Неточные совпадения
Через две недели после этой встречи известный нам человек стоял, с маленькой карточкой
в руках, у дверей омнибусного бюро, близ св. Магдалины. На дворе был дождь и резкий зимний ветер — самая неприятная погода
в Париже. Из-за угла Магдалины показался высокий желтый омнибус, на империале которого не было ни
одного свободного места.
— Да, что-то
в этом вкусе, — отвечала, краснея, смеясь и тряся его
руку, ундина. — Позволяю вам за это десять раз назвать меня дурой и шутихой. Меня зовут Дарья Михайловна Прохорова, а это — моя старшая сестра Анна Михайловна, тоже Прохорова: обе принадлежим к
одному гербу и роду.
Это не нами, не нашими
руками создано, и не нашим умом судится» — говорила она, и никогда
в целую свою жизнь не высказала ни
одного суждения, никогда не хотела знать, если у нее что-нибудь крали.
Через два дня
в руках Долинского был полис на его собственную жизнь, застрахованную
в десять тысяч рублей, и предложение редакции
одного большого издания быть корреспондентом
в Париже.
Чтобы положить конец этому прению и не потерять редкого
в эту пору хорошего дня, Долинский, допив свою чашку, тихонько вышел и возвратился
в столовую
в пальто и
в шляпе: на
одной руке его была перекинута драповая тальма Доры, а
в другой он бережно держал ее серенькую касторовую шляпу с черными марабу.
Правою
рукою он сильно держался за край слухового окна и
в одну секунду бросил
в него мальчика, и вслед за ним прыгнул туда сам.
Раз Илья Макарович купил случайно пару орлов и
одного коршуна и решился заняться приручением хищных птиц. Птицы были посажены
в железную клетку и приручение их началось с того, что коршун разодрал Илье Макаровичу
руку. Вследствие этого несчастного обстоятельства, Илья Макарович возымел к коршуну такую же личность, какую он имел к своему ружью, и все приручение ограничивалось тем, что он не оказывал никакого внимания своим орлам, но зато коршуна раза три
в день принимался толкать линейкой.
Она не писала им ни чаще, ни реже, но всякое воскресенье своими
руками аккуратно бросала
одно письмо
в заграничный ящик.
Перед Новым годом у Анны Михайловны была куча хлопот. От заказов некуда было деваться; мастерицы работали
рук не покладывая; а Анна Михайловна немножко побледнела и сделалась еще интереснее.
В темно-коричневом шерстяном платье, под самую шею, перетянутая по талии черным шелковым поясом, Анна Михайловна стояла
в своем магазине с утра до ночи, и с утра до ночи можно было видеть на противоположном тротуаре не
одного, так двух или трех зевак, любовавшихся ее фигурою.
Долго Анна Михайловна и художник молчали.
Одна тихо и неподвижно сидела, а другой все бегал, а то дмухал носом, то что-то вывертывал
в воздухе
рукою, но, наконец, это его утомило. Илья Макарович остановился перед хозяйкой и тихо спросил...
Скромнейшим образом возился он с листочками да корешочками, и никому решительно не была известна мера его обширных знаний естественных наук; но когда Орсини бросил свои бомбы под карету Наполеона III, а во всех кружках затолковали об этих ужасных бомбах и недоумевали, что это за состав был
в этих бомбах, Кирилл Александрович
один раз вызвал потихоньку
в сад свою сестру, стал с ней под окном каменного грота, показал крошечную, черненькую грушку, величиною
в маленький женский наперсток и, загнув
руку, бросил этот шарик на пол грота.
— Тут
одна, — сказала Дора, снова остановись и указывая на исчезающий за холмом домик Жервезы, — а вон там другая, — добавила она, бросив
рукою по направлению на север. — Вы, пожалуйста, никогда не называйте меня доброю. Это значит, что вы меня совсем не знаете. Какая у меня доброта? Ну, какая? Что меня любят, а я не кусаюсь, так
в этом доброты нет; после этого вы, пожалуй, и о себе способны возмечтать, что и вы даже добрый человек.
Она была
в том же белом платьице,
в котором ее схоронили; у ее голубого кушака был высоко отрезан
один конец, а с левой стороны над виском выбивались из-под белых роз неровно остриженные
рукою Веры Сергеевны волосы.
Во время этого сна, по стеклам что-то слегка стукнуло раз-другой, еще и еще. Долинский проснулся, отвел
рукою разметавшиеся волосы и взглянул
в окно. Высокая женщина,
в легком белом платье и коричневой соломенной шляпе, стояла перед окном, подняв кверху
руку с зонтиком, ручкой которого она только стучала
в верхнее стекло окна. Это не была золотистая головка Доры — это было хорошенькое, оживленное личико с черными, умными глазками и французским носиком.
Одним словом, это была Вера Сергеевна.
Дорогой княгиня совсем потеряла свой желчный тон и даже очень оживилась; она рассказала несколько скабрезных историек из маловедомого нам мира и века, и каждая из этих историек была гораздо интереснее светских романов
одной русской писательницы, по мнению которой влюбленный человек «хорошего тона»
в самую горячечную минуту страсти ничего не может сделать умнее, как с большим жаром поцеловать ее
руку и прочесть ей следующее стихотворение Альфреда Мюссе.
Перед ним стояли обе его соседки,
в широких панталончиках из ярко-цветной тафты, обшитых с боков дешевенькими кружевами;
в прозрачных рубашечках, с непозволительно-спущенными воротниками, и
в цветных шелковых колпачках, ухарски заломленных на туго завитых и напудренных головках.
В руках у
одной была зажженная стеариновая свечка, а у другой—литр красного вина и тонкая,
в аршин длинная, итальянская колбаса.
Он был
в белых ночных панталонах, красной вязаной фуфайке и синем спальном колпаке.
В одной его
руке была зажженная свеча,
в другой — толстый красный шнур, которым m-r le pretre обыкновенно подпоясывался по халату.
— Отец мой! Отец мой! — повторил он, заплакав и ломая
руки, — я не хочу лгать…
в моей груди… теперь, когда лежал я
один на постели, когда я молился, когда я звал к себе на помощь Бога… Ужасно!.. Мне показалось… я почувствовал, что жить хочу, что мертвое все умерло совсем; что нет его нигде, и эта женщина живая… для меня дороже неба; что я люблю ее гораздо больше, чем мою душу, чем даже…
За Анной Михайловной многие приударяли самым серьезным образом, и, наконец,
один статский советник предлагал ей свою
руку и сердце. Анна Михайловна ко всем этим исканиям оставалась совершенно равнодушною. Она до сих пор очень хороша и ведет жизнь совершенно уединенную. Ее можно видеть только
в магазине или во Владимирской церкви за раннею обеднею.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая
рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни
один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет!
В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а
в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И
руки дрожат, и все помутилось.
Скотинин. Смотри ж, не отпирайся, чтоб я
в сердцах с
одного разу не вышиб из тебя духу. Тут уж
руки не подставишь. Мой грех. Виноват Богу и государю. Смотри, не клепли ж и на себя, чтоб напрасных побой не принять.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал
в тупик. Ему предстояло
одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под
рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию, и
в то же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить
в нем несбыточных мечтаний.
Сначала он распоряжался довольно деятельно и даже пустил
в дерущихся порядочную струю воды; но когда увидел Домашку, действовавшую
в одной рубахе впереди всех с вилами
в руках, то"злопыхательное"сердце его до такой степени воспламенилось, что он мгновенно забыл и о силе данной им присяги, и о цели своего прибытия.