Неточные совпадения
— Что мне делается; живу, как старый кот
на печке. Только вот ноги проклятые не слушают.
Другой раз точно
на чужих ногах идешь… Ей-богу! Опять, тоже вот идешь по ровному месту, а левая нога начнет задирать и начнет задирать. Вроде как подымаешься по лестнице.
Привалов плохо слушал Марью Степановну. Ему хотелось оглянуться
на Надежду Васильевну, которая шла теперь рядом с Васильем Назарычем. Девушка поразила Привалова, поразила не красотой, а чем-то особенным, чего не было в
других.
— Василий Назарыч, ведь со времени казенной опеки над заводами прошло почти десять лет… Несмотря ни
на какие хлопоты, я не мог даже узнать, существует ли такой отчет где-нибудь. Обращался в контроль, в горный департамент, в дворянскую опеку, везде один ответ: «Ничего не знаем… Справьтесь где-нибудь в
другом месте».
— Это твоей бабушки сарафан-то, — объяснила Марья Степановна. — Павел Михайлыч, когда в Москву ездил, так привез материю… Нынче уж нет таких материй, — с тяжелым вздохом прибавила старушка, расправляя рукой складку
на сарафане. — Нынче ваши дамы сошьют платье, два раза наденут — и подавай новое. Материи
другие пошли, и люди не такие, как прежде.
Избыток того чувства, которым Гуляев тяготел к несуществующему сыну, естественно, переходил
на других, и в гуляевском доме проживала целая толпа разных сирот, девочек и мальчиков.
На другой день в саду нашли его окоченелый труп.
Из этих дружеских отношений между отцом и дочерью постепенно выработался совершенно особенный склад жизни
на половине Василья Назарыча:
другие разговоры, интересы и даже самый язык.
Попеременно Виктор Васильич был мыловаром, техником, разведчиком алмазных копей; теперь он пока успокоился
на звании уксусного заводчика, потому что Василий Назарыч наотрез отказался оплачивать все
другие его затеи.
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые или что-нибудь видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами;
другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить, что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести
на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
Налицо уже было два очень красноречивых факта: во-первых, Привалов остановился в рублевом номере, во-вторых, он сделал первый визит Бахаревым
на другой же день.
— Плетет кружева, вяжет чулки… А как хорошо она относится к людям! Ведь это целое богатство — сохранить до глубокой старости такое теплое чувство и стать выше обстоятельств. Всякий
другой на ее месте давно бы потерял голову, озлобился, начал бы жаловаться
на все и
на всех. Если бы эту женщину готовили не специально для богатой, праздной жизни, она принесла бы много пользы и себе и
другим.
— Об этом мы еще поговорим после, Сергей Александрыч, а теперь я должен вас оставить… У меня дело в суде, — проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. — Через час я должен сказать речь в защиту одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь в
другой раз… Да вот что: как-нибудь
на днях загляните в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!
— Если бы я отдал землю башкирам, тогда чем бы заплатил мастеровым, которые работали
на заводах полтораста лет?.. Земля башкирская, а заводы созданы крепостным трудом. Чтобы не обидеть тех и
других, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться с своими историческими кредиторами. В какой форме устроится все это — я еще теперь не могу вам сказать, но только скажу одно, — именно, что ни одной копейки не возьму лично себе…
Агриппина Филипьевна была несколько
другого мнения относительно Зоси Ляховской, хотя и находила ее слишком эксцентричной. Известная степень оригинальности, конечно, идет к женщине и делает ее заманчивой в глазах мужчин, хотя это слишком скользкий путь,
на котором нетрудно дойти до смешного.
В пансионе Агриппина Филипьевна и Хиония Алексеевна, выражаясь
на пансионском жаргоне, обожали одна
другую.
От нечего делать он рассматривал красивую ореховую мебель, мраморные вазы, красивые драпировки
на дверях и окнах, пестрый ковер, лежавший у дивана, концертную рояль у стены, картины, — все было необыкновенно изящно и подобрано с большим вкусом; каждая вещь была поставлена так, что рекомендовала сама себя с самой лучшей стороны и еще служила в то же время необходимым фоном, объяснением и дополнением
других вещей.
Небольшая головка была украшена самою почтенною лысиною, точно все волосы
на макушке были вылизаны коровой или
другим каким животным, обладающим не менее широким и длинным языком; эта оригинальная головка была насажена
на длинную жилистую шею с резко выдававшимся кадыком, точно горло было завязано узлом.
Агриппина Филипьевна посмотрела
на своего любимца и потом перевела свой взгляд
на Привалова с тем выражением, которое говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был уже
на пути к известности, не в пример
другим уездным городам.
— О да… совершенно верно: хоть бы понюхать, — сладко согласился дядюшка, складывая мягким движением одну ножку
на другую. — Очень богатые люди бывают…
Половодов охотно отвечал
на все вопросы милого дядюшки, но этот родственный обыск снова немного покоробил его, и он опять подозрительно посмотрел
на дядюшку; но прежнего смешного дядюшки для Половодова уже не существовало, а был
другой, совершенно новый человек, который возбуждал в Половодове чувство удивления и уважения.
Василий Назарыч половину года проводил
на приисках, а
другую половину почти все вечера у него были заняты кабинетной работой или визитами разных нужных людей.
Девушка с недоверием посмотрела
на Привалова и ничего не ответила. Но в
другой раз, когда они остались вдвоем, она серьезно спросила...
С этой точки зрения русские горные заводы, выстроенные
на даровой земле крепостным трудом, в настоящее время являются просто язвой в экономической жизни государства, потому что могут существовать только благодаря высоким тарифам, гарантиям, субсидиям и всяким
другим льготам, которые приносят громадный вред народу и обогащают одних заводчиков.
— Да так… Существует что-то вроде фатализма: люди, близкие
друг другу по духу, по складу ума, по стремлениям и даже по содержанию основных идей, расходятся иногда
на всю жизнь из-за каких-либо глупейших пустяков, пустой фразы, даже из-за одного непонятого слова.
— Нет, это пустяки. Я совсем не умею играть… Вот садитесь сюда, — указала она кресло рядом с своим. — Рассказывайте, как проводите время. Ах да, я третьего дня, кажется, встретила вас
на улице, а вы сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в
другую сторону. Если вы будете оправдываться близорукостью, это будет грешно с вашей стороны.
Половодов скрепя сердце тоже присел к столу и далеко вытянул свои поджарые ноги; он смотрел
на Ляховского и Привалова таким взглядом, как будто хотел сказать: «Ну,
друзья, что-то вы теперь будете делать… Посмотрим!» Ляховский в это время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских книг, сдвинул свои очки совсем
на лоб и проговорил деловым тоном...
— Она и теперь в конюшне стоит, — флегматически отвечал Илья, трогая одной рукой то место, где у
других людей бывает шея, а у него из-под ворота ситцевой рубашки выползала широкая жирная складка кожи, как у бегемота. — Мне
на што ее, вашу метлу.
Василий Назарыч указал Привалову
на слабые места опеки, но теперь рано было останавливаться
на них: Ляховский, конечно, сразу понял бы, откуда дует ветер, и переменил бы тактику, а теперь ему поневоле приходилось высказываться в том или
другом смысле.
По
другую сторону Зоси выделялась фигура Виктора Васильича с сбитой
на затылок шляпой и с выдававшейся вперед козлиной бородкой.
Этот молодой человек был не кто
другой, как единственный сын Ляховского — Давид; он слишком рано познакомился с обществом Виктора Васильича, Ивана Яковлича и Лепешкина, и отец давно махнул
на него рукой.
— Нет, будемте говорить серьезно. Знаете, мужчина никогда не поймет сразу
другого человека, а женщина… Это, заметьте, очень важно, и я серьезно рассчитываю
на вашу проницательность.
Половодов внимательно посмотрел
на девушку; она ответила ему странной улыбкой, в которой были перемешаны и сожаление, и гордость, и что-то такое… «бабье», сказал бы Половодов, если бы эта улыбка принадлежала не Зосе Ляховской, а
другой женщине.
Мы уже видели, что в нем были и Лепешкин, и Виктор Васильич, и еще много
других лиц,
на которых Ляховскому приходилось смотреть сквозь пальцы.
Доктор
на это ничего не отвечал обыкновенно, и Ляховский переходил
на другой тон.
Что бы вы думали: набат, народ бежит со всех сторон, и Ляховский трусцой задувает вместе с
другими, а пожар
на другом конце города.
А вот что, — совершенно
другим тоном прибавил Веревкин, отваливая свою тушу
на спинку кресла, — я заехал, собственно, везти вас к Половодову…
Веревкин для такого сорта поручений был самый золотой человек, потому что, несмотря
на величайшие затруднения и препятствия при их выполнении, он даже не задавал себе вопроса, для чего нужен был Антониде Ивановне Привалов, нужен именно сегодня, а не в
другое время.
Марья Степановна именно того и ждала, чтобы Привалов открылся ей, как
на духу. Тогда она все извинила бы ему и все простила, но теперь
другое дело: он, очевидно, что-то скрывает от нее, значит, у него совесть не чиста.
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я, да и не думал, как добыть деньги, если бы мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто
на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
Хиония Алексеевна окончательно махнула рукой
на своего жильца и, конечно, сейчас же отправилась отвести душу к своему единственному, старому, верному
другу.
На письменном столе, кроме бумаг и конторских книг, кучей лежали свернутые трубочкой планы и чертежи, части деревянной модели, образчики железных руд, пробы чугуна и железа и еще множество
других предметов, имевших специально заводское значение.
На другой день Привалов встал с головной болью.
Слабая сторона дела заключалась в том, что услужливый землемер в пылу усердия замежевал целую башкирскую деревню Бухтармы; с
другой стороны, услужливый человек, посредник, перевел своей единоличной властью целую башкирскую волость из вотчинников в припущенники, [Вотчинниками
на Урале называли башкир — коренных владельцев земельных угодий, а припущенниками — всех переселившихся
на их земли из
других мест.] то есть с надела в тридцать десятин посадил
на пятнадцать.
Но здесь совсем
другое: эти бронзовые испитые лица с косыми темными глазами глядят
на вас с тупым безнадежным отчаянием, движения точно связаны какой-то мертвой апатией даже в складках рваных азямов чувствовалось эта чисто азиатское отчаяние в собственной судьбе.
Лоскутов уезжал
на прииски только
на несколько дней. Работы зимой были приостановлены, и у него было много свободного времени. Привалов как-то незаметно привык к обществу этого совершенно особенного человека, который во всем так резко отличался от всех
других людей. Только иногда какое-нибудь неосторожное слово нарушало это мирное настроение Привалова, и он опять начинал переживать чувство предубеждения к своему сопернику.
После этого вступления пани Марина наконец сдавалась
на «одно слово», и Альфонс Богданыч выпытывал из нее все, что ему было нужно. Они беседовали по целым часам самым мирным образом, как самые лучшие
друзья, и пани Марина оставалась очень довольна, рассматривая принесенные Альфонсом Богданычем образчики разных материй и план забавок.
Комната Зоси выходила окнами
на двор,
на север; ее не могли заставить переменить эту комнату
на другую, более светлую и удобную, потому что из своей комнаты Зося всегда могла видеть все, что делалось
на дворе, то есть, собственно, лошадей.
Экзотическая зелень по углам, реставрированная живопись, новые драпировки
на окнах, навощенный паркет — словом, зал благодаря стараниям Альфонса Богданыча принял совершенно
другой вид.
Привалов видел, как он взял правой рукой Зосю за талию, но не так, как
другие, а совсем особенным образом, так что Зося слегка наклонилась
на его широкую грудь всем телом.
Nicolas подхватил Привалова под руку и потащил через ряд комнат к буфету, где за маленькими столиками с зеленью — тоже затея Альфонса Богданыча, — как в загородном ресторане, собралась самая солидная публика: председатель окружного суда, высокий старик с сердитым лицом и щетинистыми бакенбардами, два члена суда, один тонкий и длинный,
другой толстый и приземистый; прокурор Кобяко с длинными казацкими усами и с глазами навыкате; маленький вечно пьяненький горный инженер; директор банка, женатый
на сестре Агриппины Филипьевны; несколько золотопромышленников из крупных, молодцеватый старик полицеймейстер с военной выправкой и седыми усами, городской голова из расторговавшихся ярославцев и т. д.