Неточные совпадения
По своей наружности он представлял полную противоположность своей жене: прилично полный,
с румянцем на загорелых щеках,
с русой окладистой бородкой и добрыми серыми глазками, он
так же походил на спелое яблоко, как его достойная половина на моченую грушу.
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно
с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
Так ткет паук паутину где-нибудь в темном углу и
с терпением, достойным лучшей участи, ждет своих жертв…
Относительно своих гостей Виктор Николаич держался
таким образом: выходил, делал поклон, улыбался знакомым и, поймав кого-нибудь за пуговицу, уводил его в уголок, чтобы поделиться последними известиями
с театра европейской политики.
«Вот этой жениха не нужно будет искать: сама найдет, —
с улыбкой думала Хиония Алексеевна, провожая глазами убегавшую Верочку. — Небось не закиснет в девках, как эти принцессы, которые умеют только важничать… Еще считают себя образованными девушками, а когда пришла пора выходить замуж, —
так я же им и ищи жениха. Ох, уж эти мне принцессы!»
— В «Золотом якоре», в номерах для приезжающих. Занял рублевый номер, — рапортовала Хиония Алексеевна. —
С ним приехал человек… три чемодана… Как приехал,
так и лег спать.
— Не буду, не буду, Василий Назарыч!..
Так, на радостях,
с языка слово сорвалось…
— Давно ли, Хиония Алексеевна, вы сделали
такое открытие? — спрашивала
с улыбкой Надежда Васильевна.
— Какой это замечательно умный человек, Сергей Александрыч. Вы представить себе не можете! Купцы его просто на руках носят… И какое остроумие! Недавно на обвинительную речь прокурора он ответил
так: «Господа судьи и господа присяжные… Я могу сравнить речь господина прокурора
с тем, если б человек взял ложку, почерпнул щей и пронес ее, вместо рта, к уху». Понимаете: восторг и фурор!..
— Это твоей бабушки сарафан-то, — объяснила Марья Степановна. — Павел Михайлыч, когда в Москву ездил,
так привез материю… Нынче уж нет
таких материй, —
с тяжелым вздохом прибавила старушка, расправляя рукой складку на сарафане. — Нынче ваши дамы сошьют платье, два раза наденут — и подавай новое. Материи другие пошли, и люди не
такие, как прежде.
Вечером этого многознаменательного дня в кабинете Василья Назарыча происходила
такая сцена. Сам старик полулежал на свеем диване и был бледнее обыкновенного. На низенькой деревянной скамеечке, на которую Бахарев обыкновенно ставил свою больную ногу, теперь сидела Надежда Васильевна
с разгоревшимся лицом и
с блестящими глазами.
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает
такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе
с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я не должна была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше, чем теперь.
— В чем же это Привалов
так провинился пред тобой? —
с добродушной улыбкой спрашивал Василий Назарыч.
— А вот сейчас… В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь
с ним и по мере этого знакомства открываю в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом, я кончаю тем, что начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек сделали бы на моем месте именно
так…
— Сергей Александрыч… Сергей Александрыч
с Константином Васильичем все книжки читали, поэтому из них можно и крупы и муки намолоть. Сережа-то и маленьким когда был,
так зверьком и выглядывал: то веревки из него вей, то хоть ты его расколи, — одним словом, приваловская кровь. А впрочем, кто его знает, может, и переменился.
Воспитанная в самых строгих правилах беспрекословного повиновения мужней воле, она все-таки как женщина, как жена и мать не могла помириться
с теми оргиями, которые совершались в ее собственном доме, почти у нее на глазах.
Таким образом, Сережа Привалов долго жил в бахаревском доме и учился вместе
с старшим сыном Бахарева Костей.
Такие барышни терпеливо дожидаются своих женихов, потом, повинуясь родительской воле,
с расчетом выходят замуж, выводят дюжину краснощеких ребят, постепенно превращаются сначала в приличных и даже строгих дам, а потом в тех добрейших, милых старушек, которые выращивают внуков и правнуков и терпеливо доживают до восьмого десятка.
Таким образом сложилась почти чудовищная легенда, где быль вязалась
с небылицами, ложь
с действительностью, вымысел и фантазия
с именами живых людей.
Таким образом сделалось всем известно, что Привалов провел в Петербурге очень бурную молодость в среде jeunesse doree самой высшей пробы; подробно описывали наружность его любовниц
с стереотипными французскими кличками, те подарки, которые они в разное время получали от Привалова в форме букетов из сторублевых ассигнаций, баснословной величины брильянтов, целых отелей, убранных
с княжеской роскошью.
«А там женишок-то кому еще достанется, — думала про себя Хиония Алексеевна, припоминая свои обещания Марье Степановне. — Уж очень Nadine ваша нос кверху задирает. Не велика в перьях птица: хороша дочка Аннушка, да хвалит только мать да бабушка! Конечно, Ляховский гордец и кощей, а если взять Зосю, — вот эта, по-моему,
так действительно невеста: всем взяла… Да-с!.. Не чета гордячке Nadine…»
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему не было
так жаль матери, как именно теперь, и никогда он
так не желал ее видеть, как в настоящую минуту. На душе было
так хорошо, в голове было столько мыслей, но
с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом своим, что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и давило еще
так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было
так ясно,
так хорошо.
Именно в этом флигельке теперь билось сердце Привалова, билось хорошим, здоровым чувством, а в окно флигелька смотрело на Привалова
такое хорошее девичье лицо
с большими темно-серыми глазами и чудной улыбкой.
Хиония Алексеевна немного рано отпраздновала свою победу: ни Ляховский, ни Половодов не приехали к Привалову
с визитом и
таким образом вполне сохранили за собой высоту своего положения.
Марья Степановна решилась переговорить
с дочерью и выведать от нее, не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то
так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила
с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно
так засмеялась.
— А хоть бы и
так, — худого нет; не все в девках сидеть да книжки свои читать. Вот мудрите
с отцом-то, — счастья бог и не посылает. Гляди-ко, двадцать второй год девке пошел, а она только смеется… В твои-то годы у меня трое детей было, Костеньке шестой год шел. Да отец-то чего смотрит?
Не потому, что они стоят
так дорого, и даже не потому, что
с этими именно заводами срослись наши лучшие семейные воспоминания, — нет, я люблю их за тот особенный дух, который вносит эта работа в жизнь.
Так на этот раз и осталось невысказанным то, чем Привалову хотелось поделиться именно
с Надеждой Васильевной.
— Да
так… Куда ты
с ними? Дело твое холостое, дома присмотреть некому. Не больно вы любите молиться-то. А у меня неугасимая горит, кануны старушки говорят.
— Я
с удовольствием… — согласился Привалов, удивленный
таким предложением; он видел, как Марья Степановна строго подобрала губы оборочкой, хотя и согласилась
с своей обычной величественной манерой.
— Вот уж воистину сделали вы мне праздник сегодня… Двадцать лет
с плеч долой. Давно ли вот
такими маленькими были, а теперь… Вот смотрю на вас и думаю: давно ли я сама была молода, а теперь… Время-то, время-то как катится!
— Вот
так Хина!.. Отлично устроила все, право. А помнишь, Nicolas, как Ломтев в этих комнатах тогда обчистил вместе
с Иваном Яковличем этих золотопромышленников?.. Ха-ха… В чем мать родила пустили сердечных. Да-с…
Легонько пошатываясь и улыбаясь рассеянной улыбкой захмелевшего человека, Бахарев вышел из комнаты. До ушей Привалова донеслись только последние слова его разговора
с самим собой: «А Привалова я полюбил… Ей-богу, полюбил! У него в лице есть
такое… Ах, черт побери!..» Привалов и Веревкин остались одни. Привалов задумчиво курил сигару, Веревкин отпивал из стакана портер большими аппетитными глотками.
С своей стороны могу сказать только то, что я
с удовольствием поработал бы именно для
такого запутанного дела…
— А вы
с ним не церемоньтесь…
Так я буду ждать вас, Сергей Александрыч, попросту, без чинов. О моем предложении подумайте, а потом поговорим всерьез.
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…»
Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы и
с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что скажу: прожил ты в Узле три недели и еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь Одна канитель: день да ночь — и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле останешься?
А ежели ты действительно
так хочешь сделать, как говоришь, много греха снимешь
с отцов-то.
Я сначала долго отказывалась, но эта Марья Степановна
так пристала ко мне,
так пристала, понимаете,
с ножом к горлу: «Пожалуйста, Хиония Алексеевна!
Алла уже выработала в себе тот светский такт, который начинается
с уменья вовремя выйти из комнаты и заканчивается
такими сложными комбинациями, которых не распутать никакому мудрецу.
— Конечно, он вам зять, — говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да. Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он директор банка и приваловский опекун,
так и, господи боже, рукой не достанешь! Ведь не всем же быть директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
— Вот еще Ляховский… Разжился фальшивыми ассигнациями да краденым золотом, и черту не брат! Нет, вот теперь до всех вас доберется Привалов… Да. Он даром что
таким выглядит тихоньким и, конечно, не будет иметь успеха у женщин, но Александра Павлыча
с Ляховским подтянет. Знаете, я слышала, что этого несчастного мальчика, Тита Привалова, отправили куда-то в Швейцарию и сбросили в пропасть. Как вы думаете, чьих рук это дельце?
— А я все-таки знаю и желаю, чтобы Nicolas хорошенько подобрал к рукам и Привалова и опекунов… Да. Пусть Бахаревы останутся
с носом и любуются на свою Nadine, а мы женим Привалова на Алле… Вот увидите. Это только нужно повести дело умненько: tete-a-tete, [свидание наедине (фр.).] маленький пикник, что-нибудь вроде нервного припадка… Ведь эти мужчины все дураки: увидали женщину, — и сейчас глаза за корсет. Вот мы…
— Нет, Хиония Алексеевна, позвольте вам заметить, — возражала
с достоинством Агриппина Филипьевна, — вы
так говорите о моей Алле, будто она какая-нибудь Христова невеста.
От нечего делать он рассматривал красивую ореховую мебель, мраморные вазы, красивые драпировки на дверях и окнах, пестрый ковер, лежавший у дивана, концертную рояль у стены, картины, — все было необыкновенно изящно и подобрано
с большим вкусом; каждая вещь была поставлена
так, что рекомендовала сама себя
с самой лучшей стороны и еще служила в то же время необходимым фоном, объяснением и дополнением других вещей.
Длинная тощая фигура Ивана Яковлича,
с согнутой спиной и тонкими ногами, не давала никаких оснований предположить, что Nicolas Веревкин был кость от кости, плоть от плоти именно
такой подвижнической фигуры.
— Да, да, папахен; мы
с тобой вообще много страдаем от людской несправедливости…
Так ты водки не хочешь, папахен?
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова
с тем выражением, которое говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе
такие выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге,
с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был уже на пути к известности, не в пример другим уездным городам.
Агриппина Филипьевна,
с своей стороны, вывела
такое заключение, что хотя Привалов на вид немного мужиковат, но относительно вопроса, будет или не будет он иметь успех у женщин, пока ничего нельзя сказать решительно.
Оскар Филипыч, как мы уже знаем, любил удить рыбу и сейчас только вернулся
с Аллой откуда-то
с облюбованного местечка на реке Узловке,
так что не успел еще снять
с себя своего летнего парусинового пальто и держал в руках широкополую соломенную шляпу.
— А мы тятеньку вашего, покойничка, знавали даже очень хорошо, — говорил Лепешкин, обращаясь к Привалову. — Первеющий человек по нашим местам был… Да-с. Ноньче
таких и людей, почитай, нет… Малодушный народ пошел ноньче. А мы и о вас наслышаны были, Сергей Александрыч. Хоть и в лесу живем, а когда в городе дрова рубят — и к нам щепки летят.