— Это, — отвечаю, — книги подбора моего
покойного дяди, а вы меня застали вот за «Душою животных» Вундта, — и показываю ему книгу.
Покойный дядя был страстный любитель псовой охоты. Он ездил с борзыми и травил волков, зайцев и лисиц. Кроме того, в его охоте были особенные собаки, которые брали медведей. Этих собак называли «пьявками». Они впивались в зверя так, что их нельзя было от него оторвать. Случалось, что медведь, в которого впивалась зубами пиявка, убивал ее ударом своей ужасной лапы или разрывал ее пополам, но никогда не бывало, чтобы пьявка отпала от зверя живая.
Святая простота! // Дает понять: тебя насквозь я вижу, // Ты заодно с другими! А меж тем, // Что ни скажу, за правду все примает. // Боится нас, а нам грозит. Борис // Феодорыч, ты ль это? Я тебя // Не узнаю. Куда девалась ловкость // Твоя, отец? И нравом стал не тот, // Ей-Богу! То уж чересчур опаслив, // То вдруг вспылишь и ломишь напрямик, // Ни дать ни взять, как мой
покойный дядя, // Которого в тюрьме ты удавил. // Когда кто так становится неровен, // То знак плохой!
Неточные совпадения
Алексей Александрович рос сиротой. Их было два брата. Отца они не помнили, мать умерла, когда Алексею Александровичу было десять лет. Состояние было маленькое.
Дядя Каренин, важный чиновник и когда-то любимец
покойного императора, воспитал их.
Дяди мои поместились в отдельной столовой, из которой, кроме двери в залу, был ход через общую, или проходную, комнату в большую столярную; прежде это была горница, в которой у
покойного дедушки Зубина помещалась канцелярия, а теперь в ней жил и работал столяр Михей, муж нашей няньки Агафьи, очень сердитый и грубый человек.
«Правду писал
покойный брат Степан Михайлович: Сережа похож на
дядю Григорья Петровича, девочка какая-то замухрышка, а маленький сынок какой-то чернушка».
Чем выше все они стали подниматься по лестнице, тем Паша сильнее начал чувствовать запах французского табаку, который обыкновенно нюхал его
дядя. В высокой и пространной комнате, перед письменным столом, на
покойных вольтеровских креслах сидел Еспер Иваныч. Он был в колпаке, с поднятыми на лоб очками, в легоньком холстинковом халате и в мягких сафьянных сапогах. Лицо его дышало умом и добродушием и напоминало собою несколько лицо Вальтер-Скотта.
— Так! — сказал Павел. Он совершенно понимал все, что говорил ему
дядя. — А отчего, скажи,
дядя, чем день иногда бывает ясней и светлей и чем больше я смотрю на солнце, тем мне тошней становится и кажется, что между солнцем и мною все мелькает тень
покойной моей матери?