Неточные совпадения
Зурин пил много и потчевал и
меня, говоря, что надобно привыкать ко службе; он рассказывал
мне армейские анекдоты,
от которых
я со смеху чуть не валялся, и мы встали из-за стола совершенными приятелями.
Чем чаще прихлебывал
я от моего стакана, тем становился отважнее.
Шары поминутно летали у
меня через борт;
я горячился, бранил маркера, который считал бог ведает как, час
от часу умножал игру, словом — вел себя как мальчишка, вырвавшийся на волю.
В это время мальчик вошел и подал
мне записку
от И. И. Зурина.
Я развернул ее и прочел следующие строки...
Я подумал, что если в сию решительную минуту не переспорю упрямого старика, то уж в последствии времени трудно
мне будет освободиться
от его опеки, и, взглянув на него гордо, сказал: «
Я твой господин, а ты мой слуга. Деньги мои.
Я их проиграл, потому что так
мне вздумалось. А тебе советую не умничать и делать то, что тебе приказывают».
Я подал ему письмо
от батюшки.
«Час
от часу не легче! — подумал
я про себя, — к чему послужило
мне то, что еще в утробе матери
я был уже гвардии сержантом!
Тоска взяла
меня;
я отошел
от окошка и лег спать без ужина, несмотря на увещания Савельича, который повторял с сокрушением: «Господи владыко! ничего кушать не изволит!
Я смеялся
от чистого сердца, как вошел ко
мне тот самый инвалид, который чинил мундир в передней коменданта, и
от имени Василисы Егоровны позвал
меня к ним обедать.
С А. И. Швабриным, разумеется, виделся
я каждый день; но час
от часу беседа его становилась для
меня менее приятною.
— Ого! Самолюбивый стихотворец и скромный любовник! — продолжал Швабрин, час
от часу более раздражая
меня, — но послушай дружеского совета: коли ты хочешь успеть, то советую действовать не песенками.
Я испугался и стал просить Ивана Игнатьича ничего не сказывать коменданту; насилу его уговорил; он дал
мне слово, и
я решился
от него отступиться.
Бесстыдство Швабрина чуть
меня не взбесило; но никто, кроме
меня, не понял грубых его обиняков; по крайней мере никто не обратил на них внимания.
От песенок разговор обратился к стихотворцам, и комендант заметил, что все они люди беспутные и горькие пьяницы, и дружески советовал
мне оставить стихотворство, как дело службе противное и ни к чему доброму не доводящее.
Этого
я от тебя не ожидала.
Слова Марьи Ивановны открыли
мне глаза и объяснили
мне многое.
Я понял упорное злоречие, которым Швабрин ее преследовал. Вероятно, замечал он нашу взаимную склонность и старался отвлечь нас друг
от друга. Слова, подавшие повод к нашей ссоре, показались
мне еще более гнусными, когда, вместо грубой и непристойной насмешки, увидел
я в них обдуманную клевету. Желание наказать дерзкого злоязычника сделалось во
мне еще сильнее, и
я с нетерпением стал ожидать удобного случая.
Каков?» — произнес пошепту голос,
от которого
я затрепетал.
С той поры
мне час
от часу становилось лучше.
Будучи
от природы не злопамятен,
я искренно простил ему и нашу ссору, и рану,
мною от него полученную.
Вскоре
я выздоровел и мог перебраться на мою квартиру. С нетерпением ожидал
я ответа на посланное письмо, не смея надеяться и стараясь заглушить печальные предчувствия. С Василисой Егоровной и с ее мужем
я еще не объяснялся; но предложение мое не должно было их удивить. Ни
я, ни Марья Ивановна не старались скрывать
от них свои чувства, и мы заранее были уж уверены в их согласии.
Бог видит, бежал
я заслонить тебя своею грудью
от шпаги Алексея Иваныча!
«Вот до чего
я дожил, — повторял он, — вот каких милостей дослужился
от своих господ!
Нет, батюшка Петр Андреич! не
я, проклятый мусье всему виноват: он научил тебя тыкаться железными вертелами да притопывать, как будто тыканием да топанием убережешься
от злого человека!
Я сидел погруженный в глубокую задумчивость, как вдруг Савельич прервал мои размышления. «Вот, сударь, — сказал он, подавая
мне исписанный лист бумаги, — посмотри, доносчик ли
я на своего барина и стараюсь ли
я помутить сына с отцом».
Я взял из рук его бумагу: это был ответ Савельича на полученное им письмо. Вот он
от слова до слова...
Любовь моя разгоралась в уединении и час
от часу становилась
мне тягостнее.
Пришли
меня звать
от имени коменданта.
Он нимало не смутился и бодро отвечал своей любопытной сожительнице: «А слышь ты, матушка, бабы наши вздумали печи топить соломою; а как
от того может произойти несчастие, то
я и отдал строгий приказ впредь соломою бабам печей не топить, а топить хворостом и валежником».
— А вот сейчас узнаем настоящую его силу, — сказал комендант. — Василиса Егоровна, дай
мне ключ
от анбара. Иван Игнатьич, приведи-ка башкирца да прикажи Юлаю принести сюда плетей.
Когда вспомню, что это случилось на моем веку и что ныне дожил
я до кроткого царствования императора Александра, не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространению правил человеколюбия. Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят
от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений.
Неожиданная весть сильно
меня поразила. Комендант Нижнеозерной крепости, тихий и скромный молодой человек, был
мне знаком: месяца за два перед тем проезжал он из Оренбурга с молодой своей женою и останавливался у Ивана Кузмича. Нижнеозерная находилась
от нашей крепости верстах в двадцати пяти. С часу на час должно было и нам ожидать нападения Пугачева. Участь Марьи Ивановны живо представилась
мне, и сердце у
меня так и замерло.
Пугачев грозно взглянул на старика и сказал ему: «Как ты смел противиться
мне, своему государю?» Комендант, изнемогая
от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: «Ты
мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!» Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком.
Я изумился. В самом деле сходство Пугачева с моим вожатым было разительно.
Я удостоверился, что Пугачев и он были одно и то же лицо, и понял тогда причину пощады,
мне оказанной.
Я не мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств: детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял
меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством!
Ты крепко передо
мною виноват, — продолжал он, — но
я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал
мне услугу, когда принужден
я был скрываться
от своих недругов.
— Как
я могу тебе в этом обещаться? — отвечал
я. — Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения
от своих. На что это будет похоже, если
я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь
меня — спасибо; казнишь — бог тебе судья; а
я сказал тебе правду.
Видя мое доброе согласие с Пугачевым, он думал употребить оное в пользу; но мудрое намерение ему не удалось.
Я стал было его бранить за неуместное усердие и не мог удержаться
от смеха. «Смейся, сударь, — отвечал Савельич, — смейся; а как придется нам сызнова заводиться всем хозяйством, так посмотрим, смешно ли будет».
Спустя несколько дней после сего знаменитого совета узнали мы, что Пугачев, верный своему обещанию, приближился к Оренбургу.
Я увидел войско мятежников с высоты городской стены.
Мне показалось, что число их вдесятеро увеличилось со времени последнего приступа, коему был
я свидетель. При них была и артиллерия, взятая Пугачевым в малых крепостях, им уже покоренных. Вспомня решение совета,
я предвидел долговременное заключение в стенах оренбургских и чуть не плакал
от досады.
Однажды, когда удалось нам как-то рассеять и прогнать довольно густую толпу, наехал
я на казака, отставшего
от своих товарищей;
я готов был уже ударить его своею турецкою саблею, как вдруг он снял шапку и закричал: «Здравствуйте, Петр Андреич! Как вас бог милует?»
— Что ты это, сударь? — прервал
меня Савельич. — Чтоб
я тебя пустил одного! Да этого и во сне не проси. Коли ты уж решился ехать, то
я хоть пешком да пойду за тобой, а тебя не покину. Чтоб
я стал без тебя сидеть за каменной стеною! Да разве
я с ума сошел? Воля твоя, сударь, а
я от тебя не отстану.
Темнота приближающейся ночи могла избавить
меня от всякой опасности, как вдруг, оглянувшись, увидел
я, что Савельича со
мною не было. Бедный старик на своей хромой лошади не мог ускакать
от разбойников. Что было делать? Подождав его несколько минут и удостоверясь в том, что он задержан,
я поворотил лошадь и отправился его выручать.
«Говори смело при них, — сказал
мне Пугачев, —
от них
я ничего не таю».
— Нечего их ни жалеть, ни жаловать! — сказал старичок в голубой ленте. — Швабрина сказнить не беда; а не худо и господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня сидел в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его в приказную да запалить там огоньку:
мне сдается, что его милость подослан к нам
от оренбургских командиров.
Я рад был отказаться
от предлагаемой чести, но делать было нечего. Две молодые казачки, дочери хозяина избы, накрыли стол белой скатертью, принесли хлеба, ухи и несколько штофов с вином и пивом, и
я вторично очутился за одною трапезою с Пугачевым и с его страшными товарищами.
Поутру пришли
меня звать
от имени Пугачева.
Я пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на улице. В сенях встретил
я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему
я был свидетелем накануне. Пугачев весело со
мною поздоровался и велел
мне садиться с ним в кибитку.
— Как не задуматься, — отвечал
я ему. —
Я офицер и дворянин; вчера еще дрался противу тебя, а сегодня еду с тобой в одной кибитке, и счастие всей моей жизни зависит
от тебя.
— То-то! — сказал
я Пугачеву. — Не лучше ли тебе отстать
от них самому, заблаговременно, да прибегнуть к милосердию государыни?
Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ узнал колокольчик Пугачева и толпою бежал за нами. Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был одет казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие. Увидя
меня, он смутился, но вскоре оправился, протянул
мне руку, говоря: «И ты наш? Давно бы так!» —
Я отворотился
от него и ничего не отвечал.
Швабрин подошел ко
мне с своим подносом; но
я вторично
от него отворотился.
Через час урядник принес
мне пропуск, подписанный каракульками Пугачева, и позвал
меня к нему
от его имени.
Мысль их обнять, увидеть Марью Ивановну,
от которой не имел
я никакого известия, одушевляла
меня восторгом.
Я отвечал с негодованием, что
я, как офицер и дворянин, ни в какую службу к Пугачеву вступать и никаких поручений
от него принять не мог.
Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и с жаром начал свое оправдание.
Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он
меня узнал и пощадил.
Я сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился
я принять
от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал
я противу злодея до последней крайности. Наконец
я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады.