Неточные совпадения
—
Ну, ступай, ступай — проспись… Да ступай
же!.. — прикрикнул Патап Максимыч, заметив, что Никифор и не думает выходить из сеней.
— Молви отцу, — говорил он, давая деньги, — коли нужно ему на обзаведенье, шел бы ко мне — сотню другу-третью с радостью дам. Разживетесь, отдадите, аль по времени ты заработаешь.
Ну, а когда
же работать начнешь у меня?
— Кого
же?.. Кого?.. — допытывалась Фленушка. — Скажи, кого? Право, легче будет…
Ну, хоть зовут-то как?
—
Ну, вот и слава Богу, — весело проговорила Аксинья Захаровна. — Будут сироты с блинами на Масленице. А как
же бедные-то обители, Максимыч? — продолжала она, обращаясь к мужу. — И тамошним старицам блинков тоже захочется.
— Только-то? — сказала Фленушка и залилась громким хохотом. —
Ну, этих пиров не бойся, молодец. Рукобитью на них не бывать! Пусть их теперь праздничают, — а лето придет, мы запразднуем: тогда на нашей улице праздник будет… Слушай: брагу для гостей не доварят, я тебя сведу с Настасьей. Как от самой от нее услышишь те
же речи, что я переносила, поверишь тогда?.. А?..
— Верю, тятя, — молвила Настя. — Только вот что скажи ты мне: где ж у него был разум, как он сватал меня? Не видавши ни разу, — ведь не знает
же он, какова я из себя, пригожа али нет, — не слыхавши речей моих, — не знает, разумна я али дура какая-нибудь. Знает одно, что у богатого отца молодые дочери есть,
ну и давай свататься. Сам, тятя, посуди, можно ли мне от такого мужа счастья ждать?
— Да отстань
же, Настя!.. Полно!..
Ну, будет, будет, — говорила Фленушка, отстраняясь от ее ласк и поцелуев. — Да отстань
же, говорят тебе… Ишь привязалась, совсем задушила!
— Что ты, окстись! — возразила Никитишна. — Ведь у лося-то, чай, и копыто разделенное, и жвачку он отрыгает. Макария преподобного «житие» читал ли? Дал бы разве Божий угодник лося народу ясти, когда бы святыми отцами не было того заповедано… Да что
же про своих-то ничего не скажешь? А я, дура, не спрошу.
Ну, как кумушка поживает, Аксинья Захаровна?
— Как
же это за ужин без варева сесть? Ладно ли будет? — с недоумением спросила Аксинья Захаровна. —
Ну, а назавтра, на обед-от, что ты состряпаешь?
—
Ну так слушай
же, что было у меня с ней говорено вечор, как ты из Осиповки поехал.
— Да не хмурься
же, Настенька! — шепотом молвила крестнице Никитишна, наклонясь к ней будто для того, чтоб ожерелье на шее поправить. — Чтой-то ты, матка, какая сидишь?.. Ровно к смерти приговоренная… Гляди у меня веселей!..
Ну!..
—
Ну, да хоть и без ушков, а все
же медаль, почесть, значит…
—
Ну, ступай спать, — мягким голосом сказал жене Патап Максимыч. — Утро вечера мудренее… Ступай
же, спи… Свадьбе не бывать.
— Что
же это ты, на срам, что ли, хочешь поднять меня перед гостями?.. А?.. На смех ты это делаешь, что ли?.. Да говори
же, спасенница… Целый, почитай, вечер с гостями сидела, все ее видели, и вдруг, ни с того ни с сего, ночью, в самые невесткины именины, домой собраться изволила!.. Сказывай, что на уме?..
Ну!.. Да что ты проглотила язык-от?
— Ишь ты премудрость какая!.. До чего только люди не доходят, — удивился Патап Максимыч. —
Ну, как
же нам дорогу твоя матка покажет?
—
Ну, это так, — загалдели лесники… — Намедни мы считали, то
же выходило.
— Как
же будет у нас? — продолжал Патап Максимыч. — Благословляй, что ли, свят муж, к ловцам посылать?.. Рыбешка здесь редкостная, янтарь янтарем…
Ну, Яким Прохорыч, так уж и быть, опоганимся, да вплоть до Святой и закаемся… Право
же говорю, дорожным людям пост разрешается… Хоть Манефу спроси… На что мастерица посты разбирать, и та в пути разрешает.
— Дивная старица! — сказал отец Михаил. — Духовной жизни, опять
же от Писания какая начетчица, а уж домостроительница какая!.. Поискать другой такой старицы, во всем христианстве не найдешь!..
Ну, гости дорогие, в трапезу не угодно ли?.. Сегодня день недельный, а ради праздника сорока мучеников полиелей — по уставу вечерняя трапеза полагается: разрешение елея. А в прочие дни святыя Четыредесятницы ядим единожды в день.
Ну, опять
же, касатик ты мой, Патап Максимыч, блюдем мы опасно, дабы в трапезе все сидели со благоговением и в молчании…
— Это так, отче, это ты верно говоришь, — сказал Патап Максимыч. —
Ну, так как
же из того песку золото делать?
— Как возможно, любезненькой ты мой!.. Как возможно, чтобы весь монастырь про такую вещь знал?.. — отвечал отец Михаил. — В огласку таких делов пускать не годится… Слух-то по скиту ходит, много болтают, да пустые речи пустыми завсегда и остаются. Видят песок, а силы его не знают, не умеют, как за него взяться… Пробовали, как Силантий
же, в горшке топить;
ну, известно, ничего не вышло; после того сами
же на смех стали поднимать, кто по лесу золотой песок собирает.
—
Ну, так как
же, отче? — сказал он. — Как у вас песок-то в золото переделывают?
—
Ну, банька
же у тебя, отче!.. — сказал Патап Максимыч, низко кланяясь отцу Михаилу. — Спасибо… Вот уважил, так уважил!..
— Полно
же, полно…
Ну, Бог простит… Спойте
же хорошее что-нибудь… Живете в обители, грех беса тешить греховными бесстыдными песнями.
— Поди
же ты, какая стала, — покачивая головой, молвила Марьюшка. —
Ну, а Настасья Патаповна что? Такая
же все думчивая, молчаливая?
—
Ну, получила!..
Ну, что
же? — резко ответила головщица.
— А видишь ли, матушка, — сказал Пантелей, — третьего дня, ходивши целый день по хозяйству, зашел я в сумерки в подклет и прилег на полати. Заснул… только меня ровно кто в бок толкнул — слышу разговоры. Рядом тут приказчикова боковуша. Слышу, там говорят, а сами впотьмах… Слышу Стуколова голос и Патапа Максимыча, Дюков тут
же был, только молчал все, и Алексей тут
же.
Ну и наслышался я, матушка.
— Ай да приказчик!.. Да у тебя, видно, целому скиту спуску нет… Намедни с Фленушкой, теперь с этой толстухой!.. То-то я слышу голоса: твой голос и чей-то девичий… Ха-ха-ха! Прилипчив
же ты, парень, к женскому полу!.. На такую рябую рожу и то польстился!..
Ну ничего, ничего, паренек: быль молодцу не укор, всяку дрянь к себе чаль, Бог увидит, хорошеньку пошлет.
— Так-то оно так, Пантелей Прохорыч, а все
же гребтится мне, — сказал на то Алексей. — Мало ль что может быть впереди: и Патап Максимыч смертный человек, тоже пóд Богом ходит…
Ну как не станет его, тогда что?.. Опять
же, как погляжу я на него, нравом-то больно крутенек он.
—
Ну, полно, полно
же… перестань, девонька… Не слези своих глазынек… Ведь это я так только с досады молвила. Бог милостив, не помру, не пристроивши вас за добрых людей… Молитесь Богу, девоньки, молитесь хорошенько… Он, свет, не оставит вас.
— Году у тетки она не прогостила, как Иргизу вышло решенье, — продолжала Марья Гавриловна. — И переправили Замошникову в Казань и запретили ей из Казани отлучаться… А родом она не казанская, из Хвалыни была выдана… За казанским только замужем была, как я за московским…
Ну как со мной то
же сделают?.. В Москву как сошлют? Подумайте, матушка, каково мне будет тогда?..
—
Ну, меня-то, пускай, в солдаты не забреют, — усмехнулась Марья Гавриловна. — А коли мне капитал вносить, так уж надо в самом деле торговым делом заняться… Я
же по третьей не запишусь.
—
Ну, матушка, с тобой говорить, что солнышко в мешок ловить, — сказал он. — Как
же ты этого понять не можешь!
— Эку жару Господь посылает, — молвила Августа, переходя дорогу. — До полдён еще далеко, а гляди-ка, на солнышке-то как припекает… По старым приметам, яровым бы надо хорошо уродиться… Дай-ка, Господи, благое совершение!..
Ну, что
же, красавица, какие у тебя до меня тайности? — спросила она Фленушку, когда остались они одаль от других келейниц.
— И впрямь дело, ты! — молвил Елистрат. —
Ну, паря, подобрел
же ты и прикраснел. В жизнь бы не узнать… как есть купец-молодец.
— Ой! Алексей Трифоныч! — захохотал между тем Колышкин, откидываясь назад на диване. — Уморишь ты меня, пострел этакой, со смеху!.. Ишь к чему веру-то применил!..
Ну, парень, заноза
же ты, как я посмотрю!.. Услыхали б тебя келейные матери — ух! задали бы трезвону!.. Право!.. Ах, озорник ты этакой!.. Ха-ха-ха!.. Вера не штаны!.. Ха-ха-ха!..
—
Ну что
же ты поделываешь, Алексей Трифоныч? — спросил Колышкин, садясь возле Алексея по уходе Андрея Иваныча.
Ну, пойдем
же, моя ягодка, мое яблочко наливчатое, пойдем, — тут недалече!
— А ты попробуй — без просьбы нельзя
же: дитя не плачет, мать не разумеет, — молвил Патап Максимыч. — Ну-ка, попробуй…
—
Ну, была не была, — согласился Чапурин. — Шесть недель так шесть недель. Будь по-твоему… Только смотри
же у меня, не надуй…
— Полно ты, полно!.. Эк, что выдумала!.. Придет
же такое в голову!.. Да о чем
же плакать-то?.. Что и в самом деле?..
Ну как не стыдно?.. — уговаривал Алексей Марью Гавриловну, а она, крепко прижавшись к плечу его, так и заливалась слезами.
— О чем
же это ты?.. Милая!.. — уговаривал ее Алексей. — Что ж это ты в самом деле?.. Как не стыдно!.. Полно, голубонька, перестань, моя ясынька!..
Ну, пожалуй. Для тебя я на все согласен… Хоть в самый
же Петров день обвенчаемся… Только как
же это будет у нас?.. Здесь, стало быть, придется, в этих горенках свадьбу-то играть?
—
Ну, друг любезный, поздравляю, поздравляю! — сказал Сергей Андреич, остановясь перед Алексеем. — Соболя добыл и черно-бурую лису поймал!.. Молодцом!.. Да как
же это?.. Ведь она в монастыре жила, постригаться, кажись, хотела? — спросил он.
— Погляжу я на вас, — с задорной улыбкой сказала ему Фленушка, — настоящий вы скосырь московский!.. Мастер девушек с ума сводить… Что-то Устюша теперь?..
Ну, да ведь я не за тем, чтоб ее поминать… прощайте, не обманите
же… Только что после ужина матери по кельям разбредутся, тотчас к большому кресту да тропой в перелесок… Смотрите ж.
— Чего полно? Не вру… Знамо, с каторги беглый, — сказал старик. — За фальшивы бумажки сослан был, в третий раз теперь бегает…
Ну, да Бог с ним — лежите, братие, со усердием, ничего
же земное в себе помышляя.
— Да вот хоть бы тот
же парень, что давеча вас ухватил, — тихонько ответил ему Марко Данилыч. — Давно его знаю — Васька Пыжов, в ямщиках прежде на станции жил, да с чего-то спился,
ну и стал ревнителем.
—
Ну хорошо, хорошо… — успокоивала ее Манефа. — Дело терпит, не к спеху… Да полно
же, Фленушка!.. К чему убиваться?.. Полно… поди приляг у меня в боковушке.
— Келейную выдам, пригляднее будет, — молвила Манефа. — С Фленушкой завтра пришлю, только уж ты побереги ее ради Господа, жемчуг-от не осыпался бы, древня уж больно икона-то…
Ну, управляйся
же, матушка, с Богом. Пособи тебе Господи. Покуда прощай, а пойдешь — кликни ко мне Виринею.
—
Ну, скажи по правде… Чего тут?.. Да скажи
же!.. — приставал Самоквасов.
Ну вот, по вашему умоленью и мы держим пост — давай
же на разговенье все напасенное!..