Неточные совпадения
Бледный как смерть, начал что-то читать; читал довольно долго, но вряд ли многие могли его
слышать, так голос его
был слаб и прерывист.
Мы, школьники, больше всех
были рады, что он замолк: гости сидели, а мы должны
были стоя слушать его и ничего не
слышать.
Внимание общее, тишина глубокая по временам только прерывается восклицаниями. Кюхельбекер просил не мешать, он
был весь тут, в полном упоении… Доходит дело до последней строфы. Мы
слышим...
При этом возгласе публика забывает поэта, стихи его, бросается на бедного метромана, который, растаявши под влиянием поэзии Пушкина, приходит в совершенное одурение от неожиданной эпиграммы и нашего дикого натиска. Добрая душа
был этот Кюхель! Опомнившись, просит он Пушкина еще раз прочесть, потому что и тогда уже плохо
слышал одним ухом, испорченным золотухой.
Пушкин на беду
был один,
слышит в темноте шорох платья, воображает, что это непременно Наташа, бросается поцеловать ее самым невинным образом.
Комната Александра
была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня,
услышав колокольчик.
Характеристическая черта гения Пушкина — разнообразие. Не
было почти явления в природе, события в обыденной и общественной жизни, которые бы прошли мимо его, не вызвав дивных и неподражаемых звуков его лиры; и поэтому простор и свобода, для всякого человека бесценные, для него
были сверх того могущественнейшими вдохновителями. В нашем же тесном и душном заточении природу можно
было видеть только через железные решетки, а о живых людях разве только
слышать.
Я
слышал, что Вольховскийвоюет с персами; не знаю, правда ли это; мне приятно
было узнать, что наш compagnon de malheur [Товарищ по несчастью (франц.). — Имеется в виду В. К. Кюхельбекер.] оставлен дышать свободнее в других крепостях.
Прощайте до Тобольска — мы спешим. В знак, что вы получили эту тетрадку, прошу по получении оной в первом письме ко мне сделать крестик — х.Это
будет ответом на это бестолковое, но от души набросанное маранье; я надеюсь, что бог поможет ему дойти до вас. Я вам в заключение скажу все, что
слышал о нашей будущности — adieu.
Не нужно вам говорить, что мне необходимо иногда
слышать ваш голос; вы это знаете и, верно, по возможности,
будете доставлять мне это утешение.
Вы, верно,
слышали, что мне из Тобольска возвращено
было одно письмо мое к Якушкину, после розысканий о рыбе.Мою карту, которую мы так всегда прежде называли, туда возили и нашли, что выражения двусмысленны и таинственны. Я все это в шуткахописал сестре. Кажется, на меня сердится Горчаков, впрочем, этоего дело…
Об Нарышкиных имею известие от брата Петра из Прочного Окопа, — Нарышкин чуть
было не задушил его,
услышавши знакомый ему мой голос. Родственно они приняли моего Петра, который на год отправился по собственному желанию в экспедицию. Теперь они все в горах. Талызин уехал в Петербург и, кажется, не воротится, я этому очень рад. При нем я бы не поехал по приглашению Фонвизина.
Верно, вы от Ивана Сергеевича
слышали историю о рыбе, то
есть о географической карте, которую мы с Якушкиным чертили в Петровском. За это на меня гонение от губернатора — вероятно, Якушкин рассказал Персину это важное событие. Мне жаль, что Персии не видал моих родных и не заехал сюда…
Грустная печать на всем, но я нашел все гораздо лучше, нежели ожидал, теперь спокойнее, нежели
был, когда
услышал среди вас о том, что здесь случилось.
Приветствуйте за меня Анненковых. Я
слышал, что она ожидает умножения семейства. Дай бог, чтоб это хорошо у них кончилось. К ним не пишу, Федор Федорович им
будет рассказывать про нашу жизнь лучше всякого письма. Может
быть, скажет многое, чего и нет…
Вы уже знаете печальную, тяжелую весть из Иркутска. Сию минуту принесли мне письмо Волконского, который описывает кончину Никиты Муравьева и говорит, что с тою же почтою пишет к вам. Тяжело
будет вам
услышать это горе. Писать не умею теперь. Говорить бы еще мог, а лучше бы всего вместе помолчать и подумать.
…В продолжение этой недели я имел случай не раз жалеть, что мы не вместе, —
слышал музыку m-me Ришье, и точно совестно
было, что один наслаждаюся ее игрой.
Сюда приехала m-lle Otava с скрипкой. Поджио уже
слышал ее игру и m-me Ришье. Говорят,
будет концерт, но я вряд ли пойду. Я люблю музыку, когда не надобно платить деньги. Видите, как я сделался расчетлив…
На днях у меня
был Оболенский, он сын того, что
был в Лицее инспектором. Вышел в 841-м году. Служит при Гасфорте, приезжал в Ялуторовск по какому-то поручению и,
услышав мою фамилию, зашел навестить меня. С ним я потолковал о старине. Он нашел, что я еще мало стар; забросал я его вопросами местными, напомнил ему, что он жил с отцом во флигеле в соседстве с Ротастом. Тогда этот Оболенский несознательно бегал — ему теперь только 32 года. — Только странный какой-то человек, должно
быть вроде своего отца.
— Прости меня — это время как-то
было мне неловко; ты, впрочем,
слышал обо мне — я постоянно отправляю домой очередные казенные письма, которые доказывают, что жив Чурилка.
Однако довольно заряжать тебя этими старыми толками. От тебя можно
услышать что-нибудь новое, а мне трудно отсюда политиковать. В уверенности только, что ты снисходительно
будешь все это разбирать, я болтаю. Еще если б мы могли говорить, а заставлять читать мой вздор — просто грех!
И в наших инвалидных рядах после смерти Александра четыре новых креста: Мухановв Иркутске, Фонвизинв Марьине, где только год прожил и где теперь осталась оплакивать его Наталья Дмитриевна, Василий Норовв Ревеле, Николай Крюковв городе Минусинске. Под мрачным впечатлением современности началось с некролога. Эта статья нынче стала чаще являться в наших летописях. Ты, может
быть, все это давно
слышал. Извини, если пришлось повторить.
Виделся ли ты с Софьей Григорьевной? Я
слышал, что она поехала в Кяхту. Мне
было очень приятно с нею здесь провести денек. Добрая женщина, без всяких вычур появления. — И отрадная страничка в наших памятных тетрадях. Я счастлив за С. Григорьевича.
Иван Иванович, один раз навсегда, где бы вы ни
были,
будете ли
слышать обо мне, или нет, прошу вас не изменять ко мне ваших чувств.
Сейчас пробежал телеграфическое известие из Ирбита, что Балаклава взята нашими и что 3 т. врагов легло на месте. Ура!
будем ждать 18 № «Московских ведомостей». Говорят, это там подробно рассказано. — Минеев, впрочем, должен
быть у нас прежде этого листка. Я сказал, потому что меня эта новость расшевелила, и потом уже придумал, что вы ее сами
услышите.
Ты говоришь: верую, что
будет мир, а я сейчас
слышал, что проскакал курьер с этим известием в Иркутск. Должно
быть, верно, потому что это сказал почтмейстер Николаю Яковлевичу.
Будет ли мир прочен — это другой вопрос, но все-таки хорошо, что
будет отдых. Нельзя же нести на плечах народа, который ни в чем не имеет голоса, всю Европу. Толчок дан поделом — я совершенно с тобой согласен. Пора понять, что
есть дело дома и что не нужно
быть полицией в Европе.
…Об указе насчет ограничения власти помещиков я
слышал, но не знаю, в чем он
будет состоять. Смотрю на всю эту манипуляцию, как на полумеру, которая мало обещает дельного, и как бы даже не повредило всему делу робостью, с которой действует. Яснотолько то, что никто ясноне видит.
…Я теперь все с карандашом — пишу воспоминания о Пушкине. Тут примешалось многое другое и, кажется, вздору много. Тебе придется все это критиковать и оживить. Мне как кажется вяло и глупо. Не умею
быть автором. J'ai l'air d'une femme en couche. [Я похож на женщину, собирающуюся родить (франц.).] Все как бы скорей
услышать крик ребенка, покрестить его, а с этой системой вряд ли творятся произведения для потомства!..
Третьего дня
был у меня брат Михайло. Я рад
был его видеть — это само собой разумеется, но рад
был тоже и об тебе
услышать, любезный друг Нарышкин. Решительно не понимаю, что с тобой сделалось. Вот скоро два месяца, как мы виделись, и от тебя ни слова. Между тем ты мне обещал, проездом через Тулу, известить об Настеньке, которая теперь Настасья Кондратьевна Пущина. Признаюсь, я думал, что ты захворал, и несколько раз собирался писать, но с каждой почтой поджидал от тебя инисиативы, чтоб потом откликнуться…
Как отрадно мне
будет видеть вас лично и
услышать от вас об отце моем, которого я почти не знаю.
Матвею Апостолу посылаю речь А. Н. Муравьева при открытии Нижегородского комитета. Речь теплая, но странно, что с текстом из Луки. Мне не случалось
слышать у губернатора такой цитаты. [В характере декабриста-масона А. Н. Муравьева
была значительная доля мистицизма (см. его «Автобиографические записки» в сб. «Декабристы», 1955, стр. 137–229).] Директриса мне прислала эту речь.
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел
было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы
слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у того и у другого.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «
Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то
была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу!
слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и
слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые
будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои
будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не
услышишь.
Почтмейстер.
Слышал от Петра Ивановича Бобчинского. Он только что
был у меня в почтовой конторе.