Неточные совпадения
— Известно, золота в Кедровской даче неочерпаемо, а только ты опять зря болтаешь: кедровское золото мудреное — кругом болота, вода долит, а внизу камень. Надо еще взять кедровское-то золото. Не об этом речь. А
дело такое, что в Кедровскую дачу кинутся промышленники из города и с Балчуговских промыслов народ
будут сбивать. Теперь у нас весь народ как в чашке каша, а тогда и расползутся… Их только помани. Народ отпетый.
— Я-то и хотел поговорить с тобой, Родион Потапыч, — заговорил Кишкин искательным тоном. —
Дело, видишь, в чем. Я ведь тогда на казенных ширфовках
был, так одно местечко заприметил: Пронькина вышка называется. Хорошие знаки оказывались… Вот бы заявку там хлопотнуть!
— Не ты, так другие пойдут… Я тебе же добра желал, Родион Потапыч. А что касается Балчуговских промыслов, так они о нас с тобой плакать не
будут… Ты вот говоришь, что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом
деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской — ну, назаявляют приисков на самой грани да и
будут скупать ваше балчуговское золото, а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое
дело!
— А ведь ты верно, — уныло согласился Зыков. — Потащат наше золото старателишки. Это уж как
пить дадут. Ты их только помани… Теперь за ними не уследишь
днем с огнем, а тогда и подавно! Только, я думаю, — прибавил он, — врешь ты все…
—
Было и твое
дело, что тут греха таить!
— А в Фотьянку, домой… Поясницу разломило, да и
дело по домашности тоже
есть, а здесь и без меня управятся.
Из кабака Кишкин отправился к Петру Васильичу, который сегодня случился дома. Это
был испитой мужик, кривой на один глаз. На сходках он
был первый крикун. На Фотьянке у него
был лучший дом, единственный новый дом и даже с новыми воротами. Он принял гостя честь честью и все поглядывал на него своим уцелевшим оком. Когда Кишкин объяснил, что ему
было нужно, Петр Васильевич сразу смекнул, в чем
дело.
— Да сделай милость, хоша сейчас к следователю! — повторял он с азартом. — Все покажу, как
было дело. И все другие покажут. Я ведь смекаю, для чего тебе это надобно… Ох, смекаю!..
Да и все остальные растерялись.
Дело выходило самое скверное, главное, потому, что вовремя не оповестили старика. А суббота быстро близилась… В пятницу
был собран экстренный семейный совет. Зять Прокопий даже не вышел на работу по этому случаю.
— Бог не без милости, Яша, — утешал Кишкин. — Уж такое их девичье положенье: сколь девку ни корми, а все чужая… Вот что, други, надо мне с вами переговорить по тайности: большое
есть дело. Я тоже до Тайболы, а оттуда домой и к тебе, Тарас, по пути заверну.
— Вот что, господа, — заговорил он, прикрывая жену собой, — не женское
дело разговоры разговаривать… У Федосьи Родионовны
есть муж, он и в ответе. Так скажите и батюшке Родиону Потапычу… Мы от ответа не прячемся… Наш грех…
И теща и жена отлично понимали, что Прокопий хочет скрыться от греха, пока Родион Потапыч
будет производить над бабами суд и расправу, но ничего не сказали: что же, известное
дело, зять… Всякому до себя.
«Банный
день» справлялся у Зыковых по старине: прежде, когда не
было зятя, первыми шли в баню старики, чтобы воспользоваться самым дорогим первым паром, за стариками шел Яша с женой, а после всех остальная чадь, то
есть девки, которые вообще за людей не считались.
Время летело быстро, и Устинья Марковна совсем упала духом: спасенья не
было. В другой бы
день, может, кто-нибудь вечером завернул, а на людях Родион Потапыч и укротился бы, но теперь об этом нечего
было и думать: кто же пойдет в банный
день по чужим дворам. На всякий случай затеплила она лампадку пред Скорбящей и положила перед образом три земных поклона.
— А вот это самое…
Будет тебе надо мной измываться. Вполне даже достаточно… Пора мне и своим умом жить… Выдели меня, и конец тому
делу. Купи мне избу, лошадь, коровенку, ну обзаведение, а там я сам…
— Дело-то самое короткое, Родивон Потапыч… Шишка-то
был у тебя на Фотьянке?
— Может, и
будет, да говорить-то об этом не след, Степан Романыч, — нравоучительно заметил старик. — Не таковское это
дело…
— Пустой человек, — коротко решил Зыков. — Ничего из того не
будет, да и
дело прошлое… Тоже и в живых немного уж осталось, кто после воли на казну робил. На Фотьянке найдутся двое-трое, да в Балчуговском десяток.
— Ничего я не знаю, Степан Романыч… Вот хоша и сейчас взять: я и на шахтах, я и на Фотьянке, а конторское
дело опричь меня делается. Работы
были такие же и раньше, как сейчас. Все одно… А потом путал еще меня Кишкин вольными работами в Кедровской даче. Обложат, грит, ваши промысла приисками,
будут скупать ваше золото, а запишут в свои книги. Это-то он резонно говорит, Степан Романыч. Греха не оберешься.
Как-то раз один служащий — повытчики еще тогда
были, — повытчик Мокрушин, седой уж старик, до пенсии ему оставалось две недели,
выпил грешным
делом на именинах да пьяненький и попадись Телятникову на глаза.
Карачунский слушал и весело смеялся: его всегда забавлял этот фанатик казенного приискового
дела. Старик весь
был в прошлом, в том жестоком прошлом, когда казенное золото добывалось шпицрутенами. Оников молчал. Немец Штамм нарушил наступившую паузу хладнокровным замечанием...
— Как же, значит, я, родной отец, и вдруг не могу? Совершеннолетняя-то она двадцати одного
будет… Нет, это не таковское
дело, Степан Романыч, чтобы потакать.
Это
был генерал-невидимка, хотя его именем и вершились миллионные
дела.
Ограничивающим условием при передаче громадных промыслов в частные руки
было только одно, именно: чтобы компания главным образом вела разработку жильного золота, покрывая неизбежные убытки в таком рискованном
деле доходами с россыпного золота.
Карачунский в принципе
был враг всевозможных репрессий и предпочитал всему те полумеры, уступки и сделки, которыми только и поддерживалось такое сложное
дело.
По наружному виду, приемам и привычкам это
был самый заурядный бонвиван и даже немножко мышиный жеребчик, и никто на промыслах не поверил бы, что Карачунский что-нибудь смыслит в промысловом
деле и что он когда-нибудь работал.
Но такое мнение
было несправедливо: Карачунский отлично знал
дело и обладал величайшим секретом работать незаметно.
— Вчера у меня
был Родион Потапыч, — заговорил Карачунский без предисловий. — Он ужасно огорчен и просил меня… Одним словом, вам нужно помириться со стариком. Я не впутался бы в это
дело, если бы не уважал Родиона Потапыча… Это такой почтенный старик, единственный в своем роде.
— Да… это действительно… Как же быть-то, Акинфий Назарыч? Старик грозился повести
дело судом…
Это открытие обрадовало Карачунского. Можно
будет заложить на Ульяновом кряже новую шахту, — это
будет очень эффектно и в заводских отчетах, и для парадных прогулок приезжающих на промыслы любопытных путешественников. Значит, жильное
дело подвигается вперед и прочее.
Но
дело в том, что этот штат все увеличивался, потому что каждый год приезжали из Петербурга новые служащие, которым нужно
было создавать место и изобретать занятия.
— И любезное
дело, — согласилась баушка, подмигивая Устинье Марковне. — Одной-то мне, пожалуй, и опасливо по нонешнему времю ездить, а сегодня еще воскресенье… Пируют у вас на Балчуговском, страсть пируют. Восетта еду я также на вершной, а навстречу мне ваши балчуговские парни идут. Совсем молодые, а пьяненькие… Увидали меня, озорники, и давай галиться: «Тпру, баушка!..» Ну, я их нагайкой, а они меня обозвали что ни
есть хуже, да еще с седла хотели стащить…
К суровому старику относились с глубоким уважением именно потому, что он видел каждое
дело насквозь, и не
было никакой возможности обмануть его в ничтожных пустяках.
Кроме своего каторжного начальства и солдатского для рекрутов, в распоряжении горных офицеров находилось еще два казачьих батальона со специальной обязанностью производить наказания на самом месте работ; это
было домашнее
дело, а «крестный» Никитушка и «зеленая улица» — парадным наказанием, главным образом на страх другим.
Первые два года Родион Потапыч работал на винокуренном заводе, где все
дело вершилось исключительно одним каторжным трудом, а затем попал в разряд исправляющихся и
был отправлен на промыслы.
«Вот я ему, подлецу, помяну как-нибудь про фискалу-то, — подумал Родион Потапыч, припоминая готовившееся скандальное
дело. — Эх, надо бы мне
было ему тогда на Фотьянке узелок завязать, да не догадался… Ну, как-нибудь в другой раз».
Между тем это
было казенное промысловое население, несколькими поколениями воспитавшееся на своем приисковом
деле.
С водворением на Балчуговских промыслах компанейского
дела Родион Потапыч успокоился, потому что хотя прежней каторжной и военно-горной крепи уже не существовало, но ее заменила целая система невидимых нитей, которыми жизнь промыслового населения
была опутана еще крепче.
Не
было внешнего давления, как в казенное время, но «вольные» рабочие со своей волчьей волей не знали, куда деваться, и шли работать к той же компании на самых невыгодных условиях, как вообще
было обставлено
дело: досыта не наешься и с голоду не умрешь.
Все знали, что это пропащий человек и что он даже и не знает приискового
дела, но такова
была жажда золота, что верили пустому человеку, сулившему золотые горы.
Сотни семей
были заняты одним и тем же
делом и сбивали цену товара самым добросовестным образом: городские купцы богатели, а Низы захудали до последней крайности.
У него
был свой расчет: в столярном
деле ему приходилось отдуваться одному, а при сапожном ремесле ему могли помогать жена и подраставшие дети.
Но предстояло важное
дело, которое Мыльников все откладывал: именно сегодня Мина Клейменый должен
был рассказать какую-то мудреную историю про Мутяшку.
— Ну а про свинью-то, дедушка, — напомнил Тарас. — Ты уж нам все обскажи, как
было дело…
Первое
дело, самородок-то на свинью походил: и как будто рыло, и как будто ноги — как
есть свинья.
Дальше в избушке поднялся такой шум, что никто и ничего не мог разобрать. Окся успела слетать за второй четвертью и на закуску принесла соленого максуна. Пока другие
пили водку, она успела стащить половину рыбы и
разделила братьям и матери, сидевшим в холодных сенях.
— Ты с нее одежу-то ихнюю сыми первым
делом… Нож мне это вострый. А ежели нагонят из Тайболы да
будут приставать, так ты мне дай знать на шахты или на плотину: я их живой рукой поверну.
— А Маремьяна?.. Нет, голубушка, при живности старухи нечего
было тебе и думать. Пустое это
дело, закостенела она в своей старой вере…
Ровно через неделю Кожин разыскал, где
была спрятана Феня, и верхом приехал в Фотьянку. Сначала, для отвода глаз, он завернул в кабак, будто собирается золото искать в Кедровской даче. Поговорил он кое с кем из мужиков, а потом послал за Петром Васильичем. Тот не заставил себя ждать и, как увидел Кожина, сразу смекнул, в чем
дело. Чтобы не выдать себя, Петр Васильич с час ломал комедию и сговаривался с Кожиным о золоте.
— Вот что, друг милый, — заговорил Петр Васильич, — зачем ты приехал — твое
дело, а только смотри, чтобы тихо и смирно. Все от матушки
будет: допустит тебя или не допустит. Так и знай…