Неточные совпадения
— Я
дело говорю, —
не унимался Егор. — Тоже вот в куфне сидел даве… Какой севодни
у нас день-от, а стряпка говядину по горшкам сует… Семка тоже говядину сечкой рубит… Это как?..
Вспышка
у Мухина прошла так же быстро, как появилась. Конечно, он напрасно погорячился, но зачем Палач устраивает посмешище из сумасшедшего человека? Пусть же он узнает, что есть люди, которые думают иначе. Пора им всем узнать то, чего
не знали до нынешнего
дня.
Все это происходило за пять лет до этого
дня, и Петр Елисеич снова переживал свою жизнь, сидя
у Нюрочкиной кроватки. Он
не слыхал шума в соседних комнатах,
не слыхал, как расходились гости, и опомнился только тогда, когда в господском доме наступила полная тишина. Мельники, говорят, просыпаются, когда остановится мельничное колесо, так было и теперь.
Семья Горбатого в полном составе перекочевала на Сойгу, где
у старика Тита был расчищен большой покос. Увезли в лес даже Макара, который после праздника в Самосадке вылежал дома недели три и теперь едва бродил. Впрочем, он и
не участвовал в работе семьи, как лесообъездчик, занятый своим
делом.
Сваты даже легонько повздорили и разошлись недовольные друг другом. Особенно недоволен был Тит: тоже послал бог свата,
у которого семь пятниц на неделе. Да и бабы хороши! Те же хохлы наболтали, а теперь валят на баб. Во всяком случае,
дело выходит скверное: еще
не начали, а уж разговор пошел по всему заводу.
Маврина семья сразу ожила, точно и
день был светлее, и все помолодели. Мавра сбегала к Горбатым и выпросила целую ковригу хлеба, а
у Деяна заняла луку да соли. К вечеру Окулко действительно кончил лужок, опять молча поужинал и улегся в балагане. Наташка радовалась: сгрести готовую кошенину
не велика печаль, а старая Мавра опять горько плакала. Как-то Окулко пойдет объявляться в контору? Ушлют его опять в острог в Верхотурье, только и видела работничка.
Старики выпили по две рюмки, но Тит дольше
не остался и потащил за собой упиравшегося Коваля:
дело делать пришли, а
не прохлаждаться
у Домнушки.
— Знамо
дело, убивается, хошь до кого доведись. Только напрасно она, — девичий стыд до порога… Неможется мне что-то, Таисьюшка, кровь во мне остановилась. Вот што, святая душа, больше водки
у тебя нет? Ну,
не надо,
не надо…
— А ежели, напримерно,
у меня свое
дело?.. Никого я
не боюсь и весь ваш Кержацкий конец разнесу… Вот я каков есть человек!
— А так… Ведь болотом и
днем не проехать, все равно через Талый курень придется. Мы
у могилки отца Спиридона сейчас…
Мимо скита Енафы можно было проехать среди белого
дня и
не заметить его, — так он ловко спрятан в еловом лесу
у подножья Мохнатенькой горки.
Ведь
не съест же она ее в самом
деле, ежели
у ней и на уме нет ничего худого, как
у других фабричных девок.
— А сама виновата, — подтягивал Антип. — Ежели которая девка себя
не соблюдает, так ее на части живую разрезать… Вот это какое
дело!.. Завсегда девка должна себя соблюдать, на то и званье
у ней такое: девка.
Туляцкому и Хохлацкому концам было
не до этих разговоров, потому что все жили в настоящем. Наезд исправника решил все
дело: надо уезжать. Первый пример подал и здесь Деян Поперешный. Пока другие говорили да сбирались потихоньку
у себя дома, он взял да и продал свой покос на Сойге, самый лучший покос во всем Туляцком конце. Покупателем явился Никитич. Сделка состоялась, конечно, в кабаке и «руки розняла» сама Рачителиха.
— Ах, какое
дело!.. — повторял время от времени сам Груздев. — Разве так можно с людьми поступать?.. Вот
у меня сколько на службе приказчиков… Ежели человек смышленый и
не вороватый, так я им дорожу. Берегу его, а
не то чтобы, например, в шею.
— Доброе
дело, — согласился Петр Елисеич, припоминая историю Тараска. — По-настоящему, мы должны были его пристроить, да только
у нас такие порядки, что ничего
не разберешь… Беда будет всем этим сиротам, престарелым и увечным.
Присутствовавшие за ужином дети совсем
не слушали, что говорили большие. За
день они так набегались, что засыпали сидя.
У Нюрочки сладко слипались глаза, и Вася должен был ее щипать, чтобы она совсем
не уснула. Груздев с гордостью смотрел на своего молодца-наследника, а Анфиса Егоровна потихоньку вздыхала, вглядываясь в Нюрочку. «Славная девочка, скромная да очестливая», — думала она матерински. Спать она увела Нюрочку в свою комнату.
— Што ты, Петр Елисеич?..
Не всякое лыко в строку, родимый мой. Взъелся ты на меня даве, это точно, а только я-то и ухом
не веду… Много нас, хошь кого вышибут из терпения. Вот хозяйка
у меня посерживается малым
делом: утром половик выкинула… Нездоровится ей.
— Вот и с старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев с грустью в голосе. — Корень была, а
не женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за вихры поймает, то подзатыльника хорошего даст. Ох, жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько ни живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич, что я тогда тебя помирил с матерью. Помнишь? Ежели и помрет старушка, все же одним грехом
у тебя меньше. Мать — первое
дело…
Про черный
день у Петра Елисеича было накоплено тысяч двенадцать, но они давали ему очень немного. Он
не умел купить выгодных бумаг, а чтобы продать свои бумаги и купить новые — пришлось бы потерять очень много на комиссионных расходах и на разнице курса. Предложение Груздева пришлось ему по душе. Он доверялся ему вполне. Если что его и смущало, так это груздевские кабаки. Но ведь можно уговориться, чтобы он его деньги пустил в оборот по другим операциям, как та же хлебная торговля.
У матери Енафы везде
дела и везде милостивцы, и никто мимо
не проедет.
Между скитом Фаины и скитом Енафы шла давнишняя «пря», и теперь мать Енафа задалась целью влоск уничтожить Фаину с ее головщицей. Капитолина была рябая девка с длинным носом и левое плечо
у ней было выше, а Аглаида красавица — хоть воду
у ней с лица пей. Последнего, конечно, Енафа
не говорила своей послушнице, да и торопиться было некуда: пусть исправу сперва примет да уставы все пройдет, а расчет с Фаиной потом.
Не таковское
дело, чтобы торопиться.
Вася был отправлен сейчас же к матери в Мурмос, а Груздев занялся караваном с своею обычною энергией. Во время сплава он иногда целую неделю «ходил с теми же глазами», то есть совсем
не спал, а теперь ему приходилось наверстывать пропущенное время. Нужно было повернуть
дело дня в два. Нанятые для сплава рабочие роптали, ссылаясь на отваливший заводский караван. Задержка
у Груздева вышла в одной коломенке, которую при спуске на воду «избочило», — надо было ее поправлять, чтобы получилась правильная осадка.
В несколько
дней Артем сумел сделаться необходимым для Груздева, — который теперь ездил уже без обережного — и денег
у него
не было, да и Матюшка Гущин очень уж стал зашибать вином.
Нюрочка бросилась Парасковье Ивановне на шею и целовала ее со слезами на глазах. Один Ефим Андреич был недоволен, когда узнал о готовившейся экспедиции. Ему еще
не случалось оставаться одному. А вдруг что-нибудь случится с Парасковьей Ивановной? И все это придумала проклятая Таисья, чтобы ей ни
дна ни покрышки…
У ней там свои
дела с скитскими старцами и старицами, а зачем Парасковью Ивановну с Нюрочкой волокет за собой? Ох, неладно удумала святая душа на костылях!
— Ваши-то мочегане пошли свою землю в орде искать, — говорил Мосей убежденным тоном, — потому как народ пригонный, с расейской стороны… А наше
дело особенное: наши деды на Самосадке еще до Устюжанинова жили. Нас неправильно к заводам приписали в казенное время… И бумага
у нас есть, штобы обернуть на старое. Который год теперь собираемся выправлять эту самую бумагу, да только согласиться
не можем промежду себя. Тоже
у нас этих разговоров весьма достаточно, а розним…
— А такой…
Не нами это заведено,
не нами и кончится. Все живет девушка, ничего
не знает, а тут и свои крылышки отрастут.
Не век вековать с отцом-то… Был
у меня и женишок для вас на примете, да только
не стоит он красоты вашей. Балуется очень… По крышам вместе, бывало, лазили ребячьим
делом.
К весне солдат купил место
у самого базара и начал строиться, а в лавчонку посадил Домнушку, которая в первое время
не знала, куда ей
девать глаза. И совестно ей было, и мужа она боялась. Эта выставка
у всех на виду для нее была настоящею казнью, особенно по праздникам, когда на базар набирался народ со всех трех концов, и чуткое ухо Домнушки ловило смешки и шутки над ее старыми грехами. Особенно доставалось ей от отчаянной заводской поденщицы Марьки.
—
У нас требы исправляют по древлеотеческому чину старцы, духовный отец…
Не женское это
дело. А молиться никому нельзя воспретить: и за живых молимся и за умерших. По своей силе душу свою спасаем.
Первым
делом они обратились к старику Чеботареву и принялись его расспрашивать: мало ли девки балуются, да
не на виду
у всех, а тут в глазах
у всех Феклиста поселилась
у Морока.
Когда Тит уж
не мог больше притворяться, то обещал отдуть Пашку черемуховою палкой, что нисколько
не удовлетворило Никитича. Старики долго перекорялись и спорили, а потом отправились решать свое
дело в кабак к Рачителихе.
У стойки сидел старый Коваль, такой грустный и невеселый.
У Макара лежалых денег
не было, и семья с трудом перебивалась изо
дня в
день.
— И то пойдем, сват, — согласился Коваль. —
Не помирать же с голода… Солдат на свадьбе
у Спирьки пировал третьего
дня, а с похмелья он добрее.