Неточные совпадения
Жалко,
и грустно,
и противно было глядеть сквозь мутную кисею дождя на этот жалкий скарб, казавшийся таким изношенным, грязным
и нищенским; на горничных
и кухарок, сидевших на верху воза на мокром брезенте с какими-то утюгами, жестянками
и корзинками в руках, на запотевших, обессилевших лошадей, которые то
и дело останавливались, дрожа коленями, дымясь
и часто нося боками, на сипло ругавшихся дрогалей, закутанных от дождя в рогожи.
Но к началу сентября погода вдруг резко
и совсем нежданно переменилась. Сразу наступили тихие безоблачные
дни, такие ясные, солнечные
и теплые, каких не было даже в июле. На обсохших сжатых полях, на их колючей желтой щетине заблестела слюдяным блеском осенняя паутина. Успокоившиеся деревья бесшумно
и покорно роняли желтые листья.
Княгиня Вера Николаевна Шеина, жена предводителя дворянства, не могла покинуть дачи, потому что в их городском доме еще не покончили с ремонтом.
И теперь она очень радовалась наступившим прелестным
дням, тишине, уединению, чистому воздуху, щебетанью на телеграфных проволоках ласточек, сбившихся к отлету,
и ласковому соленому ветерку, слабо тянувшему с моря.
— Нет, нет. Я помню также раз, надо мной все смеялись, когда я сказала, что в лунном свете есть какой-то розовый оттенок. А на
днях художник Борицкий — вот тот, что пишет мой портрет, — согласился, что я была права
и что художники об этом давно знают.
Она достала из своего ручного мешочка маленькую записную книжку в удивительном переплете: на старом, стершемся
и посеревшем от времени синем бархате вился тускло-золотой филигранный узор редкой сложности, тонкости
и красоты, — очевидно, любовное
дело рук искусного
и терпеливого художника. Книжка была прикреплена к тоненькой, как нитка, золотой цепочке, листки в середине были заменены таблетками из слоновой кости.
Рыба была слишком велика для лоханки
и лежала на
дне, завернув хвост. Ее чешуя отливала золотом, плавники были ярко-красного цвета, а от громадной хищной морды шли в стороны два нежно-голубых складчатых, как веер, длинных крыла. Морской петух был еще жив
и усиленно работал жабрами.
Николай из скупости (он
и в самом
деле был скуповат), а также будучи принципиальным противником стачек
и забастовок, наотрез отказался платить лишнее, ссылаясь на определенную статью закона, подтвержденную мнением кассационного департамента.
Напав на нить брачных историй, князь Василий не пощадил
и Густава Ивановича Фриессе, мужа Анны, рассказав, что он на другой
день после свадьбы явился требовать при помощи полиции выселения новобрачной из родительского дома, как не имеющую отдельного паспорта,
и водворения ее на место проживания законного мужа.
Верного в этом анекдоте было только то, что в первые
дни замужней жизни Анна должна была безотлучно находиться около захворавшей матери, так как Вера спешно уехала к себе на юг, а бедный Густав Иванович предавался унынию
и отчаянию.
Все смеялись. Улыбалась
и Анна своими прищуренными глазами. Густав Иванович хохотал громко
и восторженно,
и его худое, гладко обтянутое блестящей кожей лицо, с прилизанными жидкими, светлыми волосами, с ввалившимися глазными орбитами, походило на череп, обнажавший в смехе прескверные зубы. Он до сих пор обожал Анну, как
и в первый
день супружества, всегда старался сесть около нее, незаметно притронуться к ней
и ухаживал за нею так влюбленно
и самодовольно, что часто становилось за него
и жалко
и неловко.
И целый, целый
день на ногах.
— Начало относится к временам доисторическим. В один прекрасный майский
день одна девица, по имени Вера, получает по почте письмо с целующимися голубками на заголовке. Вот письмо, а вот
и голуби.
Вот он в сумасшедшем доме. А вот постригся в монахи. Но каждый
день неуклонно посылает он Вере страстные письма.
И там, где падают на бумагу его слезы, там чернила расплываются кляксами.
— Как это странно, Анночка: боялся — не боялся. Понятное
дело — боялся. Ты не верь, пожалуйста, тому, кто тебе скажет, что не боялся
и что свист пуль для него самая сладкая музыка. Это или псих, или хвастун. Все одинаково боятся. Только один весь от страха раскисает, а другой себя держит в руках.
И видишь: страх-то остается всегда один
и тот же, а уменье держать себя от практики все возрастает: отсюда
и герои
и храбрецы. Так-то. Но испугался я один раз чуть не до смерти.
Канарейка в воде! — это меня удивило, но, осмотрев, увидел, что в бутылке
дно широко
и вдавлено глубоко в середину, так что канарейка свободно могла влетать туда
и сидеть.
— Нет, нет, — роман был самый приличный. Видите ли, всюду, где мы останавливались на постой, городские жители имели свои исключения
и прибавления, но в Букаресте так коротко обходились с нами жители, что когда однажды я стал играть на скрипке, то девушки тотчас нарядились
и пришли танцевать,
и такое обыкновение повелось на каждый
день.
А другой случай был совсем жалкий.
И такая же женщина была, как
и первая, только молодая
и красивая. Очень
и очень нехорошо себя вела. На что уж мы легко глядели на эти домашние романы, но даже
и нас коробило. А муж — ничего. Все знал, все видел
и молчал. Друзья намекали ему, а он только руками отмахивался. «Оставьте, оставьте… Не мое
дело, не мое
дело… Пусть только Леночка будет счастлива!..» Такой олух!
Я на
днях читал историю Машеньки Леско
и кавалера де Грие…
С тех пор он замолчал о любви
и стал писать лишь изредка: на Пасху, на Новый год
и в
день ее именин.
— Хорошо, еще раз извиняюсь. Словом, я хочу только сказать, что его глупостям надо положить конец.
Дело, по-моему, переходит за те границы, где можно смеяться
и рисовать забавные рисуночки… Поверьте, если я здесь о чем хлопочу
и о чем волнуюсь, — так это только о добром имени Веры
и твоем, Василий Львович.
Одним словом, завтра к двум часам
дня я буду знать в точности адрес
и фамилию этого молодчика
и даже часы, в которые он бывает дома.
—
И правда, Вера, — подхватил князь. — Лучше уж в это
дело никого посторонних не мешать. Пойдут слухи, сплетни… Мы все достаточно хорошо знаем наш город. Все живут точно в стеклянных банках… Лучше уж я сам пойду к этому… юноше… хотя Бог его знает, может быть, ему шестьдесят лет?.. Вручу ему браслет
и прочитаю хорошую, строгую нотацию.
— Тогда
и я с тобой, — быстро прервал его Николай Николаевич. — Ты слишком мягок. Предоставь мне с ним поговорить… А теперь, друзья мои, — он вынул карманные часы
и поглядел на них, — вы извините меня, если я пойду на минутку к себе. Едва на ногах держусь, а мне надо просмотреть два
дела.
— Merci, — коротко ответил Николай Николаевич.
И оба остались стоять. — Мы к вам всего только на несколько минут. Это — князь Василий Львович Шеин, губернский предводитель дворянства. Моя фамилия — Мирза-Булат-Тугановский. Я — товарищ прокурора.
Дело, о котором мы будем иметь честь говорить с вами, одинаково касается
и князя
и меня, или, вернее, супруги князя, а моей сестры.
— Мы вместо
дела разводим какую-то мелодекламацию, — сказал Николай Николаевич, надевая шляпу. — Вопрос очень короток: вам предлагают одно из двух: либо вы совершенно отказываетесь от преследования княгини Веры Николаевны, либо, если на это вы не согласитесь, мы примем меры, которые нам позволят наше положение, знакомство
и так далее.
Целый
день она ходила по цветнику
и по фруктовому саду. Беспокойство, которое росло в ней с минуты на минуту, как будто не давало ей сидеть на месте.
И все ее мысли были прикованы к тому неведомому человеку, которого она никогда не видела
и вряд ли когда-нибудь увидит, к этому смешному Пе Пе Же.
Неточные совпадения
Батюшка пришлет денежки, чем бы их попридержать —
и куды!.. пошел кутить: ездит на извозчике, каждый
день ты доставай в кеятр билет, а там через неделю, глядь —
и посылает на толкучий продавать новый фрак.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям
и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Аммос Федорович. Да, нехорошее
дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у того
и у другого.
В конце села под ивою, // Свидетельницей скромною // Всей жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где
днем секут, а вечером // Цалуются, милуются, — // Всю ночь огни
и шум.
«Орудуй, Клим!» По-питерски // Клим
дело оборудовал: // По блюдцу деревянному // Дал дяде
и племяннице. // Поставил их рядком, // А сам вскочил на бревнышко //
И громко крикнул: «Слушайте!» // (Служивый не выдерживал //
И часто в речь крестьянина // Вставлял словечко меткое //
И в ложечки стучал.)