Неточные совпадения
— Да!.. — уже со слезами в голосе повторял Кишкин. — Да… Легко это говорить: перестань!.. А никто не спросит,
как мне живется… да. Может, я кулаком слезы-то вытираю, а другие радуются… Тех же горных инженеров взять: свои
дома имеют, на рысаках катаются, а я вот на своих на двоих вышагиваю. А отчего, Родион Потапыч? Воровать я вовремя не умел… да.
— А
дом где? А всякое обзаведенье? А деньги? — накинулся на него Зыков с ожесточением. — Тебе руки-то отрубить надо было, когда ты в карты стал играть, да мадеру стал лакать, да пустяками стал заниматься… В чьем
дому сейчас Ермошка-кабатчик
как клоп раздулся? Ну-ка, скажи, а?..
Старинная постройка сказывалась тем, что
дома были расставлены
как попало,
как строились по лесным дебрям.
Дома старик бывал редко,
как мы уже говорили.
Он ночевал на воскресенье
дома, а затем в воскресенье же вечером уходил на свой пост, потому что утро понедельника для него было самым боевым временем: нужно было все работы пускать в ход на целую неделю, а рабочие не все выходили, справляя «узенькое воскресенье»,
как на промыслах называли понедельник.
У себя
дома Яша Малый не мог распорядиться даже собственными детьми, потому что все зависело от дедушки, а дедушка относился к сыну с большим подозрением,
как и к Устинье Марковне.
Дело в том, что любимая дочь Федосья бежала из
дому,
как это сделала в свое время Татьяна, — с той разницей, что Татьяна венчалась, а Федосья ушла в раскольничью семью сводом.
Напустив на себя храбрости, Яша к вечеру заметно остыл и только почесывал затылок. Он сходил в кабак, потолкался на народе и пришел домой только к ужину. Храбрости оставалось совсем немного, так что и ночь Яша спал очень скверно, и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в
доме раньше всех и видела,
как Яша начинает трусить. Роковой день наступал. Она ничего не говорила, а только тяжело вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
— Ты это что за модель выдумал… а?! — грозно встретил Родион Потапыч непокорное детище. — Кто в
дому хозяин?..
Какие ты слова сейчас выражал отцу? С кем связался-то?.. Ну, чего березовым пнем уставился?
С появлением баушки Лукерьи все в
доме сразу повеселели и только ждали, когда вернется грозный тятенька. Устинья Марковна боялась,
как бы он не проехал ночевать на Фотьянку, но Прокопию по дороге кто-то сказал, что старика видели на золотой фабрике. Родион Потапыч пришел домой только в сумерки. Когда его в дверях встретила баушка Лукерья, старик все понял.
— Вот ты, Лукерья, про каторгу раздумалась, — перебил ее Родион Потапыч, — а я вот про нынешние порядки соображаю… Этак
как раскинешь умом-то, так ровно даже ничего и не понимаешь. В ум не возьмешь, что и к чему следует. Каторга была так каторга, солдатчина была так солдатчина, — одним словом, казенное время… А теперь-то что?.. Не то что других там судить, а у себя в
дому,
как гнилой зуб во рту… Дальше-то что будет?..
Дом стоял на углу,
как раз напротив золотопромывальной фабрики.
Он сейчас же женился на Дарье и зажил своим
домом,
как следует справному мужику, а впоследствии уже открыл кабак и лавку.
Детей у них не было, и Ермошка мечтал, когда умрет жена, завестись настоящей семьей и имел уже на примете Феню Зыкову. Так рассчитывал Ермошка, но не так вышло. Когда Ермошка узнал,
как ушла Феня из
дому убегом, то развел только руками и проговорил...
— Шел бы ты домой, Тарас, — часто уговаривал его Ермошка, — дома-то, поди, жена тебя вот
как ждет. А по пути завернул бы к тестю чаю напиться. Богатый у тебя тестюшка.
— А
как он ее запрет дома-то? — сомневалась старая раскольница, пристально вглядываясь в хитрого посла.
Баушка Лукерья жила в задней избе одна, и, когда легли спать, она, чтобы утешить чем-нибудь Феню, начала рассказывать про прежнюю «казенную жизнь»:
как она с сестрой Марфой Тимофеевной жила «за помещиком»,
как помещик обижал своих дворовых девушек,
как сестра Марфа Тимофеевна не стерпела поруганья и подожгла барский
дом.
— Ну а
какая дома-то свинья, Никита Яковлич?
В партии Кишкина находился и Яша Малый, но он и здесь был таким же безответным,
как у себя
дома. Простые рабочие его в грош не ставили, а Кишкин относился свысока. Матюшка дружил только со старым Туркой да со своими фотьянскими. У них были и свои разговоры. Соберутся около огонька своей артелькой и толкуют.
Да и
какие деньги у бабы, которая сидит все
дома и убивается по домашности да с ребятишками.
— Пали и до нас слухи,
как она огребает деньги-то, — завистливо говорила Марья, испытующе глядя на сестру. — Тоже, подумаешь, счастье людям… Мы вон за богатых слывем, а в другой раз гроша расколотого в
дому нет. Тятенька-то не расщедрится… В обрез купит всего сам, а денег ни-ни. Так бьемся, так бьемся… Иголки не на что купить.
— А ежели она у меня с ума нейдет?..
Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене.
Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена.
Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского
дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
— Кожин меня за воротами ждет, Степан Романыч… Очертел он окончательно и дурак дураком. Я с ним теперь отваживаюсь вторые сутки… А Фене я сродственник: моя-то жена родная — ейная сестра, значит, Татьяна. Ну, значит, я и пришел объявиться, потому
как дело это особенное.
Дома ревут у Фени, Кожин грозится зарезать тебя, а я с емя со всеми отваживаюсь… Вот
какое дельце, Степан Романыч. Силушки моей не стало…
Всю дорогу до Фотьянки Мыльников болтал без утыху и даже рассказал,
как он пил чай с Карачунским сегодня, пока Кожин ждал его у ворот господского
дома.
Дом зятю Прокопию достанется «на детей»,
как обещал Родион Потапыч, не рассчитывавший на своего Яшу
как на достойного наследника.
«Хоть бы для видимости построжил, — даже пожалела про себя привыкшая всего бояться старуха. —
Какой же порядок в
дому без настоящей страсти? Вон Наташка скоро заневестится и тоже, пожалуй, сбежит, или зять Прокопий задурит».
Как на грех, самого старика в этот критический момент не случилось
дома — он закладывал шнур в шахте, а в конторке горела одна жестяная лампочка.
Нужно было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить в стороне господский
дом. У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь в свое дело, точно оно уже было совершившимся фактом. А главное,
как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить. Да тут золото само полезет. И
как это раньше ему Кожин не пришел на ум?.. Ну, да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
— Марьюшка, а кто хозяин в
дому? А? А Ястребова я распатроню!.. Я ему по-ка-жу-у… Я, брат, Марья, с горя маненько выпил. Тоже обидно: вон
какое богачество дураку Мыльникову привалило. Чем я его хуже?..
Карачунский знал, что Феня уйдет от него сейчас же,
как только заметит, что она лишняя в этом
доме.
С Петром Васильичем вообще что-то сделалось, и он просто бросался на людей,
как чумной бык. С баушкой у них шли постоянные ссоры, и они старались не встречаться. И с Марьей у баушки все шло «на перекосых», — зубастая да хитрая оказалась Марья, не то что Феня, и даже помаленьку стала забирать верх в
доме. Делалось это само собой, незаметно, так что баушка Лукерья только дивилась, что ей самой приходится слушаться Марьи.
— Нет, ты лучше убей меня, Матюшка!.. Ведь я всю зиму зарился на жилку Мыльникова,
как бы от нее свою пользу получить, а богачество было прямо у меня в
дому, под носом… Ну
как было не догадаться?.. Ведь Шишка догадался же… Нет, дурак, дурак, дурак!..
Как у свиньи под рылом все лежало…
Результатом этой сцены было то, что враги очутились на суде у Карачунского. Родион Потапыч не бывал в господском
доме с того времени,
как поселилась в нем Феня, а теперь пришел, потому что давно уже про себя похоронил любимую дочь.
— Господин следователь, вам небезызвестно, что и в казенном
доме, и в частном есть масса таких формальностей,
какие существуют только на бумаге, — это известно каждому. Я сделал не хуже не лучше, чем все другие,
как те же мои предшественники… Чтобы проверить весь инвентарь такого сложного дела,
как громадные промысла, потребовались бы целые годы, и затем…
Действительно, Мыльников сейчас же отправился в Тайболу. Кстати, его подвез знакомый старатель, ехавший в город. Ворота у кожинского
дома были на запоре,
как всегда. Тарас «помолитвовался» под окошком. В окне мелькнуло чье-то лицо и сейчас же скрылось.
Петрунька чувствовал себя очень скверно и целые дни прятался от сердитой баушки,
как пойманный зверек. Он только и ждал того времени, когда Наташка укладывала его спать с собой. Наташка целый день летала по всему
дому стрелой, так что ног под собой не слышала, а тут находила и ласковые слова, и сказку, и какие-то бабьи наговоры, только бы Петрунька не скучал.