Неточные совпадения
Ну, хорошо: скорбит он
и скорбит, а владыко решили,
что быть ему за его пьянство без места,
и легли однажды после трапезы на диванчик с книжкой отдохнуть
и заснули.
И насилу его высокопреосвященство добились,
что он повинился: «Виноват, — говорит, — в одном,
что сам, слабость душевную имея
и от отчаяния думая,
что лучше жизни себя лишить, я всегда на святой проскомидии за без покаяния скончавшихся
и руки на ся наложивших молюсь…»
Ну, тут владыко
и поняли,
что то за тени пред ним в видении, как тощие гуси, плыли,
и не восхотели радовать тех демонов,
что впереди их спешили с губительством,
и благословили попика: «Ступай, — изволили сказать, —
и к тому не согрешай, а за кого молился — молись», —
и опять его на место отправили.
Ну, тут я вижу,
что он пардону просит, поскорее с него сошел, протер ему глаза, взял за вихор
и говорю: «Стой, собачье мясо, песья снедь!» да как дерну его книзу — он на колени передо мною
и пал,
и с той поры такой скромник сделался,
что лучше требовать не надо:
и садиться давался
и ездил, но только скоро издох.
После этого мы пили вдвоем с ним очень много рому, до того,
что он раскраснелся
и говорит, как умел: «
Ну, теперь, мол, открывай,
что ты с конем делал?» А я отвечаю: «Вот
что…» — да глянул на него как можно пострашнее
и зубами заскрипел, а как горшка с тестом на ту пору при себе не имел, то взял да для примеру стаканом на него размахнул, а он вдруг, это видя, как нырнет —
и спустился под стол, да потом как шаркнет к двери, да
и был таков,
и негде его стало
и искать.
Ну зато, которые оборкаются
и останутся жить, из тех тоже немалое число, учивши, покалечить придется, потому
что на их дикость одно средство — строгость, но зато уже которые все это воспитание
и науку вынесут, так из этих такая отборность выходит,
что никогда с ними никакой заводской лошади не сравниться по ездовой добродетели.
Мы этих офицерских кофишенками звали, потому
что на них нет никакого удовольствия ехать, так как на них офицеры даже могут сидеть, а те были просто зверь, аспид
и василиск, все вместе: морды эти одни
чего стоили, или оскал, либо ножищи, или гривье…
ну то есть, просто сказать, ужасть!
«
Ну, мало
чего нет, — отвечаю. —
Что же мне теперь с тобой делать? Ведь я это не нарочно. Да
и чем, — говорю, — тебе теперь худо? Умер ты,
и все кончено».
—
Ну, скидавай, — говорит, — их скорее
и давай их мне, я тебе отпускной вид напишу,
и уходи в Николаев, там много людей нужно,
и страсть
что туда от нас бродяг бежит.
«
Ну, — думаю, — опять это мне про монашество пошло!»
и с досадою проснулся
и в удивлении вижу,
что над моею барышнею кто-то стоит на песку на коленях, самого нежного вида,
и река-рекой разливается-плачет.
—
Ну, хорошо, — говорит, —
ну, не хочешь дитя мне отдать, так по крайней мере не сказывай, — говорит, — моему мужу, а твоему господину,
что ты меня видел,
и приходи завтра опять сюда на это самое место с ребенком, чтобы я его еще поласкать могла.
Потому муж мой, как сам, говорит, знаешь, неаккуратной жизни, а этот с этими…
ну, как их?., с усиками,
что ли, прах его знает,
и очень чисто, говорит, он завсегда одевается,
и меня жалеет, но только же опять я, говорит, со всем с этим все-таки не могу быть счастлива, потому
что мне
и этого дитя жаль.
—
Ну что же, мол, делать; если ты, презрев закон
и релегию, свой обряд изменила, то должна
и пострадать.
А хан Джангар видит,
что на всех от нее зорость пришла
и господа на нее как оглашенные цену наполняют, кивнул чумазому татарчонку, а тот как прыг на нее, на лебедушку, да
и ну ее гонить, — сидит, знаете, по-своему, по-татарски, коленками ее ежит, а она под ним окрыляется
и точно птица летит
и не всколыхнет, а как он ей к холочке принагнется да на нее гикнет, так она так вместе с песком в один вихорь
и воскурится.
Татарва — те ничего:
ну, убил
и убил: на то такие были кондиции, потому
что и он меня мог засечь, но свои, наши русские, даже досадно как этого не понимают,
и взъелись.
— Это у них самое обыкновенное средство: если они кого полюбят
и удержать хотят, а тот тоскует или попытается бежать, то
и сделают с ним, чтобы он не ушел. Так
и мне, после того как я раз попробовал уходить, да сбился с дороги, они поймали меня
и говорят: «Знаешь, Иван, ты, говорят, нам будь приятель,
и чтобы ты опять не ушел от нас, мы тебе лучше пятки нарубим
и малость щетинки туда пихнем»;
ну и испортили мне таким манером ноги, так
что все время на карачках ползал.
«
Что мне их выбирать: одна в них во всех польза. Давайте какую попало».
Ну, они меня сейчас без спора
и женили.
— Да-с, разумеется, на татарке. Сначала на одной, того самого Савакирея жене, которого я пересек, только она, эта татарка, вышла совсем мне не по вкусу: благая какая-то
и все как будто очень меня боялась
и нимало меня не веселила. По мужу,
что ли, она скучала, или так к сердцу ей что-то подступало.
Ну, так они заметили,
что я ею стал отягощаться,
и сейчас другую мне привели, эта маленькая была девочка, не более как всего годов тринадцати… Сказали мне...
«
Ну, — говорю, — легко ли мне обязанность татарчат воспитывать. Кабы их крестить
и причащать было кому, другое бы еще дело, а то
что же: сколько я их ни умножу, все они ваши же будут, а не православные, да еще
и обманывать мужиков станут, как вырастут». Так двух жен опять взял, а больше не принял, потому
что если много баб, так они хоть
и татарки, но ссорятся, поганые,
и их надо постоянно учить.
— Ну-с,
и что же, любили вы этих ваших новых жен?
Я думаю: «
Ну,
что же на это роптать: они люди должностные,
и, может быть, им со мною неловко иначе при татарах обойтися», —
и оставил, а выбрал такой час,
что они были одни в особливой ставке,
и кинулся к ним
и уже со всею откровенностью им все рассказал,
что самую жестокую участь претерпеваю,
и прошу их...
Жидовин, батюшки, как клялся,
что денег у него нет,
что его бог без всего послал, с одной мудростью,
ну, однако, они ему не поверили, а сгребли уголья, где костер горел, разостлали на горячую золу коневью шкуру, положили на нее
и стали потряхивать.
Я было попервоначалу
и сам испугался, но потом как увидал,
что они этак дрыгают, вдруг совсем в иное расположение пришел
и, с тех пор как в полон попал, в первый раз как заскриплю зубами, да
и ну на них вслух какие попало незнакомые слова произносить.
И не поехал: зашагал во всю мочь, не успел опомниться, смотрю, к вечеру третьего дня вода завиднелась
и люди. Я лег для опаски в траву
и высматриваю:
что за народ такой? Потому
что боюсь, чтобы опять еще в худший плен не попасть, но вижу,
что эти люди пищу варят… Должно быть, думаю, христиане. Подполоз еще ближе: гляжу, крестятся
и водку пьют, —
ну, значит, русские!.. Тут я
и выскочил из травы
и объявился. Это, вышло, ватага рыбная: рыбу ловили. Они меня, как надо землякам, ласково приняли
и говорят...
—
Ну, теперь, мол, верно,
что ты не вор, — а кто он такой — опять позабыл, но только уже не помню, как про то
и спросить, а занят тем,
что чувствую,
что уже он совсем в меня сквозь затылок точно внутрь влез
и через мои глаза на свет смотрит, а мои глаза ему только словно как стекла.
Ну, а лучше, мол, попробовать… зайду посмотрю,
что здесь такое: если тут настоящие люди, так я у них дорогу спрошу, как мне домой идти, а если это только обольщение глаз, а не живые люди… так
что же опасного? я скажу: «Наше место свято: чур меня» —
и все рассыпется.
—
Ну,
и что же далее? — вопросили Ивана Северьяныча.
Князь кричит: «Иван Северьяныч!» А я откликаюсь: «Сейчас!» — а сам лазию во все стороны
и все не найду края,
и, наконец, думаю:
ну, если слезть нельзя, так я же спрыгну,
и размахнулся да как сигану как можно дальше,
и чувствую,
что меня будто
что по морде ударило
и вокруг меня что-то звенит
и сыпется,
и сзади тоже звенит
и опять сыпется,
и голос князя говорит денщику: «Давай огня скорей!»
«
Ну, вот это, — отвечает, — вы, полупочтеннейший, глупо
и не по-артистически заговорили… Как стоит ли? Женщина всего на свете стоит, потому
что она такую язву нанесет,
что за все царство от нее не вылечишься, а она одна в одну минуту от нее может исцелить».
Ну, тут мне стало понятно,
что она его в этот час пожалела
и теперь сейчас успокоит
и исцелит всю тоску души его пламенной,
и я встал потихоньку, незаметно,
и вышел.
—
Ну, если когда вина недостача, еще не велика беда, потерпеть можно, зато есть
что слаще
и вина
и меду.
Вот как вспало ей это на мысль,
что он жениться хочет, она
и ну меня просить...
«
Ну, была не была, поеду. Хотя ежели
что дурное об измене узнаю, всего ей не выскажу, но посмотрю
и приведу все дело в ясность».
Та опять не отвечает, а князь
и ну расписывать, —
что: «Я, говорит, суконную фабрику покупаю, но у меня денег ни гроша нет, а если куплю ее, то я буду миллионер, я, говорит, все переделаю, все старое уничтожу
и выброшу,
и начну яркие сукна делать да азиатам в Нижний продавать. Из самой гадости, говорит, вытку, да ярко выкрашу,
и все пойдет,
и большие деньги наживу, а теперь мне только двадцать тысяч на задаток за фабрику нужно». Евгенья Семеновна говорит...
«
Чего же мне лучше этого случая ждать, чтобы жизнь кончить? благослови, господи, час мой!» —
и вышел, разделся, «Отчу» прочитал, на все стороны начальству
и товарищам в землю ударил
и говорю в себе: «
Ну, Груша, сестра моя названая, прими за себя кровь мою!» — да с тем взял в рот тонкую бечеву, на которой другим концом был канат привязан, да, разбежавшись с берегу,
и юркнул в воду.
Никакой пользы нет, а сиди на службе;
ну, я
и вижу,
что дело плохо,
и стал опять наниматься, по старому обыкновению, в кучера, но никто не берет; говорят: ты благородный офицер,
и военный орден имеешь, тебя ни обругать, ни ударить непристойно…
—
Ну,
и слава богу,
что вы со всем этим так справились.
«
Ну что, мол, я тебе сделаю: молиться мне за тебя нельзя, потому
что ты жид, да хоть бы
и не жид, так я благодати не имею за самоубийц молить, а пошел ты от меня прочь в лес или в пустыню».
Ну, нечего делать, видно, надо против тебя хорошее средство изобретать: взял
и на другой день на двери чистым углем большой крест написал,
и как пришла ночь, я
и лег спокойно, думаю себе: уж теперь не придет, да только
что с этим заснул, а он
и вот он, опять стоит
и опять вздыхает!