ни книг никаких; по душе всякий торговал — кто кого, можно сказать, переторгует.