Неточные совпадения
На дрогах, на подстилке из свежего сена,
сидели все важные лица: впереди всех сам волостной писарь Флегонт Васильевич Замараев, плечистый и рябой мужчина в плисовых шароварах, шелковой канаусовой рубахе и мягкой серой поярковой шляпе; рядом
с ним, как сморчок, прижался суслонский поп Макар, худенький, загорелый и длинноносый, а позади всех мельник Ермилыч, рослый и пухлый мужик
с белобрысым ленивым лицом.
— Я тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, — говорил старик Малыгин не без самодовольства, когда они по узкой лесенке поднимались на террасу. — В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда было. Семью на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех
с рук сбыл, а трое
сидят еще на гряде.
— Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч. Да… Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой вышел… Там еще, на заводе, познакомился он
с одною девицей… Ну, а она не нашей веры, и жениться ему нельзя, потому как или ему в православные идти, или ей в девках
сидеть. Так это самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
Старик Луковников, как самый почетный гость,
сидел рядом
с Михеем Зотычем, казавшимся каким-то грязным пятном среди окружавшей его роскоши, — он ни за что не согласился переменить свою изгребную синюю рубаху и дорожную сермяжку.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру. Когда вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу, то невольно подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я такая буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не по-деревенски. Рядом
с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье
сидело на ней, как перчатка.
«Эх, если бы не отец! —
с какою-то злобой иногда думал Галактион. — А то
сиди в Суслоне».
Галактион накинул халат и отправился в контору, где временно помещен был Харитон Артемьич. Он
сидел на кровати
с посиневшим лицом и страшно выкаченными глазами. Около него была одна Харитина. Она тоже только что успела соскочить
с постели и была в одной юбке. Плечи были прикрыты шалью, из-под которой выбивалась шелковая волна чудных волос. Она была бледна и в упор посмотрела на Галактиона.
Девушка знала, как нужно отваживаться
с пьяницей-отцом, и распоряжалась, как у себя дома. Старик
сидел попрежнему на кровати и тяжело хрипел. Временами из его груди вырывалось неопределенное мычание, которое понимала только одна Харитина.
Рядом
с ним
сидел доктор Кочетов, красивый черноволосый мужчина лет тридцати.
Дальше, кажется, был обед. Пашенька опять
сидела рядом
с Галактионом и угощала его виноградом, выбирая самые крупные ягоды своими розовыми пальчиками.
— Да я не про то, что ты
с канпанией канпанился, — без этого мужчине нельзя. Вот у Харитины-то что ты столько времени делал? Муж в клубе, а у жены чуть не всю ночь гость
сидит. Я уж раз
с пять Аграфену посылала узнавать про тебя. Ох, уж эта мне Харитина!..
Дело вышло как-то само собой. Повадился к Луковникову ездить Ечкин. Очень он не нравился старику, но, нечего делать, принимал его скрепя сердце. Сначала Ечкин бывал только наверху, в парадной половине, а потом пробрался и в жилые комнаты. Да ведь как пробрался: приезжает Луковников из думы обедать, а у него в кабинете
сидит Ечкин и
с Устенькой разговаривает.
Отправив домой Дидю и гувернантку, Стабровский остался для окончательных переговоров
с Тарасом Семенычем. Они
сидели теперь в маленьком кабинете. Стабровский закурил сигару и заговорил...
Стабровский занимал громадную квартиру, которую отделал
с настоящею тяжелою роскошью. Это чувствовалось еще в передней, где гостей встречал настоящий швейцар, точно в думе или в клубе. Стабровский выбежал сам навстречу, расцеловал Устеньку и потащил ее представлять своей жене, которая
сидела обыкновенно в своей спальне, укутанная пледом. Когда-то она была очень красива, а теперь больное лицо казалось старше своих лет. Она тоже приласкала гостью, понравившуюся ей своею детскою свежестью.
Дальше вынесли из кошевой несколько кульков и целую корзину
с винами, — у Штоффа все было обдумано и приготовлено. Галактион
с каким-то ожесточением принялся за водку, точно хотел кому досадить. Он быстро захмелел, и дальнейшие события происходили точно в каком-то тумане. Какие-то девки пели песни, Штофф плясал русскую, а знаменитая красавица Матрена
сидела рядом
с Галактионом и обнимала его точеною белою рукой.
— Вот я здесь только что
сидела с Мышниковым… да.
Харитина действительно волновалась, и в голосе у нее слышались слезы. Галактион
сидел с опущенными глазами, кусая губы.
— Ведь я младенец сравнительно
с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну, что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот
сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня на два. Это еще было в первый раз, что Галактион не зашел проститься даже
с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше быть… Дети спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще был свет, и Серафима видела в окно, что сестра
сидит у лампы
с Агнией. Незачем было и заходить.
— А даже очень просто… Хлеб за брюхом не ходит. Мы-то тут дураками печатными
сидим да мух ловим, а они орудуют. Взять хоть Михея Зотыча…
С него вся музыка-то началась. Помнишь, как он объявился в Суслоне в первый раз? Бродяга не бродяга, юродивый не юродивый, а около того… Промежду прочим, оказал себя поумнее всех. Недаром он тогда всех нас дурачками навеличивал и прибаутки свои наговаривал. Оно и вышло, как по-писаному: прямые дурачки. Разе такой Суслон-то был тогда?
— Ах, какой ты! Со богатых-то вы все оберете, а нам уж голенькие остались. Только бы на ноги встать, вот главная причина. У тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку
с молитвой будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед другими не стыдно было. Надоело уж под начальством
сидеть, а при своем деле сам большой, сам маленький. Так я говорю?
— Ну, милый зятек, как мы будем
с тобой разговаривать? — бормотал он, размахивая рукой. — Оно тово… да… Наградил господь меня зятьками, нечего сказать. Один в тюрьме
сидит, от другого жена убежала, третий… Настоящий альбом! Истинно благословил господь за родительские молитвы.
Галактион действительно прервал всякие отношения
с пьяной запольской компанией,
сидел дома и бывал только по делу у Стабровского. Умный поляк долго приглядывался к молодому мельнику и кончил тем, что поверил в него. Стабровскому больше всего нравились в Галактионе его раскольничья сдержанность и простой, но здоровый русский ум.
Рядом
с Харитиной на первой скамье
сидел доктор Кочетов. Она была не рада такому соседству и старалась не дышать, чтобы не слышать перегорелого запаха водки. А доктор старался быть
с ней особенно любезным, как бывают любезными на похоронах
с дамами в трауре: ведь она до некоторой степени являлась тоже героиней настоящего судного дня. После подсудимого публика уделяла ей самое большое внимание и следила за каждым ее движением. Харитина это чувствовала и инстинктивно приняла бесстрастный вид.
Доктор опять
сидел рядом
с Харитиной и слегка раскачивался.
— А Галактион?.. Ведь он был на суде и
сидел рядом
с тобой. Что он тебе говорил?
В другой раз Анфуса Гавриловна отвела бы душеньку и побранила бы и дочерей и зятьев, да опять и нельзя: Полуянова ругать — битого бить, Галактиона — дочери досадить, Харитину —
с непокрытой головы волосы драть, сына Лиодора — себя изводить. Болело материнское сердце день и ночь, а взять не
с кого. Вот и сейчас, налетела Харитина незнамо зачем и
сидит, как зачумленная. Только и радости, что суслонский писарь, который все-таки разные слова разговаривает и всем старается угодить.
Раз ночью Харитина ужасно испугалась. Она только что заснула, как почувствовала, что что-то
сидит у ней на кровати. Это была Серафима. Она пришла в одной рубашке,
с распущенными волосами и, кажется, не понимала, что делает. Харитина взяла ее за руку и, как лунатика, увела в ее спальню.
— Вы никогда не думали, славяночка, что все окружающее вас есть замаскированная ложь? Да… Чтобы вот вы
с Дидей
сидели в такой комнате, пользовались тюремным надзором мисс Дудль, наконец моими медицинскими советами, завтраками, пользовались свежим бельем, — одним словом, всем комфортом и удобством так называемого культурного существования, — да, для всего этого нужно было пустить по миру тысячи людей. Чтобы Дидя и вы вели настоящий образ жизни, нужно было сделать тысячи детей нищими.
Устенька смутилась, когда попала в накуренную комнату, где около стола
сидели неизвестные ей девушки и молодые люди. Доктор отрекомендовал ее и перезнакомил
с присутствующими.
Но доктор уже шел в столовую
с бутылкой в одной руке и
с рюмкой в другой. Галактион
сидел у стола.
— Мне ведь все равно
с ребятами-то
сидеть, — убеждала она. — Заодно уж хлопотать… Да и твои большие совсем.
«Нечестивый Ахав» действительно
сидел в поповской горнице, весь красный от выпитой водки. Дорожная котомка и палка лежали рядом на стуле. Полуянов не расставался
с своим ссыльным рубищем, щеголяя своим убожеством. Ермилыч тоже пил водку и тоже краснел. Неожиданное появление Луковникова немного всполошило гостей, а Ермилыч сделал движение спрятать бутылку
с водкой.
На другой день он, одетый
с иголочки во все новое, уже
сидел в особой комнате нового управления за громадным письменным столом, заваленным гроссбухами. Ему нравилась и солидность обстановки и какая-то особенная деловая таинственность, а больше всего сам Ечкин, всегда веселый, вечно занятый, энергичный и неутомимый. Одна квартира чего стоила, министерская обстановка, служащие, и все явилось, как в сказке, по щучьему веленью. В первый момент Полуянов даже смутился, отозвал Ечкина в сторону и проговорил...
Она вышла к Галактиону и увидела, что он
сидит с последним номером «Запольского курьера» и хохочет.
Ечкин
сидел рядом
с Галактионом и несколько раз толкал его локтем.
Именно в одно из таких утр, когда Вахрушка
с мрачным видом
сидел у себя в швейцарской, к нему заявился Михей Зотыч, одетый странником, каким он его видел в первый раз, когда в Суслоне засадил, по приказанию Замараева, в темную.
Михей Зотыч любил помудрить над простоватым Вахрушкой и, натешившись вдоволь, заговорил уже по-обыкновенному. Вахрушка знал, что он неспроста пришел, и вперед боялся, как бы не сболтнуть чего лишнего. Очень уж хитер Михей Зотыч, продаст и выкупит на одном слове. Ему бы по-настоящему в банке
сидеть да
с купцами-банкротами разговаривать.
Пароход двигался вверх по реке очень медленно, потому что тащил за собой на буксире несколько барок
с хлебом. Полуянов
сидел неподвижно в прежней позе, скрестив руки на согнутых коленях, а Михей Зотыч нетерпеливо ходил по берегу, размахивал палкой и что-то разговаривал
с самим собой.