Неточные совпадения
Как ни стараются они провести между собою разграничительную черту, как ни уверяют друг друга,
что такие-то мнения может иметь лишь несомненный жулик, а такие-то — бесспорнейший идиот, мне все-таки сдается,
что мотив у них один и тот же,
что вся разница в том,
что один делает руладу вверх, другой же обращает ее вниз, и
что нет
даже повода задумываться над тем, кого целесообразнее обуздать: мужика или науку.
Я до
такой степени привыкк ним,
что, право, не приходит
даже на мысль вдумываться, в
чем собственно заключаются те тонкости, которыми один обуздательный проект отличается от другого такового ж. Спросите меня,
что либеральнее: обуздывать ли человечество при помощи земских управ или при помощи особых о земских провинностях присутствий, — клянусь, я не найдусь
даже ответить на этот вопрос.
Увы! мы стараемся устроиться как лучше, мы враждуем друг с другом по вопросу о переименовании земских судов в полицейские управления, а в конце концов все-таки убеждаемся,
что даже передача следственной части от становых приставов к судебным следователям (мера сама по себе очень полезная) не избавляет нас от тупого чувства недовольства, которое и после учреждения судебных следователей, по-прежнему, продолжает окрашивать все наши поступки, все житейские отношения наши.
Это до
такой степени вздор,
что даже мы, современные практики и дельцы, отмаливающиеся от общих вопросов, как от проказы, —
даже мы, сами того не понимая, действуем не иначе, как во имя тех общечеловеческих определений, которые продолжают теплиться в нас, несмотря на компактный слой наносного практического хлама, стремящегося заглушить их!
Как бы то ни было, но принцип обуздания продолжает стоять незыблемый, неисследованный. Он написан во всех азбуках, на всех фронтисписах, на всех лбах. Он до того незыблем,
что даже говорить о нем не всегда удобно. Не потому ли, спрашивается, он
так живуч, не потому ли о нем неудобно говорить,
что около него ютятся и кормятся целые армии лгунов?
Такого рода метаморфозы вовсе не редкость
даже для нас; мы на каждом шагу встречаем мечущихся из стороны в сторону простецов, и если проходим мимо них в недоумении, то потому только,
что ни мы, ни сами мечущиеся не даем себе труда формулировать не только источник их отчаяния, но и свойство претерпеваемой ими боли.
Допустим, однако ж,
что жизнь какого-нибудь простеца не настолько интересна, чтоб вникать в нее и сожалеть о ней. Ведь простец — это незаметная тля, которую высший организм ежемгновенно давит ногой,
даже не сознавая,
что он что-нибудь давит! Пусть
так! Пусть гибнет простец жертвою недоумений! Пусть осуществляется на нем великий закон борьбы за существование, в силу которого крепкий приобретает еще большую крепость, а слабый без разговоров отметается за пределы жизни!
И капитал целее будет, и пьян все одно будешь!» Словом сказать,
такое омерзение к иностранным винам внушили,
что под конец он
даже никакой другой посуды видеть не мог — непременно чтоб был полштоф!
Но не забудьте,
что в настоящее время мы все живем очень быстро и
что вообще чиновничья мудрость измеряется нынче не годами, а плотностью и
даже,
так сказать, врожденностью консервативных убеждений, сопровождаемых готовностью, по первому трубному звуку, устремляться куда глаза глядят.
— Однако, какая пропасть гнезд! А мы-то, простаки, ездим, ходим, едим, пьем, посягаем — и
даже не подозреваем,
что все эти отправления совершаются нами в самом,
так сказать, круговороте неблагонамеренностей!
— Нет-с, до краев еще далеко будет. Везде нынче этот разврат пошел,
даже духовные — и те неверующие какие-то сделались. Этта, доложу вам, затесался у нас в земские гласные поп один,
так и тот намеднись при всей публике
так и ляпнул: цифру мне подайте! цифру! ни во
что, кроме цифры, не поверю! Это духовное-то лицо!
И
так это у них скоро сделалось,
что я
даже потрафить не успел.
Словом сказать,
так меня пристигли,
что я
даже совсем без слов сделался.
— Сделайте ваше одолжение! зачем же им сообщать! И без того они ко мне ненависть питают!
Такую, можно сказать, мораль на меня пущают: и закладчик-то я, и монетчик-то я!
Даже на каторге словно мне места нет! Два раза дело мое с господином Мосягиным поднимали! Прошлой зимой, в самое, то есть, бойкое время, рекрутский набор был, а у меня, по их проискам, два питейных заведения прикрыли! Бунтуют против меня — и кончено дело! Стало быть, ежели теперича им еще сказать —
что же
такое будет!
Предположение это
так нелепо и, можно сказать,
даже чудовищно,
что ни один адвокат никогда не осмелится остановиться на идее ненаказуемости, и все
так называемые оправдательные речи суть не
что иное, как более или менее унизительные варьяции на тему: „не пойман — не вор!“
Живя несколько лет безвыездно в деревне, я
так от нынешних порядков отстала,
что, признаюсь, не совсем
даже поняла, какая
такая это должность, в которой все обвинять нужно.
Я никогда не была озабочена насчет твоего будущего: я знаю,
что ты у меня умница. Поэтому меня не только не удивило, но
даже обрадовало,
что ты
такою твердою и верною рукой сумел начертить себе цель для предстоящих стремлений. Сохрани эту твердость, мой друг! сохрани ее навсегда! Ибо жизнь без сего светоча — все равно
что утлая ладья без кормила и весла, несомая в бурную ночь по волнам океана au gre des vents. [по воле ветров (франц.)]
— И, сверх того, я убежден,
что с помощью этого ничтожного клочка бумаги, которому, по-видимому, придается
такое узкое значение, можно, при некоторой ловкости, дойти до поразительнейших разветвлений и заключений! — продолжал я, увлекаясь больше и больше и
даже незаметно для самого себя переходя в запальчивость.
P. S. А
что ты об адвокате Ерофееве пишешь, то мне
даже очень прискорбно,
что ты
так на сем настаиваешь. Неужто же ты завидуешь сему врагу религии, который по меняльным рядам ходит и от изуродованных людей поживы ищет! Прошу тебя, друг мой, оставь сию мысль!"
Милая маменька! как хотите, а тут есть доля правды! Особенно насчет ратников — ведь это
даже факт,
что наш бывший предводитель
такими сапогами их снабдил,
что они, пройдя тридцать верст, очутились босы! Быть может, слова:"жрете Ваалу"слишком уже смелы, но не знаю, как вам, а мне эта смелость нравится! В ней есть что-то рыцарское…
Когда я докладывал об этом моему генералу, то
даже он не мог воздержаться от благосклонной улыбки."А ведь это похоже на дело, мой друг!" — сказал он, обращаясь ко мне. На
что я весело ответил:"Всякое заблуждение, ваше превосходительство, имеет крупицу правды, но правды преждевременной, которая по этой причине и именуется заблуждением". Ответ этот
так понравился генералу,
что он эту же мысль не раз после того в Английском клубе от себя повторял.
Много помог мне и уланский офицер, особливо когда я открыл ему раскаяние Филаретова. Вот истинно добрейший малый, который
даже сам едва ли знает, за
что под арестом сидит! И сколько у него смешных анекдотов! Многие из них я генералу передал, и
так они ему пришли по сердцу,
что он всякий день, как я вхожу с докладом, встречает меня словами:"Ну,
что, как наш улан! поберегите его, мой друг! тем больше,
что нам с военным ведомством ссориться не приходится!"
Вчера вы хотели уверить меня,
что в Конотопе свила гнездо измена, а сегодня вы уже хотите заставить меня
даже в
таком факте, как совместное чтение"Трудов Вольно-экономического общества", видеть преступный умысел.
— Я знаю,
что вы хотите сказать, — остановил он меня, — вы усердны, молодой человек! — в этом отказать вам нельзя! Но вы слишкомусердны, а это
такой недостаток, перед которым
даже совершенная бездеятельность представляется качеством далеко не бесполезным. Я более ничего не имею прибавить вам.
Он
даже предлагал мне вступить с ним в компанию по ведению дел, и хотя я ни на
что еще покуда не решился, однако будущность эта довольно-таки мне улыбается.
Получив твое письмо,
так была им поражена,
что даже о братце Григории Николаиче забыла, который, за несколько часов перед тем, тихо, на руках у сестрицы Анюты, скончался.
Так за Деруновым и утвердилась навсегда кличка «министр». И не только у нас в доме, но и по всей округе, между помещиками, которых дела он, конечно, знал лучше, нежели они сами. Везде его любили, все советовались с ним и удивлялись его уму, а многие
даже вверяли ему более или менее значительные куши под оборот, в полной уверенности,
что Дерунов не только полностью отдаст деньги в срок, но и с благодарностью.
До
такой степени это поразило меня,
что, взойдя на парадное крыльцо, я
даже предложил себе вопрос, не дать ли тягу.
— Крестьяне? крестьянину, сударь, дани платить надо, а не о приобретении думать. Это не нами заведено, не нами и кончится. Всем он дань несет; не только казне-матушке, а и мне, и тебе, хоть мы и не замечаем того.
Так ему свыше прописано. И по моему слабому разуму, ежели человек бедный,
так чем меньше у него, тем
даже лучше. Лишней обузы нет.
Он возмущался
так искренно,
что даже изменил своему обычному благодушию.
Соображение,
что, по милости мужиков, не соглашающихся взять настоящуюцену, армия может встретить препятствие в продовольствии, было
так решительно и притом
так полно современности,
что я
даже сам испугался, каким образом оно прежде не пришло мне в голову.
В прежние времена говаривали:"Тайные помышления бог судит, ибо он один в совершенстве видит сокровенную человеческую мысль…"Нынче все
так упростилось,
что даже становой, нимало не робея, говорит себе:"А дай-ка и я понюхаю,
чем в человеческой душе пахнет!"И нюхает.
Не по случаю Поль де Кока умозаключил (в этом смысле он
так образован,
что даже Баркова наизусть знает), а по случаю моей любви к уединению.
Я удивляюсь
даже,
что Деруновы до
такой степени скромны и сдержанны. Имей я их взгляды на бунты и те удобства, которыми они пользуются для проведения этих взглядов, я всякого бы человека, который мне нагрубил или просто не понравился, со свету бы сжил. Писал бы да пописывал:"И при сем, якобы армий совсем не нужно, говорил!"И наверное получил бы удовлетворение…
Ведь сам же он, и
даже не без самодовольства, говорил давеча,
что по всему округу сеть разостлал? Стало быть, он кого-нибудь в эту сеть ловит? кого ловит? не
таких ли же представителей принципа собственности, как и он сам? Воля ваша, а есть тут нечто сомнительное!
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в С., и в Р. сеть закинул и довел людей до того,
что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни,
что мужику точно
так же дорога его собственность, как и тебе твоя!"? Нет, он
даже похвалил сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая,
что «стачку», собственно говоря, производил он один.
При этой мысли мне сделалось
так скверно,
что даже померещилось: не лучше ли бросить? то есть оставить все по-прежнему и воротиться назад?
Купить
так купить, продать
так продать, говорю я себе, и мне
даже в голову не приходит,
что нужно принадлежать к числу семи мудрецов, чтобы сладить с подобными бросовыми операциями.
— Ежели
даже теперича срубить их, парки-то, — продолжал Лукьяныч, —
так от одного молодятника через десять лет новые парки вырастут! Вон она липка-то — робёнок еще! Купят, начнут кругом большие деревья рубить — и ее тут же зря замнут. Потому, у него, у купца-то, ни бережи, ни жаления: он взял деньги и прочь пошел… хоть бы тот же Осип Иванов! А сруби теперича эти самые парки настоящий хозяин, да сруби жалеючи — в десять лет эта липка
так выхолится,
что и не узнаешь ее!
— Наша должность, ваше благородие, осмелюсь вам доложить,
даже очень довольно строгая. Смотрите, примерно, теперича хоть вы, или другой кто: гуляет, мол, Федор, в баклуши бьет! А я, между прочим, нисколько не гуляю, все промежду себя обдумываю. Как, значит, кому угодить и кому
что, к примеру, требуется. Все это я завсегда на замечании держать должен. К примеру, хошь бы
такой случай: иной купец сам доходит, а другой — через прикащиков.
Да, это было оно, это было «потрясение», и вот эти люди, которые
так охотно бледнеют при произнесении самого невинного из заклейменных преданием"страшных слов", — эти люди, говорю я, по-видимому,
даже и не подозревают,
что рядом с ними, чуть ли не ими самими, каждый час, каждую минуту, производится самое действительное из всех потрясений, какое только может придумать человеческая злонамеренность!
Лучше скажу тебе:
даже немец здешний
такое мнение об нас, русских, имеет,
что в худом-то платье человеку больше верят, нежели который человек к нему в карете да на рысаках к крыльцу подъедет.
—
Что им делается! Цветут красотой — и шабаш. Я нынче со всеми в миру живу,
даже с Яшенькой поладил. Да и он за ум взялся: сколь прежде строптив был, столь нонче покорен. И
так это родительскому сердцу приятно…
Военные принадлежали к разным родам оружия, но все были одинаково румяны и белы и все одинаково глядели крепышами;
даже штатский был
так бел и румян,
что сразу его нельзя было признать за штатского.
Сказавши это, он
даже от меня отвернулся и столь плотно уселся в кресло,
что я
так и ждал: вот-вот Дерунов кликнет из кабинета, и Зачатиевский останется глух к этому кличу.
На вопрос генерала:"
Что сей сон значит?" — губернатор несколько нахмурился, ибо просторечия
даже в разговоре не любил, а как сам говорил слогом докладных записок,
так и от других того требовал.
Хотя же первые два слуха
так и остались слухами, а последний осуществился лишь гораздо позднее, тем не менее репутация Антошки установилась уже настолько прочно,
что даже самому Дерунову не приходило в голову называть его по-прежнему Антошкою.
Генерал не справлялся, откуда и каким образом пришли к нему эти деньги: он был доволен. Он знал,
что у него есть где-то какие-то Петухи, какое-то Разуваево, какая-то Летесиха и проч., и знал,
что все это никогда не приносило ему ни полушки. Кроме того, он давно уже не имел в руках разом столько денег. Он был
так доволен,
что однажды
даже, в порыве гордыни, позволил себе сказать...
Он не покинул русской одежды, но последняя, особенно в праздничные дни, глядела на нем
так щеголевато,
что никому не приходило
даже в голову видеть его в немецком неуклюжем костюме.
Я знал, например, много
таких карьеристов, которые, никогда не читав ни одной русской книги и получив научно-литературное образование в театре Берга,
так часто и
так убежденно повторяли:"la litterature russe — parlez moi de Гa!"[не говорите мне о русской литературе! (франц.)] или «ah! si l'on me laissait faire, elle n'y verrait que du feu, votre charmante litterature russe!» [ах, будь это в моей власти, я бы сжег ее, вашу очаровательную русскую литературу! (франц.)] —
что люди,
даже более опытные, но тоже ничего не читавшие и получившие научно-литературное образование в танцклассе Кессених, [Танцкласс этот был знаменит в сороковых годах и помещался в доме Тарасова, у Измайловского моста.