Действительно, через площадь, мимо здания заводоуправления, быстро катился громадный дорожный дормез, запряженный четверней. За ним, заливаясь
почтовыми колокольчиками, летели пять троек, поднимая за собой тучу пыли. Миновав заводоуправление, экипажи с грохотом въехали на мощеный двор господского дома.
Не успел я войти в почтовую избу, как услышал на улице звук
почтового колокольчика, и чрез несколько минут вошел в избу приятель мой Ч… Я его оставил в Петербурге, и он намерения не имел оттуда выехать так скоро. Особливое происшествие побудило человека нраву крутого, как то был мой приятель, удалиться из Петербурга, и вот что он мне рассказал.
«Добрый я! добрый! — мечтал, бывало, помпадур под звон
почтового колокольчика, — все-то сословия жалеют обо мне!» И затем, не торопясь, станция за станцией, погружался в бездны будущего.
В это время в ночном воздухе, там, за оградой, послышался топот приближавшейся к этапу тройки. Тройка катила лихо, но под дугой заливался не
почтовый колокольчик, а бились и «шаркотали» бубенцы.
Когда я на почтовой тройке подъехал к перевозу, уже вечерело. Свежий, резкий ветер рябил поверхность широкой реки и плескал в обрывистый берег крутым прибоем. Заслышав еще издали
почтовый колокольчик, перевозчики остановили «плашкот» и дождались нас. Затормозили колеса, спустили телегу, отвязали «чалки». Волны ударили в дощатые бока плашкота, рулевой круто повернул колесо, и берег стал тихо удаляться от нас, точно отбрасываемый ударявшею в него зыбью.
Неточные совпадения
По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой
почтовой тройки и неровное побрякивание русского
колокольчика.
По ней пробегали
почтовые пары с подвязанными
колокольчиками, и так как собственно наиболее оживленная часть города здесь кончалась, то иной раз почтари останавливали лошадей и отвязывали
колокольчики.
Тихо шептались листья орешника и ольхи, ветер обвевал лицо, с
почтового двора доносилось потренькивание подвязываемого к дышлу
колокольчика, — и мне казалось, что все эти сдержанные шумы, говор леса, поля и
почтового двора говорят по — своему об одном: о конце жизни, о торжественном значении смерти…
Я очень тому порадовался и хотел было ему сказать, может быть, неприятное на стихи его возражение, но
колокольчик возвестил мне, что в дороге складнее поспешать на
почтовых клячах, нежели карабкаться на Пегаса, когда он с норовом.
Но теперь дуга коренной лошади звенит уже в
колокольчик и зовет меня к отъезду; и для того я за благо положил лучше рассуждать о том, что выгоднее для едущего на почте, чтобы лошади шли рысью или иноходью, или что выгоднее для
почтовой клячи, быть иноходцем или скакуном — нежели заниматься тем, что не существует.