Неточные совпадения
Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека:
это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения,
в полном их развитии.
Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как
это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла
в гору, хотя уже не так круто.
— Вот, батюшка, надоели нам
эти головорезы; нынче, слава Богу, смирнее; а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уже где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди — либо аркан на шее, либо пуля
в затылке. А молодцы!..
Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко
это удается: другой лет пять стоит где-нибудь
в захолустье с ротой, и целые пять лет ему никто не скажет «здравствуйте» (потому что фельдфебель говорит «здравия желаю»).
— Вот (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать), вот изволите видеть, я тогда стоял
в крепости за Тереком с ротой —
этому скоро пять лет.
Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч, и, пожалуйста, — к чему
эта полная форма? приходите ко мне всегда
в фуражке».
А лошадь его славилась
в целой Кабарде, — и точно, лучше
этой лошади ничего выдумать невозможно.
— Да, — отвечал Казбич после некоторого молчания, —
в целой Кабарде не найдешь такой. Раз —
это было за Тереком — я ездил с абреками отбивать русские табуны; нам не посчастливилось, и мы рассыпались кто куда.
Я бросил поводья и полетел
в овраг;
это спасло моего коня: он выскочил.
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича.
Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви
в романах-с. Что за диво?..
Вот видите, я уж после узнал всю
эту штуку: Григорий Александрович до того его задразнил, что хоть
в воду. Раз он ему и скажи...
Вот они и сладили
это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил
это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против
этого?.. Но
в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
При
этом имени глаза Казбича засверкали, и он отправился
в аул, где жил отец Азамата.
Он лежал
в первой комнате на постели, подложив одну руку под затылок, а другой держа погасшую трубку; дверь во вторую комнату была заперта на замок, и ключа
в замке не было. Я все
это тотчас заметил… Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог — только он притворялся, будто не слышит.
Ну, что прикажете отвечать на
это?.. Я стал
в тупик. Однако ж после некоторого молчания я ему сказал, что если отец станет ее требовать, то надо будет отдать.
— Она посмотрела ему пристально
в лицо, как будто пораженная
этой новой мыслию;
в глазах ее выразились недоверчивость и желание убедиться.
Только стоя за дверью, я мог
в щель рассмотреть ее лицо: и мне стало жаль — такая смертельная бледность покрыла
это милое личико!
— Как
это скучно! — воскликнул я невольно.
В самом деле, я ожидал трагической развязки, и вдруг так неожиданно обмануть мои надежды!.. — Да неужели, — продолжал я, — отец не догадался, что она у вас
в крепости?
Вот он раз и дождался у дороги, версты три за аулом; старик возвращался из напрасных поисков за дочерью; уздени его отстали, —
это было
в сумерки, — он ехал задумчиво шагом, как вдруг Казбич, будто кошка, нырнул из-за куста, прыг сзади его на лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья — и был таков; некоторые уздени все
это видели с пригорка; они бросились догонять, только не догнали.
Тот, кому случалось, как мне, бродить по горам пустынным, и долго-долго всматриваться
в их причудливые образы, и жадно глотать животворящий воздух, разлитой
в их ущельях, тот, конечно, поймет мое желание передать, рассказать, нарисовать
эти волшебные картины.
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая
в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все
эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
Подложили цепи под колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав, что часто здесь,
в глухую ночь, по
этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять
в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа.
Кстати, об
этом кресте существует странное, но всеобщее предание, будто его поставил император Петр I, проезжая через Кавказ; но, во-первых, Петр был только
в Дагестане, и, во-вторых, на кресте написано крупными буквами, что он поставлен по приказанию г.
— Плохо! — говорил штабс-капитан, — посмотрите, кругом ничего не видно, только туман да снег; того и гляди, что свалимся
в пропасть или засядем
в трущобу, а там пониже, чай, Байдара так разыгралась, что и не переедешь. Уж
эта мне Азия! что люди, что речки — никак нельзя положиться!
— Оттого, что
это не
в порядке вещей: что началось необыкновенным образом, то должно так же и кончиться.
Наконец я ей сказал: «Хочешь, пойдем прогуляться на вал? погода славная!»
Это было
в сентябре; и точно, день был чудесный, светлый и не жаркий; все горы видны были как на блюдечке. Мы пошли, походили по крепостному валу взад и вперед, молча; наконец она села на дерн, и я сел возле нее. Ну, право, вспомнить смешно: я бегал за нею, точно какая-нибудь нянька.
—
Это лошадь отца моего, — сказала Бэла, схватив меня за руку; она дрожала, как лист, и глаза ее сверкали. «Ага! — подумал я, — и
в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь!»
«Послушайте, Максим Максимыч, — отвечал он, — у меня несчастный характер: воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив; разумеется,
это им плохое утешение — только дело
в том, что
это так.
В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из опеки родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и разумеется, удовольствия
эти мне опротивели.
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и
в самом деле скучают, стараются скрыть
это несчастие, как порок. Штабс-капитан не понял
этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво...
Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но только я во все время не заметил ни одной слезы на ресницах его:
в самом ли деле он не мог плакать, или владел собою — не знаю; что до меня, то я ничего жальче
этого не видывал.
Мне пришло на мысль окрестить ее перед смертию; я ей
это предложил; она посмотрела на меня
в нерешимости и долго не могла слова вымолвить; наконец отвечала, что она умрет
в той вере,
в какой родилась.
После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили окна — но на дворе было жарче, чем
в комнате; поставили льду около кровати — ничего не помогало. Я знал, что
эта невыносимая жажда — признак приближения конца, и сказал
это Печорину. «Воды, воды!..» — говорила она хриплым голосом, приподнявшись с постели.
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и стал читать молитву, не помню какую… Да, батюшка, видал я много, как люди умирают
в гошпиталях и на поле сражения, только
это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
— Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с
этих пор мы не говорили о Бэле: я видел, что ему будет неприятно, так зачем же? Месяца три спустя его назначили
в е….й полк, и он уехал
в Грузию. Мы с тех пор не встречались, да, помнится, кто-то недавно мне говорил, что он возвратился
в Россию, но
в приказах по корпусу не было. Впрочем, до нашего брата вести поздно доходят.
— С Казбичем? А, право, не знаю… Слышал я, что на правом фланге у шапсугов есть какой-то Казбич, удалец, который
в красном бешмете разъезжает шажком под нашими выстрелами и превежливо раскланивается, когда пуля прожужжит близко; да вряд ли
это тот самый!..
Это — прикрытие, состоящее из полроты пехоты и пушки, с которыми ходят обозы через Кабарду из Владыкавказа
в Екатериноград.
— Скажи, любезный, — закричал я ему
в окно, — что
это — оказия пришла, что ли?
Максим Максимыч сел за воротами на скамейку, а я ушел
в свою комнату. Признаться, я также с некоторым нетерпением ждал появления
этого Печорина; хотя, по рассказу штабс-капитана, я составил себе о нем не очень выгодное понятие, однако некоторые черты
в его характере показались мне замечательными. Через час инвалид принес кипящий самовар и чайник.
Впрочем,
это мои собственные замечания, основанные на моих же наблюдениях, и я вовсе не хочу вас заставить веровать
в них слепо.
— Боже мой, Боже мой! да куда
это так спешите?.. Мне столько бы хотелось вам сказать… столько расспросить… Ну что?
в отставке?.. как?.. что поделывали?..
— Ну полно, полно! — сказал Печорин, обняв его дружески, — неужели я не тот же?.. Что делать?.. всякому своя дорога… Удастся ли еще встретиться, — Бог знает!.. — Говоря
это, он уже сидел
в коляске, и ямщик уже начал подбирать вожжи.
— Скажите, — продолжал он, обратясь ко мне, — ну что вы об
этом думаете?.. ну, какой бес несет его теперь
в Персию?..
Перечитывая
эти записки, я убедился
в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он читал ее своим друзьям.
Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет глаз? Долго я глядел на него с невольным сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня самое неприятное впечатление.
В голове моей родилось подозрение, что
этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям…
— Видишь, я прав, — сказал опять слепой, ударив
в ладоши, — Янко не боится ни моря, ни ветров, ни тумана, ни береговых сторожей; прислушайся-ка:
это не вода плещет, меня не обманешь, —
это его длинные весла.
— Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника; он мне знаком — был прошлого года
в отряде; как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!..» Да и
в самом деле, что
это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом, и за водой… уж видно, здесь к
этому привыкли.
В ней было много породы… порода
в женщинах, как и
в лошадях, великое дело;
это открытие принадлежит юной Франции.
Хотя
в ее косвенных взглядах я читал что-то дикое и подозрительное, хотя
в ее улыбке было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел меня с ума; я вообразил, что нашел Гётеву Миньону,
это причудливое создание его немецкого воображения, — и точно, между ими было много сходства: те же быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, те же загадочные речи, те же прыжки, странные песни…