— Я и не говорю, что все такие, а только
к слову пришлось: всякие бывают и молодые мужья… А муж постарше совсем уж другое: он уж не надышится на жену, на руках ее носит. Оно и спокойнее, и куда лучше, хоть ты как поверни. Вон мамынька тоже за старого мужа выходила, а разве хуже других прожила? Прежде совсем не спрашивали девок, за кого замуж отдают, да жили не хуже нашего-то…
Неточные совпадения
Ох, вышел грех, большой грех… — пожалела Татьяна Власьевна грешного человека, Поликарпа Семеныча, и погубила свою голову, навсегда погубила. Сделалось с нею страшное, небывалое… Сама она теперь не могла жить без Поликарпа Семеныча, без его грешной ласки, точно кто ее привязал
к нему. Позабыла и мужа, и деток, и свою спобедную головушку для одного ласкового
слова, для приворотного злого взгляда.
С последними
словами он подал матери кусок кварца, который привез еще Михалко. Старуха нерешительно взяла в руку «игрушку» и, отнеся далеко от глаз, долго и внимательно рассматривала
к свету.
— Неужели он тебе нравится, этот чурбан Алешка? — иногда спрашивала Нюшу бойкая Феня Пятова. — Он и слова-то по-человечески не может сказать, я думаю…
К этакому-то чуду ты и выбегаешь за ворота? Ха-ха…
— Это вы справедливо, Татьяна Власьевна… Точно, что наша Марфа Петровна целый дом ведет, только ведь все-таки она чужой человек, ежели разобрать. Уж ей не укажи ни в чем, а боже упаси, ежели поперешное
слово сказать. Склалась, только ее и видел.
К тем же Шабалиным уйдет, ей везде дорога.
— Помните, Гордей Евстратыч, как вы мне тогда сказали про великое
слово о Нюше… Вот я хочу поговорить с вами о нем. Зачем вы ее губите, Гордей Евстратыч? Посмотрите, что из нее сталось в полгода: кукла какая-то, а не живой человек… Ежели еще так полгода пройдет, так, пожалуй,
к весне и совсем она ноги протянет. Я это не
к тому говорю, чтобы мне самой очень нравился Алексей… Я и раньше смеялась над Нюшей, ну, оно вышло вон как. Если он ей нравится, так…
Порфир Порфирыч ничего не ответил на это, а только повернулся и, пошатываясь, пошел
к двери. Татьяна Власьевна бросилась за ним и старалась удержать за фалды сюртука, о. Крискент загородил было двери, но был безмолвно устранен. Гордей Евстратыч догнал обиженного гостя уже на дворе; он шел без шапки и верхнего пальто, как сидел за столом, и никому не отвечал ни
слова.
— Давно я хочу, Владимир Петрович, спросить вас, да все как-то не смею… — нерешительно проговорила однажды Татьяна Власьевна. — Сдается мне, что как будто вы раньше
к старой вере были привержены… Ей-богу! Уж очень вы хозяйство всякое произошли… В Москве есть такие купцы на Рогожском!.. Извините уж на простом
слове…
Одним
словом, вас мучат, бабушка Татьяна, ваши натянутые отношения
к вашим родственникам, то есть
к Савиным и
к Колобовым.
Ариша молчала, не желая сказать «
слова». Это был вызов на отчаянную борьбу, и Гордей Евстратыч еще сильнее привязывался
к неподдававшейся невестке. Чтобы окончательно доконать ее, он с дьявольской изобретательностью напустил на Аришу сладкогласного о. Крискента, который должен был обратить заблудшую душу на путь истины.
Сама Алена Евстратьевна и виду не показывала, что замечает что-нибудь, и только все льнула
к Нюше и так обошла своими ласковыми речами девку, что та поверила и ее горю по братце, и слезам, и жалобным
словам, какие умела говорить модница.
— Да вы, маменька, то подумайте: оборотистого, хорошего человека, который живет с настоящим понятием, вы боитесь, а того не боитесь, что вы сегодня живы и здоровы, а завтра бог весть… Не
к тому
слово говорится, маменька, что я смерти вашей желаю, а
к примеру: все под Богом ходим. Вот я и моложе вас, а чуть ноне совсем ноги не протянула…
Так прошел весь медовый месяц. Павел Митрич оказался человеком веселого нрава, любил ездить по гостям и
к себе возил гостей. Назовет кого попало, а потом и посылает жену тормошить бабушку насчет угощенья. Сам никогда
слова не скажет, а все через жену.
Неточные совпадения
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе
к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни
слова не знает.
Я
слово вам скажу!» // Притихла площадь людная, // И тут Ермил про мельницу // Народу рассказал: // «Давно купец Алтынников // Присватывался
к мельнице, // Да не плошал и я, // Раз пять справлялся в городе, // Сказали: с переторжкою // Назначены торги.
Ты дай нам
слово верное // На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, // По совести, по разуму, // По правде отвечать, // Не то с своей заботушкой //
К другому мы пойдем…»
— Уж будто вы не знаете, // Как ссоры деревенские // Выходят?
К муженьку // Сестра гостить приехала, // У ней коты разбилися. // «Дай башмаки Оленушке, // Жена!» — сказал Филипп. // А я не вдруг ответила. // Корчагу подымала я, // Такая тяга: вымолвить // Я
слова не могла. // Филипп Ильич прогневался, // Пождал, пока поставила // Корчагу на шесток, // Да хлоп меня в висок! // «Ну, благо ты приехала, // И так походишь!» — молвила // Другая, незамужняя // Филиппова сестра.
«Дерзай!» — за ними слышится // Дьячково
слово; сын его // Григорий, крестник старосты, // Подходит
к землякам. // «Хошь водки?» — Пил достаточно. // Что тут у вас случилося? // Как в воду вы опущены?.. — // «Мы?.. что ты?..» Насторожились, // Влас положил на крестника // Широкую ладонь.