Неточные совпадения
Как женщина властная и притом в сильной степени одаренная творчеством, она в одну минуту нарисовала себе картину всевозможных противоречий и противодействий и сразу
так усвоила себе эту мысль,
что даже побледнела и вскочила с кресла.
При этих условиях Арина Петровна рано почувствовала себя одинокою,
так что, говоря по правде,
даже от семейной жизни совсем отвыкла, хотя слово «семья» не сходит с ее языка и, по наружности, всеми ее действиями исключительно руководят непрестанные заботы об устройстве семейных дел.
Такое постоянное принижение, встречая почву мягкую, легко забывающую, не прошло даром. Оно имело в результате не озлобление, не протест, а образовало характер рабский, повадливый до буффонства, не знающий чувства меры и лишенный всякой предусмотрительности.
Такие личности охотно поддаются всякому влиянию и могут сделаться
чем угодно: пропойцами, попрошайками, шутами и
даже преступниками.
Арина Петровна
даже глаза зажмурила:
так это хорошо ей показалось,
что все живут на всем на готовеньком, у всех-то все припасено, а она одна — целый-то день мается да всем тяготы носит.
Арина Петровна умолкла и уставилась глазами в окно. Она и сама смутно понимала,
что вологодская деревнюшка только временно освободит ее от «постылого»,
что в конце концов он все-таки и ее промотает, и опять придет к ней, и
что, как мать, она не может отказать ему в угле, но мысль,
что ее ненавистник останется при ней навсегда,
что он,
даже заточенный в контору, будет, словно привидение, ежемгновенно преследовать ее воображение — эта мысль до
такой степени давила ее,
что она невольно всем телом вздрагивала.
Правая рука, правда, покороче сделалась, зато левая безобразно вытянулась, и льет из нее, льет
так,
что даже на темном фоне неба обозначилась еще более темная, почти черная полоса.
Комната была грязна, черна, заслякощена
так,
что даже ей, не знавшей и не признававшей никаких требований комфорта, сделалось неловко.
С этих пор он безусловно замолчал. По целым дням ходил по комнате, наморщив угрюмо лоб, шевеля губами и не чувствуя усталости. Временами останавливался, как бы желая что-то выразить, но не находил слова. По-видимому, он не утратил способности мыслить; но впечатления
так слабо задерживались в его мозгу,
что он тотчас же забывал их. Поэтому неудача в отыскании нужного слова не вызывала в нем
даже нетерпения. Арина Петровна с своей стороны думала,
что он непременно подожжет усадьбу.
«Вчера утром постигло нас новое, ниспосланное от Господа испытание: сын мой, а твой брат, Степан, скончался. Еще с вечера накануне был здоров совершенно и
даже поужинал, а наутро найден в постеле мертвым — такова сей жизни скоротечность! И
что всего для материнского сердца прискорбнее:
так, без напутствия, и оставил сей суетный мир, дабы устремиться в область неизвестного.
— Маменька! — говорил он, — надобно, чтоб кто-нибудь один в доме распоряжался! Это не я говорю, все
так поступают. Я знаю,
что мои распоряжения глупые, ну и пусть будут глупые. А ваши распоряжения умные — ну и пусть будут умные! Умны вы,
даже очень умны, а Иудушка все-таки без угла вас оставил!
— Ты, может быть, думаешь,
что я смерти твоей желаю,
так разуверься, мой друг! Ты только живи, а мне, старухе, и горюшка мало!
Что мне! мне и тепленько, и сытенько у тебя, и
даже ежели из сладенького чего-нибудь захочется — все у меня есть! Я только насчет того говорю,
что у христиан обычай
такой есть, чтобы в ожидании предбудущей жизни…
Он выговорил все это залпом, злобствуя и волнуясь, и затем совсем изнемог. В продолжение, по крайней мере, четверти часа после того он кашлял во всю мочь,
так что было
даже удивительно,
что этот жалкий человеческий остов еще заключает в себе столько силы. Наконец он отдышался и закрыл глаза.
— Посмотрите на меня! — продолжал он, — как брат — я скорблю! Не раз, может быть, и всплакнул… Жаль брата, очень,
даже до слез жаль… Всплакнешь, да и опомнишься: а Бог-то на
что! Неужто Бог хуже нашего знает, как и
что? Поразмыслишь эдак — и ободришься. Так-то и всем поступать надо! И вам, маменька, и вам, племяннушки, и вам… всем! — обратился он к прислуге. — Посмотрите на меня, каким я молодцом хожу!
Она видела, как Иудушка, покрякивая, встал с дивана, как он сгорбился, зашаркал ногами (он любил иногда притвориться немощным: ему казалось,
что так почтеннее); она понимала,
что внезапное появление кровопивца на антресолях должно глубоко взволновать больного и, может быть,
даже ускорить развязку; но после волнений этого дня на нее напала
такая усталость,
что она чувствовала себя точно во сне.
Как ни сдерживал себя Иудушка, но ругательства умирающего до того его проняли,
что даже губы у него искривились и побелели. Тем не менее лицемерие было до
такой степени потребностью его натуры,
что он никак не мог прервать раз начатую комедию. С последними словами он действительно встал на колени и с четверть часа воздевал руки и шептал. Исполнивши это, он возвратился к постели умирающего с лицом успокоенным, почти ясным.
— Кровопивец! — раздалось ему вслед
таким пронзительным криком,
что даже он почувствовал,
что его словно обожгло.
— Уж если отцу достанется, он, бабушка, никому ничего не даст, — удостоверяет Петенька, — я
даже так думаю,
что он и нас-то наследства лишит.
В
таком духе разговор длится и до обеда, и во время обеда, и после обеда. Арине Петровне
даже на стуле не сидится от нетерпения. По мере того как Иудушка растабарывает, ей все чаще и чаще приходит на мысль: а
что, ежели… прокляну? Но Иудушка
даже и не подозревает того,
что в душе матери происходит целая буря; он смотрит
так ясно и продолжает себе потихоньку да полегоньку притеснять милого друга маменьку своей безнадежною канителью.
Словом сказать,
так зарапортовался,
что даже позабыл об маменьке. Только тогда вспомнил, когда уж рыжичков зачерпнул и совсем было собрался ложку в рот отправить.
Это до
такой степени въелось в нравы,
что никто
даже не замечает,
что тут кроется самое дурацкое противоречие,
что правда жизни является рядом с правдою лицемерия и обе идут рука об руку, до того перепутываясь между собой,
что становится затруднительным сказать, которая из этих двух правд имеет более прав на признание.
Даже тогда, когда он «приблизил» ее к себе, — и тут она спросила только: «можно ли ей, когда захочется, кваску холодненького без спросу испить?» —
так что сам Иудушка умилился ее бескорыстию и немедленно отдал в ее распоряжение, сверх кваса, две кадушки моченых яблоков, уволив ее от всякой по этим статьям отчетности.
Тем не менее, как только случается в жизни какой-нибудь казус, выходящий из ряда обыкновенных,
так в голове поднимается
такая суматоха от наплыва афоризмов,
что даже сон не может умиротворить ее.
Но когда, по временам,
даже и в нем поднимался какой-то тусклый голос, который бормотал,
что все-таки разрешение семейного спора самоубийством — вещь по малой мере подозрительная, тогда он выводил на сцену целую свиту готовых афоризмов, вроде «Бог непокорных детей наказывает», «гордым Бог противится» и проч. — и успокоивался.
Выходка Арины Петровны была
так внезапна,
что Иудушка не догадался
даже притвориться испуганным.
С утра до вечера корпел он за письменным столом, критикуя распоряжения покойной и
даже фантазируя,
так что за хлопотами, мало-помалу, запустил и счеты по собственному хозяйству.
— Скончалась, мой друг! и как еще скончалась-то! Мирно, тихо, никто и не слыхал! Вот уж именно непостыдныя кончины живота своего удостоилась! Обо всех вспомнила, всех благословила, призвала священника, причастилась… И
так это вдруг спокойно,
так спокойно ей сделалось!
Даже сама, голубушка, это высказала:
что это, говорит, как мне вдруг хорошо! И представь себе: только
что она это высказала, — вдруг начала вздыхать! Вздохнула раз, другой, третий — смотрим, ее уж и нет!
— Умер, дружок, умер и Петенька. И жалко мне его, с одной стороны,
даже до слез жалко, а с другой стороны — сам виноват! Всегда он был к отцу непочтителен — вот Бог за это и наказал! А уж ежели
что Бог в премудрости своей устроил,
так нам с тобой переделывать не приходится!
Глубокий снег покрывал кладбище,
так что нужно было разгребать дорогу лопатами, чтоб дойти до могилы; памятника еще не существовало, а стоял простой белый крест, на котором
даже надписи никакой не значилось.
— Чтоб я могла здесь остаться, это вы напрасно
даже предполагаете. А вот,
что скучно в Головлеве — это
так. И
чем дольше вы будете здесь жить, тем будет скучнее.
— А бабенька
что скажет? Скажет: вот
так внучка, приехала, попрыгала и
даже благословиться у меня не захотела!
Освобождение из головлевского плена до
такой степени обрадовало Анниньку,
что она ни разу
даже не остановилась на мысли,
что позади ее, в бессрочном плену, остается человек, для которого с ее отъездом порвалась всякая связь с миром живых.
Тем не меньше Аннинька не могла не заметить,
что даже эти забытые, изнуренные и бедные люди относятся к ней не
так, как к настоящей прихожанке, а скорее с сожалением, как к заблудшей овце.
Батюшка окончательно обробел и
даже заморгал в сторону попадьи. Он
так и ждал,
что Аннинька обидится. Но Аннинька не обиделась и без всякой ужимки ответила...
Арина Петровна хотела было взгрустнуть, пользуясь этим случаем,
что вот и до сих пор,
даже на старости лет, ей приходится тяготы носить; но предмет разговора был
так привлекателен,
что она только губами чмокнула и продолжала...
В виде особенной милости за то,
что она «за братцем в последние минуты ходила», Иудушка отделил ей угол в избе, где вообще ютились оставшиеся, по упразднении крепостного права, заслуженные дворовые. Там Улитушка окончательно смирилась,
так что когда Порфирий Владимирыч облюбовал Евпраксеюшку, то она не только не выказала никакой строптивости, но
даже первая пришла к «бариновой сударке» на поклон и поцеловала ее в плечико.
Хотя и прежде его разумели кляузником, положим
даже — «кровопивцем», но во всей этой людской мулви было
так мало юридической подкладки,
что он мог с полным основанием возразить: докажи!
А
так как Евпраксеюшка в это время была уже на сносях, то для нее не существовало
даже ресурса хозяйственных хлопот, которые в былое время настолько утомляли ее физически,
что она к вечеру ходила уже как сонная.
Он почти игнорировал Евпраксеюшку и
даже не называл ее по имени, а ежели случалось иногда спросить об ней, то выражался
так: «А
что та…все еще больна?» Словом сказать, оказался настолько сильным,
что даже Улитушка, которая в школе крепостного права довольно-таки понаторела в науке сердцеведения, поняла,
что бороться с
таким человеком, который на все готов и на все согласен, совершенно нельзя.
На сей раз Иудушка обернулся, но лицо у него было
такое спокойное, елейное, как будто он только
что, в созерцании божества, отложил всякое житейское попечение и
даже не понимает, по какому случаю могут тревожить его.
Порфирий Владимирыч был очень доволен,
что он в эту решительную минуту
так категорически выразился. Он смотрел на Улитушку светло и уверенно, словно говорил: а ну-тка, опровергни теперь меня!
Даже Улитушка не нашлась ввиду этого благодушия.
Даже нос у него вздрагивал от умиления,
так что Улитушка, наблюдавшая за ним, плюнула и ушла.
— Я, батя, книжку одну читал,
так там именно сказано: услугами ума, ежели оный верою направляется, отнюдь не следует пренебрегать, ибо человек без ума в скором времени делается игралищем страстей. А я
даже так думаю,
что и первое грехопадение человеческое оттого произошло,
что дьявол, в образе змия, рассуждение человеческое затмил.
До сих пор Евпраксеюшка была до
такой степени беззащитна,
что Порфирий Владимирыч мог угнетать ее без малейших опасений. Благодаря крайней неразвитости ума и врожденной дряблости характера, она
даже не чувствовала этого угнетения. Покуда Иудушка срамословил, она безучастно смотрела ему в глаза и думала совсем о другом. Но теперь она вдруг нечто поняла, и ближайшим результатом пробудившейся способности понимания явилось внезапное, еще не сознанное, но злое и непобедимое отвращение.
Изумление Порфирия Владимирыча росло. Речи Евпраксеюшки были до
такой степени ни с
чем не сообразны,
что он
даже не нашелся,
что предпринять в данном случае.
Порфирий Владимирыч
даже помертвел от неожиданности. Он смотрел во все глаза на взбунтовавшуюся наперсницу, и целая масса праздных слов
так и закипала у него в груди. Но в первый раз в жизни он смутно заподозрил,
что бывают случаи, когда и праздным словом убить человека нельзя.
Весь этот день ему было не по себе. Он еще не имел определенных опасений за будущее, но уже одно то волновало его,
что случился
такой факт, который совсем не входил в обычное распределение его дня, и
что факт этот прошел безнаказанно.
Даже к обеду он не вышел, а притворился больным и скромненько, притворно ослабевшим голосом попросил принести ему поесть в кабинет.
Весь его день шел однажды заведенным порядком; все в доме группировалось лично около него и ради него; все делалось в свое время; всякая вещь находилась на своем месте — словом сказать, везде царствовала
такая неизменная точность,
что он
даже не придавал ей никакого значения.
Он примирялся
даже с беспорядком, лишь бы знать,
что в доме все-таки есть некто, кто этот беспорядок держит в своих руках.
— Ежели ты об сестрице
так убиваешься —
так и это грех! — продолжал между тем поучать Иудушка, — потому
что хотя и похвально любить сестриц и братцев, однако, если Богу угодно одного из них или
даже и нескольких призвать к себе…
Наконец, взялась играть Клеретту в «Дочери Рынка», но здесь, стараясь наэлектризовать публику, до
такой степени переиграла,
что и неприхотливым провинциальным зрителям показалось,
что по сцене мечется
даже не актриса, желающая «угодить», а просто какая-то непристойная лохань.