Неточные совпадения
Не успеет, бывало, Бахарев, усевшись
у двери, докурить первой трубки, как уже вместо беспорядочных облаков дыма выпустит изо рта стройное, правильное колечко, что обыкновенно служило несомненным признаком, что Егор Николаевич ровно через две минуты встанет, повернет обратно ключ в двери, а потом уйдет в свою комнату, велит запрягать себе лошадей и уедет
дня на два, на три в город заниматься
делами по предводительской канцелярии и дворянской опеке.
— Как? как
не было?
Не было этого
у вас, Лизок?
Не просили вы себе всякий
день кааартоооффеллю!
— Да какая ж драма? Что ж, вы на сцене изобразите, как он жену бил, как та выла, глядючи на красный платок солдатки, а потом головы им разнесла? Как же это ставить на сцену! Да и борьбы-то нравственной здесь
не представите, потому что все грубо, коротко. Все
не борется, а… решается. В таком быту народа
у него нет своей драмы, да и быть
не может:
у него есть уголовные
дела, но уж никак
не драмы.
— Да, считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом
деле. Я
не могу ничего сделать хорошего: сил нет. Я ведь с детства в каком-то разладе с жизнью. Мать при мне отца поедом ела за то, что тот
не умел низко кланяться; молодость моя прошла
у моего дяди, такого нравственного развратителя, что и нет ему подобного. Еще тогда все мои чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить всем сердцем… совсем черт знает что вышло. Вся смелость меня оставила.
— Вы
не понимаете, Юстин Феликсович; тогда
у нее будет свое
дело, она будет и знать, для чего трудиться. А теперь на что же Ольге Александровне?
То Арапов ругает на чем свет стоит все существующее, но ругает
не так, как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и
не так, как ругал сам Розанов, с сознанием какой-то неотразимой необходимости оставаться весь век в пассивной роли, — Арапов ругался яростно, с пеною
у рта, с сжатыми кулаками и с искрами неумолимой мести в глазах, наливавшихся кровью; то он ходит по целым
дням, понурив голову, и только по временам
у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов; то он начнет расспрашивать Розанова о провинции, о духе народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво, до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь всему придать смысл и значение.
— Это он тебе
не про революцию ли про свою нагородыв? Слухай его! Ему только и
дела, что побрехеньки свои распускать. Знаю я сию революцию-то с московьскими панычами: пугу покажи им, так геть, геть — наче зайцы драпнут. Ты, можэ, чому и справди повирив? Плюнь да перекрестысь. Се мара. Нехай воны на сели дурят, где люди прусты, а мы бачимо на чем свинья хвост носит. Это, можэ,
у вас там на провинцыи так зараз и виру дают…
Только
не могли никак уговорить идти Барилочку и Арапова. Эти упорно отказывались, говоря, что
у них здесь еще
дело.
— Так: что это за жидок, откуда он, что
у него в носу? — черт его знает. Я и дел-то
не вижу, да если б они и были, то это
дела не жидовские.
— А то-то и
дело, что
у нас этого и
не дозволят.
Лиза то и
дело была
у маркизы, даже во время ванн; причем в прежние времена обыкновенно вовсе
не было допускаемо ничье присутствие.
— Я вам уже имел честь доложить, что
у нас нет в виду ни одного обстоятельства, обвиняющего вашего сына в поступке, за который мы могли бы взять его под арест. Может быть, вы желаете обвинить его в чем-нибудь, тогда, разумеется, другое
дело: мы к вашим услугам. А без всякой вины
у нас людей
не лишают свободы.
— Извините, сударыня:
у меня много
дела. Я вам сказал, что людей, которых ни в чем
не обвиняют, нельзя сажать под арест. Это, наконец, запрещено законом, а я вне закона
не вправе поступать. Вперед мало ли кто что может сделать:
не посажать же под арест всех. Повторяю вам, это запрещено законом.
— А вы
у меня ни во что
не смейте мешаться, — пригрозила она стоявшему посреди залы мужу, —
не смейте ничего рассказывать: Серж через три
дня будет в Богатыревке.
— Так-с; они ни больше ни меньше, как выдали студента Богатырева, которого увезли в Петербург в крепость; передавали все, что слышали на сходках и в домах, и, наконец, Розанов украл, да-с, украл
у меня вещи, которые, вероятно, сведут меня, Персиянцева и еще кого-нибудь в каторжную работу. Но тут
дело не о нас. Мы люди, давно обреченные на гибель, а он убил этим все
дело.
—
У вас ничего подозрительного
не нашли, и на том
дело и кончено. Только одно подозрение было.
В первый
день Ольга Александровна по обыкновению была
не в меру нежна; во второй —
не в меру чувствительна и придирчива, а там
у нее во лбу сощелкивало, и она несла зря, что ни попало.
Доктор сидел в вицмундире, как возвратился четыре
дня тому назад из больницы, и завивал в руках длинную полоску бумажки. В нумере все было в порядке, и сам Розанов тоже казался в совершенном порядке: во всей его фигуре
не было заметно ни следа четырехдневного пьянства, и лицо его смотрело одушевленно и опрятно. Даже оно было теперь свежее и счастливее, чем обыкновенно. Это бывает
у некоторых людей, страдающих запоем, в первые
дни их болезни.
Одевшись, Розанов вышел за драпировку и остолбенел: он подумал, что
у него продолжаются галлюцинации. Он протер глаза и, несмотря на стоявший в комнате густой сумрак, ясно отличил лежащую на диване женскую фигуру. «Боже мой! неужто это было
не во сне? Неужто в самом
деле здесь Полинька? И она видела меня здесь!.. Это гостиница!» — припомнил он, взглянув на нумерную обстановку.
— Как бы обдуманным ни казалось всякое новое
дело, а всегда выходит, что что-нибудь
не додумано и забыто, — начал он своим бархатным баском. — Мы решили, как нам жить и как расширять свое
дело, а вот сегодняшний случай показал, что это далеко
не все. Сегодня вот
у Лизаветы Егоровны был гость.
Розанов был
у Полиньки каждый
день, и привязанность его к ней нимало
не уменьшалась. Напротив, где бы он ни был, при первом удобном случае рвался сюда и отдыхал от всех трудов и неприятностей в уютной квартирке
у Египетского моста.
А главное, все твердилось о труде: о форме труда, о правильном разделении труда, о выгодах ассоциационной жизни, о равномерном
разделе заработков, а самого труда производилось весьма мало, и заработков ни
у кого, кроме Белоярцева, Прорвича и Кавериной,
не было никаких.
Несколько позже, когда я уже успел освободиться из-под влияния того предубеждения, которое развилось
у меня относительно вас, — несколько позже, положив руку на сердце, я мог уже беспристрастнее взглянуть на
дело и, следовательно, быть строже и к самому себе; я пришел к тому заключению, что выказывать свои личные желания относительно другого никто из нас
не вправе, тем более если эти желания клонятся к удалению одного из членов.
Она пришла к нему на четвертый
день его болезни, застав его совершенно одинокого с растерявшейся и плачущей Афимьей, которая рассказала Лизе, что
у них нет ни гроша денег, что она боится, как бы Василий Иванович
не умер и чтобы ее
не потащили в полицию.
— Нет, monsieur Белоярцев, — отвечала с своей всегдашней улыбкой Мечникова, — я
не могу так жить: я люблю совершенную независимость, и к тому же
у меня есть сестра, ребенок, которая в нынешнем году кончает курс в пансионе. Я на
днях должна буду взять к себе сестру.
Белая, подслеповатая ночь стояла над Петербургом, когда карета наших знакомых остановилась
у квартиры Мечниковой. По случаю праздничного
дня кухарка была отпущена, загулялась и
не возвращалась, а между тем Мечниковою тотчас по возвращении домой овладел весьма естественный после долгой прогулки аппетит и необыкновенная веселость.
—
Не буду, — отвечала, улыбаясь, Агата, чувствуя, что
у нее в самом
деле в глазах все как-то начинало рябить и двоиться. — Вы думаете, что я в самом
деле пятилетняя девочка: я могу делать то же, что и все; я вот беру еще стакан шампанского и выпиваю его.
Подписи
не было, но тотчас же под последнею строкою начиналась приписка бойкою мужскою рукою: «Так как вследствие особенностей женского организма каждая женщина имеет право иногда быть пошлою и надоедливою, то я смотрю на ваше письмо как на проявление патологического состояния вашего организма и
не придаю ему никакого значения; но если вы и через несколько
дней будете рассуждать точно так же, то придется думать, что
у вас есть та двойственность в принципах, встречая которую в человеке от него нужно удаляться.
Дела Дома шли по-старому, то есть
у большинства домашних граждан
не было никакой работы, и готовые деньги проживались с невозмутимым спокойствием, но зато спокойствие это было уж истинно невозмутимое.
В этот
день Помада обедал
у Вязмитиновых и тотчас же после стола поехал к Розанову, обещаясь к вечеру вернуться, но
не вернулся. Вечером к Вязмитиновым заехал Розанов и крайне удивился, когда ему сказали о внезапном приезде Помады: Помада
у него
не был.
У Вязмитиновых его ждали до полуночи и
не дождались. Лиза поехала на розановских лошадях к себе и прислала оттуда сказать, что Помады и там нет.
Лиза вообще в последнее время редкий
день не бывала
у Женни, где собирались все известные нам лица: Полинька, Розанов, Райнер и Лиза. Здесь они проводили время довольно
не скучно и вовсе
не обращали внимания на являвшегося букою Николая Степановича.
— Извините, господа, — начал он, раскланиваясь. — Я
не хотел отменить приемного
дня, чтобы
не заставить кого-нибудь пройтись понапрасну, а
у меня болен ребенок; целую ночь
не спали, и вот я получасом замешкался.
— Нет, этого, должно,
не надеется: денег
у меня опять просила. «Ты, говорит, Лука Никонович, мужикам даешь, а мне дать
не хочешь». — «Мужики, говорю, ваше превосходительство, деньгу в
дело обращают, а вам на что она?» — «Видишь, говорит, я внучку снаряжаю». — «Ну, говорю, это, сударыня, кабы за ровню, точно что помочь надо; а такой, говорю, почтенный жених этакую невесту и без всего должен взять да на ручках носить и пыль обдувать».