Неточные совпадения
Маменька плакали (они были очень слезливы: чуть услышат что печальное, страшное или не по их чувствам и воле, тотчас примутся в слезы; такая была их натура) и уверяли, что точно должно быть у них сыну, но батенька решительно
сказали:"Это у тебя, душко, мехлиодия!"Так батенька называли меланхолию, которой приписывали все несбыточные затеи.
Няньки тогда не
сказали маменьке, да уже на пятом году возраста его увидели, что у него горб растет сзади.
Пожалуйте. Оспа пристала, да какая! Так отхлестала бедных малюток и так изуродовала, что страшно было смотреть на них.
Маменька когда увидели сих детей своих, то, вздохнувши тяжело, покачали головою и
сказали:"А что мне в таких детях? Хоть брось их! Вот уже трех моих рождений выкидываю из моего сердца, хотя и они кровь моя. Как их любить наравне с прочими детьми! Пропали только мои труды и болезни!"И
маменька навсегда сдержали слово: Павлусю, Юрочку и Любочку они никогда не любили за их безобразие.
Надобно
сказать, что
маменька не вдруг взялись к хозяйству, и сначала много было смешных с ними событий Расскажу один чувствительный анекдот.
"Так ты вот что сделай, —
сказали маменька, не долго думавши: — заднюю часть барана употреби на стол, а передняя пусть живет и пасется в поле, пока до случая".
Обращаюсь теперь к продолжению описания нашего воспитания. Правду
сказать, можно было бы благодарить батеньке, а еще более
маменьке: их труды не втуне остались. Мы были воспитаны прекрасно: были такие брюханчики, пузанчики, что любо-весело на нас глядеть: настоящие боченочки!
Когда уже с нами достигнуто до главнейшего, то есть, когда обеспечено было наше здоровье, тогда начали подумывать о последующем. В один день, когда у батеньки разболелась голова от нашего шуму, и они досадовали, что нами переломаны были лучшие из прищеп в саду, так они, вздохнувши,
сказали маменьке:"А что, душко, пора бы наших хлопцев отдать учиться письму?"
— Помилуйте вы меня, Мирон Осипович! Человек вы умный, и умнее вас я в свой век никого не знавала и не видала, а что ни
скажете, что ни сделаете, что ни выдумаете, то все это так глупо, что совершенно надобно удивляться, плюнуть (тут
маменька в самом деле плюнули) и замолчать. — Но они плюнуть плюнули, а замолчать не замолчали и продолжали в том же духе.
Я таки не наудивляюсь перемене и батенькиного обхождения. Бывало, при малейшем противоречном слове
маменька не могли уже другого произнести, ибо очутивалися в другой комнате, разумеется, против воли… но это дело семейное; а тут папенька смотрели на
маменьку удивленными глазами, пыхтели, надувалися и, как увидели слезы ее, то, конечно, войдя в материнские чувства,
сказали без гнева и размышления, а так, просто, дружелюбно...
Маменька приметно обрадовались и, чтобы поддобриться к батеньке,
сказали:"Как знаете, так и делайте. Вы мужеский пол: вы разумнее нас".
Маменька и тому обрадовались, что хотя два месяца еще погуляют, и поскорее
сказали:"Когда ж во всей вселенной с того числа начинают, так и нам надобно делать по ней".
Маменька были неграмотные и потому не знали, что и они во вселенной живут и заключаются; оттого и
сказали так… немножко… простовато…
Маменька были такие добрые, что тут же мне и
сказали:"Не бойся, Трушко, тебя этот цап (козел) не будет бить, что бы ты ни делал. Хотя в десять лет этой поганой грамотки не выучил, так не посмеет и пальцем тронуть. Ты же, как ни придешь из школы, то безжалостному тво ему отцу и мне жалуйся, что тебя крепко в школе били. Отец спроста будет верить и будет утешаться твоими муками, а я притворно буду жалеть о тебе". Так мы и положили условие с
маменькою.
Так
маменька, выслушавши мою жалобу,
сказали:"И хорошо, Трушко, — за битого двух небитых дают".
Действие субботки мне не понравилось с первых пор. Я видел тут явное нарушение условия маменькиного с паном Кнышевским и потому не преминул пожаловаться
маменьке. Как же они чудно рассудили, так послушайте,"А что ж, Трушко! —
сказали они, гладя меня по голове: — я не могу закона переменить. Жалуйся на своего отца, что завербовал тебя в эту дурацкую школу. Там не только я, но и пан Кдышевский не властен ничего отменить. Не от нас это установлено".
Наступило время батеньке и
маменьке узнать радость и от третьего сына своего, о котором даже сам пан Кнышевский решительно
сказал, что он не имеет ни в чем таланта. И так пан Кнышевский преостроумно все распорядил: избрал самые трудные псалмы и, заведя меня и своего дьяченка, скрытно от всех, на ток (гумно) в клуне (риге), учил нас вырабатывать все гагаканья… О, да и досталось же моим ушам!
— А нуте, нуте, кто это там поет? —
сказали маменька.
Все пришло в смятение; но великодушный наставник наш все исправил, предложив для такой необходимости собственные свои деньги,
сказав Петрусю:"Постарайтеся, вашиц, поскорее мне их возвратить, прибегая к хитростям и выпрашивая у пани подпрапорной,
маменьки вашей, но не открывая, как, что, где и для чего, но употребляя один лаконизм; если же не. удастся выманить, то подстерегите, когда их сундучок будет не заперт, да и… что же? — это ничего.
Глаза у батеньки засияли радостью, щеки воспламенились; они взглянули на
маменьку таким взором, в коем ясно выражался вопрос:"а? что, каково?", и в первую минуту восторга уже не нацедили, а со всем усердием налили из своей кружки большую рюмку вишневки и, потрепав инспектора по плечу,
сказали милостиво:"Пейте, пан инспектор! Вы заслужили своими трудами, возясь с моими хлопцами".
С
маменькою же было совсем противное. Ах, как они покосились на инспектора, когда он заговорил на неизвестном им языке; а еще более, когда отвечал Павлусь. Но когда батенька из своей рюмки уделили инспектору вишневки, да еще в большую рюмку, тут
маменька уже не вытерпели, а
сказали батеньке просто...
— Подлинно, что иностранный! Никто и не поймет его, —
сказали с явным неудовольствием
маменька. — И как-то сбивает на вечерницы да на украдку. Ужасно слушать!
NB.
Маменька имели много природной хитрости. Бывало, как заметят, что они
скажут какую неблагоразумную речь, тотчас извернутся и заговорят о другом. Так и тут поступили: увидев, что невпопад начали толковать о скотских языках, так и отошли от предмета.
— Первые годы после нашего супружества, —
сказали маменька очень печальным голосом и трогательно подгорюнились рукою, — я была и хороша и разумна. А вот пятнадцать лет, счетом считаю, как не знаю, не ведаю, отчего я у вас из дур не выхожу. Зачем же вы меня, дуру, брали? А что правда, я то и говорю, что ваши все науки дурацкие. Вот вам пример: Трушко, также ваша кровь, а мое рождение; но так так он еще непорочен и телом, и духом, и мыслию, так он имеет к ним сильное отвращение.
Пожалуйте, о чем бишь я рассказывал?.. Да, вот нас принялися провожать… Но я не в состоянии вам пересказать этого чувствительного пассажа. Меня и при воспоминании слеза пронимает! Довольно
скажу, что
маменька за горькими слезами не могли ничего говорить, а только нас благословляли; что же принадлежит до ее сердца, то верно оно разбилося тогда на мелкие куски, и вся внутренность их разорвалася в лохмотья… ведь материнское сердце!
Что же относится до батеньки, то они показали крепкий свой дух. Немудрено: они имели крепкую комплекцию. Они не плакали, но не могли и слова более
сказать нам, как только:"Слушайте во всем пана Галушкинского; он ваш наставник… чтоб не пропали даром деньги…" — и, махнув рукою, закрыли глаза,
маменька ахнули и упали, а мы себе поехали…
Жирно будет, так этакой дорогой напиток да выливать!"Вот что разве сделать", —
сказали маменька и повеселели, что не пропадет чайная вода.
Кстати еще одно замечание об этом восхитительном напитке — чае. Ведь надобно же родиться такому уму, какой гнездился в необыкновенно большой голове брата Павлуся! Все мы пили чай: и батенька, и
маменька, и мы, и сестры, и домине Галушкинский; но никому не пришло такой счастливой догадки и богатой мысли. Он, выпивши свою чашку и подумавши немного,
сказал:"Напиток хорош, но сам по себе пресен очень, — рюмку водки сюда, и все бы исправило".
Я пропустил
сказать о важном пассаже в жизни моей, коим доставил
маменьке особенную радость, когда возвратился из училища домой.
Те же, как я
сказал выше, приходя все в большее сердце, наконец, взбешены были до чрезвычайности, а отчего?
маменька не знали.
— Когда б я знала, Мирон Осипович, —
сказали маменька хитростно, — что вы на меня не рассердитеся, на мой глупый женский ум, то я дала бы вам преблаго-разумный совет.
По приказанию родителей я, разлинеяв бумагу, написал к Петруее сам:"Знаешь ли, брат, что? Брат Павлусь приказал тебе долго жить".
Маменька прослушали и,
сказав, что очень жалко написано, прослезилися порядочно. В ответ мне Петрусь пространно описывал — и все высоким штилем — все отличные качества покойного и в заключение, утешая себя и меня, прибавил:"Теперь нам, когда батенька и
маменька помрут, не между шестью, а только между пятью братьями — если еще который не умрет — должно будет разделяться имением".
Маменька,
маменька! что, если бы вы до сих пор не умерли, что бы вы
сказали о письменных женщинах?..
Тьфу ты, пропасть!
скажу я, как
маменька говаривали, и плюнул бы при этом слове, да не знаю, куда плюнуть особенно: везде одно и то же!
Видя наше спокойствие, подсматривавшая особа, не надеясь более что заметить, отворила дверь и вошла… Судите о нашем замешательстве! Это вошли
маменька! Это они и подсматривали за нашими деяниями. Мало
сказать, что мы покраснели, как вареные раки! Нет, мы стали гораздо краснее; и света не взвидели, не только пшеницы.
Нуте. Они вошли — и ничего. Походили по комнате, и вдруг подошли к нам и спросили, отчего мы до сих пор не выбрали пшеницы. Мы молчали: что нам было отвечать? Как добрейшая из
маменек, помолчав,
сказали со всею ласкою:"Видно, вам некогда было, занимались другим? А?"Мы, от смущения, продолжали молчать.
Маменька подошли к нам, поцеловали Тетясю и меня в голову и
сказали с прежнею все ласкою:"Полно же вам заниматься: у вас не пшеница на уме. Оставьте все и идите ко мне".
Мы с радостью оставили пшеницу и пошли за
маменькою в их опочивальню. Они нас усадили на лежанке, поставили разных лакомств и
сказали:"Ешьте же, деточки; пока-то до чего еще дойдет". Мы ели, а
маменька мотали нитки: потом спросили меня:"Что, Трушко, как я вижу, так тебе хочется жениться?"
— И мое желание такое есть, и мне лучшей невесточки не надо, как моя Тетяся, —
сказали маменька и поцеловали ее в голову. — Так что же будешь делать с Мироном Осиповичем? Вбил себе в голову, чтобы сделать из тебя умного; об одном только и думает; а
— Нельзя ли,
маменька, меня теперь поскорее женить, чтобы не ехать!
сказал я, продолжая хныкать.
— По мне, —
сказали маменька, — я бы тебя сего же дня оженила; ужасть как хочется видеть сыны сына моего, — так что же будешь делать с упрямым батенькою твоим?
Куда! она всех посыльных переколотила, и, если бы не обманом, не свели бы ее оттуда в целый день. А то как сманили с чердака и ввели в особую комнату, да туда и жениха впустили. Софийка (так была научена
маменькою) от него и руками и ногами, знай кричит:"Не хочу, не пойду!"Но жених, рассмотревши ее внимательно,
сказал маменьке:"Моя, беру! Благословите только". Как бы и не понравиться кому такой девке? Крупная, полная, румяная, черноволосая, и как будто усики высыпали около больших, толстых, красных губ ее.
Начали подавать: во-первых, суп такой жиденький, что если бы
маменьке такой подать, так они бы
сказали, что в нем небо ясно отсвечивается, а другую речь, поговоря, вылили бы его на голову поварке.
Ваш отец… (отец! что бы
сказать батенька? да он и
маменьку нашу величал просто — матерью) ваш отец был мне друг, и я, умирающему ему, дал слово спасти вас от праздной и развратной жизни, в которую вы уже вдались и от которой погибли бы.
Хотя сильные и утеснят нас, как меня господин полковник, определят в службу, заставят испытывать вся тягости ее, замучат ученьем, изнурят походами, как меня каждые два месяца в поход из роты в штаб и обратно, а то ведь, как я
сказал, пятнадцать верст в один конец; но все же найдутся сострадательные сердца, у кого
маменька, у кого тетенька, а где и г. писарь, как мне помогут, да и вырвут из службы — гуляй себе на все четыре стороны!
Должен вам
сказать, что
маменька, когда еще живы были, а я уже задумывал жениться, то они, бывало, заведут меня в большую кладовую, отопрут сундуки с серебряными вещами и прикажут мне выбирать все лучшее, что мне нравится и сколько пожелаю взять.
Маменька, было, все это отобравши,
скажут:"Так как ты, Трушко, разумом плоховат, то тебя братья обидят.
Я очень ясно понял, в чем дело, и полагая, что не его, а дочь должен отдарить за труды, им понесенные, рассудил подарить Анисье Ивановне золотой перстень, который
маменька, очень любя, носила во всю жизнь до самой кончины, и на нем был искусно изображен поющий петух. Полагая, что такой подарок будет приличен,
сказал, право, без всякого дурного намерения:"мое главное желание устроить ее счастье (разумея перстнем), и если мое счастье такое…"
Анисинька было и рассердится, а я тут и поддамся; начну аллегорически соглашаться, а тут свое думаю. Поддался ей и помирился. В один день, среди таких нежностей, она спросила у меня, если так страстно люблю ее, то чем это докажу? Я доказательство любви моей обещал выразить на бумаге и завтра представить ей. Она обрадовалась несказанно, даже поцеловала меня, и с гримасою, на петербургский штиль,
сказала мне:"Так папенька и
маменька говорят, что нужно меня обеспечить насчет моего вдовства…"
Когда же все уселись и музыка, коей было шесть человек, грянула что-то вроде марша, тут я невольно вздохнул и почти громко
сказал:"о, любезнейшие мои, настоящие батенька и
маменька!