Неточные совпадения
На него глядя, и наша вся молодежь по его следам
идет, и хоть ты разрекомендуй, что это, дескать, моя жена, а это мои дочери, — ничего не бывало!
После обеда батенька с маменькой лягут в спальне опочивать, а дети
идут в сад,
на улицу, лазят по деревьям, плетням, крышам изб и тому подобное.
Батенька, слышим,
идут, чтоб унять и поправить беспорядок, а мы, завладевшие насильно, благим матом —
на голубятню, встащим за собой и лестницу и, сидя там, не боимся ничего, зная, что когда вечером слезем, то уже никто и не вспомнит о сделанной нами обиде другим.
Вот как батенька объявят маменьке о банкете, то сами
пошлют в город за"городским кухарем", как всеми назывался человек, в ранге чиновника, всеми чтимого за его необыкновенное художество и искусство приготовлять обеденные столы; при том же он, при исправлении должности, подвязывал белый фартух и
на голову вздевал колпак, все довольно чистое.
Вот такие-то гости собрались и сидят чинно. Так, уже к полудню, часов в одиннадцать, сурмы засурмили, бубны забили — едет сам, едет вельможный пан полковник в своем берлине; машталер то и дело хлопает бичом
на четверню вороных коней, в шорах посеребренных, а они без фореса, по-теперешнему форейтора,
идут на одних возжах машталера, сидящего
на правой коренной. Убор
на машталере и кожа
на шорах зеленая, потому что и берлин был зеленый.
Полковник просил их итти вперед: но маменьку — нужды нет, что они были так несколько простоваты — где надобно, трудно было их провести: хотя они и слышали, что пан полковник просит их итти вперед, хотя и знали, что он вывез много петербургской политики, никак же не
пошли впереди пана полковника и, идучи сзади его, взглянулись с батенькою,
на лице которого сияла радостная улыбка от ловкости маменькиной.
Лишь только пан полковник встал, то и весь женский пол поднялся, т. е. с своих мест; а пан полковник, в сопровождении батеньки, вышед в сени, закричал караульным:"А нуте же сурмите, сурмите: вот я
иду!"И разом
на сурмах и бубнах отдавали ему честь до тех пор, пока он не возвратился в покои.
Да и шалили же мы и проказничали во весь льготный год! Сколько окон в людских перебили! сколько у кухарок горшков переколотили! сколько жалоб собиралось
на нас за разные пакости! Но маменька запрещали людям доносить батеньке
на нас."Не долго им уже погулять! — говорили они. —
Пойдут в школу, — перестанут. Пусть будет им чем вспомнить жизнь в родительском доме".
Пан Кнышевский, кашлянувши несколько раз по обычаю дьячков, сказал:"Вельможные паны и благодетели! Премудрость чтения и писания не ежедневно дается. Подобает начать оную со дня пророка Наума, первого числа декемвриа месяца. Известно, что от дней Адама, праотца нашего, как его сын, так и все происшедшие от них народы и языки не иначе начинали
посылать детей в школу, как
на пророка Наума, еже есть первого декемвриа; в иной же день начало не умудрит детей. Сие творится во всей вселенной".
Пан Кнышевский справедливо заключил, что мне"не дадеся мудрость и в писании", и потому отложил свои труды; но, желая открыть во мне какой ни есть талант, при первом случае
послал меня
на звоницу отзвонить"
на верую"по покойнику.
Маменька очень рады были, что у любимого их сынка открылся любимый ими талант, и когда, бывало, батенька покричит
на них порядочно, то маменька, от страха и грусти ради, примутся плакать и тут же
шлют за мною и прикажут мне петь, а сами еще горше плачут — так было усладительно мое пение!
Он был в совершенной ее зависимости по самый день смерти ее. Когда она умерла, положивши ее как должно, назначил псалтырщиков своих читать над нею, умилился сердцем и возопил при всех нас:"Брате Тимофтее, лукавствуй! Твоя воля, твори, еже хощеши, несть препиняющий тя". И потом, выпив
на калган гнатой горелки,
пошел в школу отдыхать
на лаврах, избавясь от гонительницы своей.
— Фтеодосию!.. Фтеодосию!.. — начал кричать пан Кнышевский из своего заключения, вспомнив про дочь свою. — Фтеодосию спасите! Да
идет она
на пребывание к понамарке Дрыгалыхе, дондеже перебешуся.
— Будет еще время толковать об этом, пане Кнышевский, а теперь
иди с миром. Станешь жаловаться, то кроме сраму и вечного себе бесчестья ничего не получишь; а я за порицание чести рода моего уничтожу тебя и сотру с лица земли. Или же, возьми, когда хочешь, мешок гречишной муки
на галушки и не рассказывай никому о панычевской шалости. Себя только осрамишь.
Петрусь по своему необыкновенному уму, в чем не только прежде пан Кнышевский, но уже и пан Галушкинский, прошедший риторический класс, сознавался, равно и Павлуся, по дару к художествам, мигом выучивали свои уроки; а я, за слабою памятью, не
шел никак вдаль. Да и сам горбунчик Павлуся, выговаривая слова бойко, указывал пальцем совсем
на другое слово.
Писать не как мысль
идет, а подкладывать слово к слову, как куски жареного гуся
на блюдо, чтобы все было у места, делало вид и понятно было для другого?
Идем за ним
на вечерницы!..
Работа моя
шла быстро и очень удачно. Маменька не находили слов хвалить меня и закармливали ласощами. Только и потребовали, чтобы нагих людей покрыть краскою сколько можно толще и так, чтобы ничего невозможно было различить."Покрой их, Трушко, потолще; защити их от стыда". И я со всем усердием накладывал
на них всех цветов краски, не жалея, и имел удовольствие слышать от маменьки:"Вот теперь живо; невозможно различить человек ли это или столб?"
Что могло равняться с восторгом моим, когда я
шел в кирее синего сукна, коей кисти
на длинных снурках болталися туда и сюда!
Для сего он приищет широкую шинель, уберет ее как-то хитро и мудро, спрятав под нее два штофа,
на особых снурках, и, наполнив один водою, а другой оставив пустым,
идет в шинок/ Там он решительно требует наполнить пустой штоф водкою и спросит смело, сколько следует за водку денег; штоф же с полученною водкою спрячет за горб свой.
Пользы ради своей, я молчал и не растолковывал им прямого смысла песни. Зачем? Меня, за мою усладительную музыку, всегда окармливали всякими лакомствами, и всегда чуть только батенька прогневаются
на маменьку, им порядочно достанется от них, они и
шлют за мною и прикажут пропеть:"Уж я мучение злое терплю", а сами плачут-плачут, что и меры нет! Вечером же,
на сон грядуще, прикажут петь:"Владычица души моей", а сами все шепчут и плачут.
В один вечер — злополучный вечер! — реверендиссиме Галушкинский, пригласив наставляемых им юношей, Петруся и Павлуся (я не участвовал с ними по особенной, приятной сердцу моему причине, о которой не умолчу в своем месте),
пошли на вечерницы и как ничего худого не ожидали и даже не предчувствовали, то и не взяли с собою других орудий, кроме палок для ради собак.
Они принялися рассуждать — и, не знаю отчего, пришла им вдруг мысль, что не парубки, уже наказанные, а братья и инспектор виноваты, зачем не училися, для чего из училища отпущены, а
пошли на вечерницы, чего никто не поручал.
Так потому они и не
пошли, а рассудили залучить к себе батеньку и для того поднялись
на обыкновенные свои хитрости.
Нуте. Они вошли — и ничего. Походили по комнате, и вдруг подошли к нам и спросили, отчего мы до сих пор не выбрали пшеницы. Мы молчали: что нам было отвечать? Как добрейшая из маменек, помолчав, сказали со всею ласкою:"Видно, вам некогда было, занимались другим? А?"Мы, от смущения, продолжали молчать. Маменька подошли к нам, поцеловали Тетясю и меня в голову и сказали с прежнею все ласкою:"Полно же вам заниматься: у вас не пшеница
на уме. Оставьте все и
идите ко мне".
Мы с радостью оставили пшеницу и
пошли за маменькою в их опочивальню. Они нас усадили
на лежанке, поставили разных лакомств и сказали:"Ешьте же, деточки; пока-то до чего еще дойдет". Мы ели, а маменька мотали нитки: потом спросили меня:"Что, Трушко, как я вижу, так тебе хочется жениться?"
Маменька
пошли к ним, и как пришли к телу батенькиному, — тут были и гости, — охнули громко, сомлели и покатилися
на пол.
Им подали письмо от господина полковника, но как некому было прочесть, —
послали за дьячком-старичком, поступившим
на место умершего пана Кнышевского…
Но первое же их дело было
послать приказчика к господину полковнику умаливать, упрашивать его, чтоб не губил прежде времени изнеженных, совсем не для службы рожденных ею детей, дал бы им
на свете пожить и не обрекал бы их чрез службу
на видимую смерть.
В наше время справедливее
на эту вещь смотрели, и прекрасно все
шло.
Думаешь: дело
идет на лад.
Уже года полтора я так влюблял в себя барышень и все вотще, как вот одна, не очень уже и завидная, к которой я пристал от крайности, чтобы
шла за меня, так она мне глаза открыла,
на предложение мое спросив:"а что же у вас, панычу, есть?"(разумеется о достатке).
— К чему мне было вас угощать? — говорил тем же голосом лукавый хозяин: —
на что вы мне надобны? А коли денег не заплатите, так я ворот не отопру и
пошлю к господину городничему…
Пошел Кузьма, спрашивал всех встречающихся, наведывался по дворам нет Ивана Ивановича. Вся беда от того произошла, что я забыл то место, где его дом, и как его фамилия, а записку в сердцах изорвал. Обходил Кузьма несколько улиц; есть домы, и не одного Ивана Ивановича, так все такие Иваны Ивановичи, что не знают ни одного Ивана Афанасьевича. Что тут делать? А уже ночь
на дворе.
Кузьма
пошел и часа через четыре — чего только я в это время не передумал! — возвратился и рассказывает, что не отыскал дома. Как я глядь
на него — и расхохотался поневоле!.. Вообразите же: вместо прекрасной козацкой шапки, бывшей у него
на голове, вижу предрянную, безверхую, оборванную шляпенку!.. Нахохотавшись, начал его осматривать, гляжу — у него
на спине написано мелом:"Это Кузьма, хохол!"
Бедный Кузьма не находил слов, как бы сильнее разбранить своих приятелей, так его обобравших! Попросил бы он брата Петруся. Вот уже, хотя я с ним и в ссоре, а скажу правду, — мастер был
на это! Кузьма ругал их нещадно, вертел в ту сторону, куда они
пошли, пребольшие шиши, и все не мог утешиться… И от горя
пошел домой, проклиная своих приятелей.
Батенька — они в те поры находились в Глухове — не были охотники вечером сидеть, а рано ложились опочивать; но тут любопытства ради, поохотились
пойти;
пошли и насилу влезли, за теснотою, в дверь; заплатили своего пятака и уселись
на скамейке.
— Начнут! — подумал я. — Что начнут? — спросил я сам себя. — Конечно, начнут пускать комедию? То было совещание у них между собою, а теперь примутся за дело. Итти же в театр. Подумал так, да и
пошел: взял снова билет, заплатил снова полтора рубля; вошел и сел уже
на другое место, указанное мне услужливым лакеем. Поднялась опять картина.
В заключение беседы нашей приятель мой, Марко… Вот по отчеству забыл; а чуть ли не Петрович? Ну, бог с ним! как был, так и был; может, и теперь есть — так он-то советовал мне ежедневно приходить в театры: тут-де, кроме что всего насмотришься, да можно многое перенять. Причем дал мне билетик
на завтра, сказав, что будет преотличная штука: царица Дидона и опера. Я обещался; с тем и
пошел.
Уговорят, убедят, упросят зайти непременно в лавку, уверяя, что все у них найду; зайдешь, спросишь чего мне надо… а мне нужно было сыру
на вареники… спросишь, так и надуются и"никак нету-с, мы этим не торгуем!"скажет, отворотился и
пошел других зазывать.
А тут выскочит к нам актерщик, да и станет подлаживать под их; да как стакаются, и он
пойдет басовым голосом, а тут музыка режет свое; так я вам скажу: такая гармония
на душе и по всем чувствам разольется, что невольно станет клонить ко сну.
В один день этот публичный балагур и прийди к реке; увидя меня и познакомься со мною; вот как я рассказывал, да все мои речи, что я тогда, сидя над рекою Невою, ему по дружбе говорил, умные и так, расхожие, все в список, за пазуху, да и домой; а там в свою книжечку, да в печать, хватавши, правду сказать, многое и
на душу ради смеха, да и ославь меня по всей подсолнечной.
Пошли читать все.
Скажу без лести, многие
на меня посматривали, и тут я должен был проходить несколько раз мимо тех же окон, но предмет страсти моей скрывался, а
на ее место выходил слуга, и, без всякой политики, говорил, чтобы я перестал глазеть
на окна, а
шел бы своею дорогою, иначе… ну, чего скрывать петербургскую грубость?.. иначе, — говорит, — вас прогонят палкою.
Так положивши, я приступил к делу: по методу домине Галушкинского, составил мерку
на стихи, схватил бумагу, перо и
пошел писать!..
Батюшки! какая
пошла тут резня! меньшие братья, если бы не при предводителе,
на кулаки готовы были выйти!
На этом мире мы больше перессорились, нежели до того были, и уже никогда не были в ладу, исключая встречающейся надобности одного в другом, Тогда нуждающийся и приедет, примирится аллегорически: да как успеет в своем желании, снова зассорится, насмехается, что тот поверил ему — и
пошло попрежнему.
Пославши ко всем письма от одного числа, к одной двоюродной племяннице
послал уже
на завтрашний день.
Вы
на то хозяин…"та-та, та-та… и
пошла схватка!
Пошли старички и старушки между собою пересаживаться, а холостые, приношенные мужчины, имеющие еще греховные помышления, склоняющие их к браку, те садились так, середка
на половине, к старикам не доходили и от молодых не отставали.
Нарушилось было наше веселье умными изобретениями брата Петруся. Вдруг, среди скоков, раздался громкий звук от рогов, в которые брат приказал трубить внизу. Но некоторые из бывших тут гостей, приятелей его,
пошли к нему и убедили его умолкнуть — что он и сделал, к немалому удовольствию общему. Хорошо, что унятие рогов
на сей раз не стоило мне ничего. Если бы не приятели его, то я бы должен был итти к нему и купить у него тишину.