Не успел я войти в почтовую избу, как услышал на улице звук
почтового колокольчика, и чрез несколько минут вошел в избу приятель мой Ч… Я его оставил в Петербурге, и он намерения не имел оттуда выехать так скоро. Особливое происшествие побудило человека нраву крутого, как то был мой приятель, удалиться из Петербурга, и вот что он мне рассказал.
Действительно, через площадь, мимо здания заводоуправления, быстро катился громадный дорожный дормез, запряженный четверней. За ним, заливаясь
почтовыми колокольчиками, летели пять троек, поднимая за собой тучу пыли. Миновав заводоуправление, экипажи с грохотом въехали на мощеный двор господского дома.
«Добрый я! добрый! — мечтал, бывало, помпадур под звон
почтового колокольчика, — все-то сословия жалеют обо мне!» И затем, не торопясь, станция за станцией, погружался в бездны будущего.
В это время в ночном воздухе, там, за оградой, послышался топот приближавшейся к этапу тройки. Тройка катила лихо, но под дугой заливался не
почтовый колокольчик, а бились и «шаркотали» бубенцы.
Когда я на почтовой тройке подъехал к перевозу, уже вечерело. Свежий, резкий ветер рябил поверхность широкой реки и плескал в обрывистый берег крутым прибоем. Заслышав еще издали
почтовый колокольчик, перевозчики остановили «плашкот» и дождались нас. Затормозили колеса, спустили телегу, отвязали «чалки». Волны ударили в дощатые бока плашкота, рулевой круто повернул колесо, и берег стал тихо удаляться от нас, точно отбрасываемый ударявшею в него зыбью.
Неточные совпадения
По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой
почтовой тройки и неровное побрякивание русского
колокольчика.
По ней пробегали
почтовые пары с подвязанными
колокольчиками, и так как собственно наиболее оживленная часть города здесь кончалась, то иной раз почтари останавливали лошадей и отвязывали
колокольчики.
Тихо шептались листья орешника и ольхи, ветер обвевал лицо, с
почтового двора доносилось потренькивание подвязываемого к дышлу
колокольчика, — и мне казалось, что все эти сдержанные шумы, говор леса, поля и
почтового двора говорят по — своему об одном: о конце жизни, о торжественном значении смерти…
Я очень тому порадовался и хотел было ему сказать, может быть, неприятное на стихи его возражение, но
колокольчик возвестил мне, что в дороге складнее поспешать на
почтовых клячах, нежели карабкаться на Пегаса, когда он с норовом.
Но теперь дуга коренной лошади звенит уже в
колокольчик и зовет меня к отъезду; и для того я за благо положил лучше рассуждать о том, что выгоднее для едущего на почте, чтобы лошади шли рысью или иноходью, или что выгоднее для
почтовой клячи, быть иноходцем или скакуном — нежели заниматься тем, что не существует.