Неточные совпадения
По
своей наружности он представлял полную противоположность
своей жене: прилично полный, с румянцем
на загорелых щеках, с русой окладистой бородкой и добрыми серыми глазками, он так же походил
на спелое яблоко, как его достойная половина
на моченую грушу.
Появление Матрешки и ее шепот не произвели
на Заплатина никакого впечатления, и он продолжал читать
свою газету самым равнодушным образом.
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая
свои кости в корсет. — Видно, себе
на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам:
своих денег не знают куда девать, а тут, как снег
на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
— Бабы — так бабы и есть, — резонировал Заплатин, глубокомысленно рассматривая расшитую цветным шелком полу
своего халата. — У них
свое на уме! «Жених» — так и было… Приехал человек из Петербурга, — да он и смотреть-то
на ваших невест не хочет! Этакого осетра женить… Тьфу!..
Idee fixe [Навязчивая идея (фр.)] Хионии Алексеевны была создать из
своей гостиной великосветский салон, где бы молодежь училась хорошему тону и довершала
свое образование
на живых образцах, люди с весом могли себя показать, женщины — блеснуть
своей красотой и нарядами, заезжие артисты и артистки — найти покровительство, местные таланты — хороший совет и поощрение и все молодые девушки — женихов, а все молодые люди — невест.
Что касается семейной жизни, то
на нее полагалось время от двух часов ночи, когда Хиония Алексеевна возвращалась под
свою смоковницу из клуба или гостей, до десяти часов утра, когда она вставала с постели.
Виктор Николаич мирился с таким порядком вещей, потому что
на свободе мог вполне предаваться
своему любимому занятию — политике.
Была и разница между половинами Василья Назарыча и Марьи Степановны, но об этом мы поговорим после, потому что теперь к второму подъезду с дребезгом подкатился экипаж Хионии Алексеевны, и она сама весело кивала
своей головой какой-то девушке, которая только что вышла
на террасу.
— Ах, mon ange! — воскликнула Хиония Алексеевна, прикладываясь
своими синими сухими губами к розовым щекам девушки. — Je suis charmee! [Я восхищена! (фр.)] Вы, Nadine, сегодня прелестны, как роза!.. Как идет к вам это полотняное платье… Вы походите
на Маргариту в «Фаусте», когда она выходит в сад. Помните эту сцену?
Для
своих пятидесяти пяти лет она сохранилась поразительно, и, глядя
на ее румяное свежее лицо с большими живыми темными глазами, никто бы не дал ей этих лет.
Медленно переступая
на высоких красных каблучках, Марья Степановна подошла к
своей гостье и поцеловалась с ней.
Верочка в эту минуту в
своем смущении, с широко раскрытыми карими глазами, с блуждающей по лицу улыбкой, с вспыхивавшими
на щеках и подбородке ямочками была действительно хороша.
Верочка тут же толклась в одной юбке, не зная, какому из
своих платьев отдать предпочтение, пока не остановилась
на розовом барежевом.
— Устрой, милостивый господи, все
на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая
на суконку. — Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо… Вот думать, так не придумать!.. А из себя-то какой молодец… в прероду
свою вышел. Отец-от вон какое дерево был: как, бывало, размахнется да ударит, так замертво и вынесут.
— Помилуйте, Марья Степановна: я нарочно ехала предупредить вас, — не без чувства собственного достоинства отвечала Хиония Алексеевна, напрасно стараясь
своими костлявыми руками затянуть корсет Верочки. — Ах, Верочка… Ведь это ужасно: у женщины прежде всего талия… Мужчины некоторые сначала
на талию посмотрят, а потом
на лицо.
Полинявшие дорогие ковры
на полу, резная старинная мебель красного дерева, бронзовые люстры и канделябры, малахитовые вазы и мраморные столики по углам, старинные столовые часы из матового серебра, плохие картины в дорогих рамах, цветы
на окнах и лампадки перед образами старинного письма — все это уносило его во времена детства, когда он был
своим человеком в этих уютных низеньких комнатах.
— Ты уж не обессудь нас
на нашем угощенье, — заговорила Марья Степановна, наливая гостю щей; нужно заметить, что
своими щами Марья Степановна гордилась и была глубоко уверена, что таких щей никто не умеет варить, кроме Досифеи.
— Нет, постой, с бабами еще успеешь наговориться, — остановил его Бахарев и указал
на кресло около дивана,
на котором укладывал
свою больную ногу. — Ведь при тебе это было, когда умер… Холостов? — старик с заметным усилием проговорил последнее слово, точно эта фамилия стояла у него поперек горла.
Я это еще понимаю, потому что Холостов был в
свое время сильным человеком и старые благоприятели поддерживали; но перевести частный долг, притом сделанный мошеннически,
на наследников… нет, я этого никогда не пойму.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать
свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести все в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а
на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто бы этого мог ожидать? Погорячился, все дело испортил.
Ведь половина в этих заводах сделана
на гуляевские капиталы Да, Павел-то Михайлыч и дочку-то
свою загубил из-за них…
Привалов шел не один; с ним рядом выступал Виктор Васильевич, пока еще не знавший, как ему держать себя. Марья Степановна увела гостя в
свою гостиную, куда Досифея подала
на стеклянных старинных тарелочках несколько сортов варенья и в какой-то мудреной китайской посудине ломоть сотового меда.
Вечером этого многознаменательного дня в кабинете Василья Назарыча происходила такая сцена. Сам старик полулежал
на свеем диване и был бледнее обыкновенного.
На низенькой деревянной скамеечке,
на которую Бахарев обыкновенно ставил
свою больную ногу, теперь сидела Надежда Васильевна с разгоревшимся лицом и с блестящими глазами.
— Да начать хоть с Хины, папа. Ну, скажи, пожалуйста, какое ей дело до меня? А между тем она является с
своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза то
на меня, то
на Привалова. И положение Привалова было самое глупое, и мое тоже не лучше.
Павел Михайлыч подарил
своему внуку «
на зубок» десять пудов золота.
Они получали строгое воспитание под началом раскольничьих начетчиц и старцев, и потом мальчики увозились
на прииски, девочки выходили замуж или терпеливо ждали
своих суженых.
Поэтому понятно, что
на сына
своей подруги Марья Степановна смотрела глазами родной матери.
Старик однажды пригласил в
свой кабинет Машу и, указывая
на Васю, сказал всего только несколько слов: «Вот, Маша, тебе жених…
Когда, перед сватовством, жениху захотелось хоть издали взглянуть
на будущую подругу
своей жизни, это позволили ему сделать только в виде исключительной милости, и то при таких условиях: жениха заперли в комнату, и он мог видеть невесту только в замочную скважину.
— Вот, Вася, и
на нашей улице праздник, — говорил Гуляев
своему поверенному. — Вот кому оставлю все, а ты это помни: ежели и меня не будет, — все Сергею… Вот мой сказ.
Старик слишком прирос к
своему гнезду, чтобы менять его
на узловские палаты.
Это был атлетически сложенный человек, выпивавший зараз дюжину шампанского и ходивший, для потехи
своего патрона,
на медведя один
на один.
Он много и энергично хлопотал, чтобы поднять упавшую производительность этих когда-то знаменитых заводов, и достиг
своей цели только тогда, когда ему
на помощь явился его старший сын Костя, который, кончив курс в университете, поступил управляющим в Шатровские заводы.
С
своей стороны он желал дать им лучшее образование, поставить
на дорогу, а там — как знают.
С этого времени и произошло разделение бахаревского дома
на две половины: Марья Степановна в этой форме заявила
свой последний и окончательный протест.
Свою неудовлетворенную жажду деятельности Виктор Васильич с лихвой выкупал
на поприще всевозможных художеств, где он не знал соперников.
С детства Верочка любила ходить вместе с немой Досифеей в кухню, прачечную, погреб и кладовые; помогала солить капусту, разводила цветы и вечно возилась с выброшенными
на улицу котятами, которых терпеливо выкармливала, а потом раздавала по
своим знакомым.
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые или что-нибудь видели
своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться в
своей памяти и припомнить, что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести
на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
Ей казалось, что в
своих маленьких комнатках она заперла магическую силу, которая, как магнит, сосредоточит
на себе всеобщее внимание…
Да, этого было даже слишком достаточно, и Хиония Алексеевна
на некоторое время совсем вышла из
своей обычной роли и ходила в каком-то тумане.
Кончив
свое дело, Хиония Алексеевна заняла наблюдательную позицию. Человек Привалова, довольно мрачный субъект, с недовольным и глупым лицом (его звали Ипатом), перевез вещи барина
на извозчике. Хиония Алексеевна, Матрешка и даже сам Виктор Николаевич, затаив дыхание, следили из-за косяков за каждым движением Ипата, пока он таскал барские чемоданы.
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему не было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так не желал ее видеть, как в настоящую минуту.
На душе было так хорошо, в голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом
своим, что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и давило еще так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было так ясно, так хорошо.
Хиония Алексеевна относительно
своего жильца начала приходить к тому убеждению, что он, бедняжка, глуповат и позволяет водить себя за нос первой попавшейся
на глаза девчонке.
— Вот ты и оставайся с
своей книгой, а Сергей Александрыч поедет к Ляховскому да
на Зосе и женится.
Этот разговор сам собой свелся к планам Привалова; он уже открыл рот, чтобы посвятить Надежду Васильевну в
свои заветные мечты, но, взглянув
на нее, остановился.
Старый китайский кот вылез из-за комода, равнодушно посмотрел
на гостей и, точно сконфузившись, убрался в темную каморку, где Павла Ивановна возилась с
своим самоваром.
— Да как вам сказать… У нее совсем особенный взгляд
на жизнь,
на счастье. Посмотрите, как она сохранилась для
своих лет, а между тем сколько она пережила… И заметьте, она никогда не пользовалась ничьей помощью. Она очень горда, хотя и выглядит такой простой.
Nicolas Веревкин, первенец Агриппины Филипьевны и местный адвокат, представлял полную противоположность Виктору Васильичу: высокий, толстый, с могучей красной шеей и громадной, как пивной котел, головой, украшенной шелковыми русыми кудрями, он, по
своей фигуре, как выразился один местный остряк, походил
на благочестивого разбойника.
Веревкин что-то промычал и медленно отхлебнул из
своего стакана; взглянув в упор
на Привалова, он спросил...
«Что он этим хотел сказать? — думал Привалов, шагая по
своему кабинету и искоса поглядывая
на храпевшего Виктора Васильича. — Константин Васильич может иметь
свое мнение, как я
свое… Нет, я уж, кажется, немного того…»