Неточные совпадения
— Да, жук… большой, темный… Отлетел от окна и полетел… по направлению, где корпус. А месяц! Все видно, как днем.
Я смотрел вслед и некоторое время слышал… ж — ж-ж… будто стонет. И в это время на колокольне ударили часы.
Считаю: одиннадцать.
Повторяю:
я и теперь не знаю, стояла ли подпись отца на приговоре военно — судной комиссии, или это был полевой суд из одних военных. Никто не говорил об этом и никто не
считал это важным. «Закон был ясен»…
Но по тем сечением обычным,
Как секут повсюду дураков,
А таким, какое
счел приличным
Николай Иваныч Пирогов.
Я б хотел, чтоб для
меня собрался
Весь педагогический совет
И о том чтоб долго препирался,
Сечь
меня за Лютера, иль нет…
Я сказал матери, что после церкви пойду к товарищу на весь день; мать отпустила. Служба только началась еще в старом соборе, когда Крыштанович дернул
меня за рукав, и мы незаметно вышли. Во
мне шевелилось легкое угрызение совести, но, сказать правду, было также что-то необыкновенно заманчивое в этой полупреступной прогулке в часы, когда товарищи еще стоят на хорах собора,
считая ектений и с нетерпением ожидая Херувимской. Казалось, даже самые улицы имели в эти часы особенный вид.
— Ах, пани сендзина, — сказал он, целуя у нее руку. — Неужели и вы…
считаете меня совсем пропащим?
Считая в году по двести пятьдесят дней, проведенных в классах или церкви, и по четыре — пять учебных часов ежедневно — это составит около восьми тысяч часов, в течение которых вместе со
мною сотни молодых голов и юных душ находились в непосредственной власти десятков педагогов.
Еще в Житомире, когда
я был во втором классе, был у нас учитель рисования, старый поляк Собкевич. Говорил он всегда по — польски или по — украински, фанатически любил свой предмет и
считал его первой основой образования. Однажды, рассердившись за что-то на весь класс, он схватил с кафедры свой портфель, поднял его высоко над головой и изо всей силы швырнул на пол. С сверкающими глазами, с гривой седых волос над головой, весь охваченный гневом, он был похож на Моисея, разбивающего скрижали.
Но, в сущности,
я ничего не умел: учитель Стахорский
считал меня даровитым рисовальщиком, но требовал тщательной «штриховки».
Но
я все-таки не мог примириться с мыслью, что Авдиева «выводили из клуба» и многие
считают себя вправе называть его пьяницей.
Брат на время забросил даже чтение. Он достал у кого-то несколько номеров трубниковской газеты, перечитал их от доски до доски, затем запасся почтовой бумагой, обдумывал, строчил, перемарывал,
считал буквы и строчки, чтобы втиснуть написанное в рамки газетной корреспонденции, и через несколько дней упорной работы
мне пришлось переписывать новое произведение брата. Начиналось оно словами...
Он
считал, что
я, как старший по квартире, обязан секретно оказать ему содействие в надзоре за будущим учеником: выследить, разыскать табак и потом доложить.
Птичка улицей летает,
Кого встретит, всех
считает.
А
я себе в этом поле
Выбираю доброй волей…
— Прошу любить старую тетку, — говорила она, целуя Володю в волосы, — хотя я вам и дальняя, но
я считаю по дружеским связям, а не по степеням родства, — прибавила она, относясь преимущественно к бабушке; но бабушка продолжала быть недовольной ею и отвечала:
— Иду. Сейчас. Да, чтоб избежать этого стыда, я и хотел утопиться, Дуня, но подумал, уже стоя над водой, что если
я считал себя до сей поры сильным, то пусть же я и стыда теперь не убоюсь, — сказал он, забегая наперед. — Это гордость, Дуня?
Неточные совпадения
Еще подбавил Филюшка… // И всё тут! Не годилось бы // Жене побои мужнины //
Считать; да уж сказала
я: // Не скрою ничего!
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала
я, // За дело принялась. // Три года, так
считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Милон. Это его ко
мне милость. В мои леты и в моем положении было бы непростительное высокомерие
считать все то заслуженным, чем молодого человека ободряют достойные люди.
Стародум(один). Он, конечно, пишет ко
мне о том же, о чем в Москве сделал предложение.
Я не знаю Милона; но когда дядя его мой истинный друг, когда вся публика
считает его честным и достойным человеком… Если свободно ее сердце…
Стародум. Ему многие смеются.
Я это знаю. Быть так. Отец мой воспитал
меня по-тогдашнему, а
я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий
считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…