Неточные совпадения
Казалось, эти
два существа целый день лежат где-нибудь мертвые и, как зайдет солнце, вдруг оживают единственно для того, чтоб дойти до кондитерской Миллера и тем исполнить какую-то таинственную, никому
не известную обязанность.
Однако
не вытерпел и минуты через
две подозрительно выглянул из-за газеты: тот же упорный взгляд, то же бессмысленное рассматривание.
Он, однакоже, жил
не на Васильевском острову, а в
двух шагах от того места, где умер, в доме Клугена, под самою кровлею, в пятом этаже, в отдельной квартире, состоящей из одной маленькой прихожей и одной большой, очень низкой комнаты с тремя щелями наподобие окон.
Управляющий домом, из благородных, тоже немного мог сказать о бывшем своем постояльце, кроме разве того, что квартира ходила по шести рублей в месяц, что покойник жил в ней четыре месяца, но за
два последних месяца
не заплатил ни копейки, так что приходилось его сгонять с квартиры.
Дворник, служивший в этом доме лет пять и, вероятно, могший хоть что-нибудь разъяснить, ушел
две недели перед этим к себе на родину, на побывку, оставив вместо себя своего племянника, молодого парня, еще
не узнавшего лично и половины жильцов.
Еще и теперь я
не могу вспомнить эту повесть без какого-то странного сердечного движения, и когда я, год тому назад, припомнил Наташе
две первые строчки: «Альфонс, герой моей повести, родился в Португалии; дон Рамир, его отец» и т. д., я чуть
не заплакал.
Купеческая дочка, доставшаяся князю, едва умела писать,
не могла склеить
двух слов, была дурна лицом и имела только одно важное достоинство: была добра и безответна.
Появившись, она стала на пороге и долго смотрела на меня с изумлением, доходившим до столбняка; наконец тихо, медленно ступила
два шага вперед и остановилась передо мною, все еще
не говоря ни слова.
И хотя Николай Сергеич становился иногда чрезвычайно угрюм, тем
не менее оба они, даже на
два часа,
не могли расстаться друг с другом без тоски и без боли.
Рассказал и объяснил ей подробно, что положение теперь вообще критическое; что отец Алеши, который недели
две как воротился из отъезда, и слышать ничего
не хочет, строго взялся за Алешу; но важнее всего, что Алеша, кажется, и сам
не прочь от невесты и, слышно, что даже влюбился в нее.
— Как это хорошо! Какие это мучительные стихи, Ваня, и какая фантастическая, раздающаяся картина. Канва одна, и только намечен узор, — вышивай что хочешь.
Два ощущения: прежнее и последнее. Этот самовар, этот ситцевый занавес, — так это все родное… Это как в мещанских домиках в уездном нашем городке; я и дом этот как будто вижу: новый, из бревен, еще досками
не обшитый… А потом другая картина...
Мало того, хоть я в эти
две недели и очень сошелся с Катей, но до самого сегодняшнего вечера мы ни слова
не говорили с ней о будущем, то есть о браке и… ну, и о любви.
— Я встречал много поклонников вашего таланта, — продолжал князь, — и знаю
двух самых искренних ваших почитательниц. Им так приятно будет узнать вас лично. Это графиня, мой лучший друг, и ее падчерица, Катерина Федоровна Филимонова. Позвольте мне надеяться, что вы
не откажете мне в удовольствии представить вас этим дамам.
— Ну, брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с виду
не такие бывают, как я, а второе, позволь тебе сказать, я действительно припоминаю, что раза
два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает. И знаешь, что и думаю?
Не будь ты теперь хмелен, ты бы и теперь меня
не окликнул.
Не правда ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень рад, что тебя встретил.
Он в поддевке, правда в бархатной, и похож на славянофила (да это, по-моему, к нему и идет), а наряди его сейчас в великолепнейший фрак и тому подобное, отведи его в английский клуб да скажи там: такой-то, дескать, владетельный граф Барабанов, так там его
два часа за графа почитать будут, — и в вист сыграет, и говорить по-графски будет, и
не догадаются; надует.
Маслобоев толкнул дверь, и мы очутились в небольшой комнате, в
два окна, с геранями, плетеными стульями и с сквернейшими фортепианами; все как следовало. Но еще прежде, чем мы вошли, еще когда мы разговаривали в передней, Митрошка стушевался. Я после узнал, что он и
не входил, а пережидал за дверью. Ему было кому потом отворить. Растрепанная и нарумяненная женщина, выглядывавшая давеча утром из-за плеча Бубновой, приходилась ему кума.
Я
не заставил себе повторять
два раза. Схватив за руку Елену, я вывел ее из этого вертепа. Уж
не знаю, как там у них кончилось. Нас
не останавливали: хозяйка была поражена ужасом. Все произошло так скоро, что она и помешать
не могла. Извозчик нас дожидался, и через двадцать минут я был уже на своей квартире.
Что же касается до Анны Андреевны, то я совершенно
не знал, как завтра отговорюсь перед нею. Я думал-думал и вдруг решился сбегать и туда и сюда. Все мое отсутствие могло продолжаться всего только
два часа. Елена же спит и
не услышит, как я схожу. Я вскочил, накинул пальто, взял фуражку, но только было хотел уйти, как вдруг Елена позвала меня. Я удивился: неужели ж она притворялась, что спит?
— А то такое, что и
не знаю, что с ней делать, — продолжала Мавра, разводя руками. — Вчера еще было меня к нему посылала, да
два раза с дороги воротила. А сегодня так уж и со мной говорить
не хочет. Хоть бы ты его повидал. Я уж и отойти от нее
не смею.
Мало-помалу она утихла, но все еще
не подымала ко мне своего лица. Раза
два, мельком, ее глаза скользнули по моему лицу, и в них было столько мягкости и какого-то пугливого и снова прятавшегося чувства. Наконец она покраснела и улыбнулась.
Ну, а так как он, вероятно,
не выходит теперь от вас и забыл все на свете, то, пожалуйста,
не сердитесь, если я буду иногда брать его часа на
два,
не больше, по моим поручениям.
Давеча, папаша, мы с тобой
двух слов
не успели сказать, а мне много надо было сказать тебе.
— Объяснитесь, Наталья Николаевна, — подхватил князь, — убедительно прошу вас! Я уже
два часа слышу об этом загадки. Это становится невыносимо, и, признаюсь,
не такой ожидал я здесь встречи.
— А! Так вы
не хотите понять с
двух слов, — сказала Наташа, — даже он, даже вот Алеша вас понял так же, как и я, а мы с ним
не сговаривались, даже
не видались! И ему тоже показалось, что вы играете с нами недостойную, оскорбительную игру, а он любит вас и верит в вас, как в божество. Вы
не считали за нужное быть с ним поосторожнее, похитрее; рассчитывали, что он
не догадается. Но у него чуткое, нежное, впечатлительное сердце, и ваши слова, ваш тон, как он говорит, у него остались на сердце…
— Так вы все-таки упрямитесь и
не хотите понять с
двух слов, несмотря на то что все это наизусть знаете? Вы непременно хотите, чтоб я вам все прямо высказала?
— Сама ты себе
не верила;
два часа тому назад еще
не верила своим подозрениям!
— О мамаше… о Бубновой… о дедушке. Он сидел часа
два. Нелли как будто
не хотелось рассказывать, об чем они говорили. Я
не расспрашивал, надеясь узнать все от Маслобоева. Мне показалось только, что Маслобоев нарочно заходил без меня, чтоб застать Нелли одну. «Для чего ему это?» — подумал я.
Восторгу Алеши
не было пределов. Он тотчас же пустился в предположения, как познакомиться. По его выходило очень легко: Катя выдумает. Он развивал свою идею с жаром, горячо. Сегодня же обещался и ответ принести, через
два же часа, и вечер просидеть у Наташи.
То есть заплачу за тебя; я уверен, что он прибавил это нарочно. Я позволил везти себя, но в ресторане решился платить за себя сам. Мы приехали. Князь взял особую комнату и со вкусом и знанием дела выбрал два-три блюда. Блюда были дорогие, равно как и бутылка тонкого столового вина, которую он велел принести. Все это было
не по моему карману. Я посмотрел на карту и велел принести себе полрябчика и рюмку лафиту. Князь взбунтовался.
— О нет, мой друг, нет, я в эту минуту просто-запросто деловой человек и хочу вашего счастья. Одним словом, я хочу уладить все дело. Но оставим на время все дело,а вы меня дослушайте до конца, постарайтесь
не горячиться, хоть
две какие-нибудь минутки. Ну, как вы думаете, что если б вам жениться? Видите, я ведь теперь совершенно говорю о постороннем;что ж вы на меня с таким удивлением смотрите?
… Прошло
две недели; Нелли выздоравливала. Горячки с ней
не было, но была она сильно больна. Она встала с постели уже в конце апреля, в светлый, ясный день. Была страстная неделя.
Она поссорилась даже раз с Александрой Семеновной, сказала ей, что ничего
не хочет от нее. Когда же я стал пенять ей, при Александре же Семеновне, она разгорячилась, отвечала с какой-то порывчатой, накопившейся злобой, но вдруг замолчала и ровно
два дня ни одного слова
не говорила со мной,
не хотела принять ни одного лекарства, даже
не хотела пить и есть, и только старичок доктор сумел уговорить и усовестить ее.
С своей стороны, старичок начал ездить к нам каждый день, а иногда и по
два раза в день, даже и тогда, когда Нелли стала ходить и уже совсем выздоравливала, и казалось, она заворожила его так, что он
не мог прожить дня,
не слыхав ее смеху и шуток над ним, нередко очень забавных.
— И
не пожалела ты его, Нелли! — вскричал я, когда мы остались одни, — и
не стыдно,
не стыдно тебе! Нет, ты
не добрая, ты и вправду злая! — и как был без шляпы, так и побежал я вслед за стариком. Мне хотелось проводить его до ворот и хоть
два слова сказать ему в утешение. Сбегая с лестницы, я как будто еще видел перед собой лицо Нелли, страшно побледневшее от моих упреков.
— До сих пор я
не могла быть у Наташи, — говорила мне Катя, подымаясь на лестницу. — Меня так шпионили, что ужас. Madame Albert [мадам Альбер (франц.)] я уговаривала целых
две недели, наконец-то согласилась. А вы, а вы, Иван Петрович, ни разу ко мне
не зашли! Писать я вам тоже
не могла, да и охоты
не было, потому что письмом ничего
не разъяснишь. А как мне надо было вас видеть… Боже мой, как у меня теперь сердце бьется…
— А! Это ты! Ты! — вскричала она на меня. — Только ты один теперь остался. Ты его ненавидел! Ты никогда ему
не мог простить, что я его полюбила… Теперь ты опять при мне! Что ж? Опять утешатьпришел меня, уговаривать, чтоб я шла к отцу, который меня бросил и проклял. Я так и знала еще вчера, еще за
два месяца!..
Не хочу,
не хочу! Я сама проклинаю их!.. Поди прочь, я
не могу тебя видеть! Прочь, прочь!
Я решился бежать к доктору; надо было захватить болезнь. Съездить же можно было скоро; до
двух часов мой старик немец обыкновенно сидел дома. Я побежал к нему, умоляя Мавру ни на минуту, ни на секунду
не уходить от Наташи и
не пускать ее никуда. Бог мне помог: еще бы немного, и я бы
не застал моего старика дома. Он встретился уже мне на улице, когда выходил из квартиры. Мигом я посадил его на моего извозчика, так что он еще
не успел удивиться, и мы пустились обратно к Наташе.
Но меня уже осенила другая мысль. Я умолил доктора остаться с Наташей еще на
два или на три часа и взял с него слово
не уходить от нее ни на одну минуту. Он дал мне слово, и я побежал домой.
— Ее мать была дурным и подлым человеком обманута, — произнес он, вдруг обращаясь к Анне Андреевне. — Она уехала с ним от отца и передала отцовские деньги любовнику; а тот выманил их у нее обманом, завез за границу, обокрал и бросил. Один добрый человек ее
не оставил и помогал ей до самой своей смерти. А когда он умер, она,
два года тому назад, воротилась назад к отцу. Так, что ли, ты рассказывал, Ваня? — спросил он отрывисто.
Дедушка ничего
не сказал, но повел меня на рынок и купил мне башмаки и велел тут же их надеть, а потом повел меня к себе, в Гороховую, а прежде зашел в лавочку и купил пирог и
две конфетки, и когда мы пришли, сказал, чтоб я ела пирог, и смотрел на меня, когда я ела, а потом дал мне конфетки.
Он, в свою очередь, только что кончил одну
не литературную, но зато очень выгодную спекуляцию и, выпроводив наконец какого-то черномазенького жидка, с которым просидел
два часа сряду в своем кабинете, приветливо подает мне руку и своим мягким, милым баском спрашивает о моем здоровье.
— Ты только испишешься, Ваня, — говорит она мне, — изнасилуешь себя и испишешься; а кроме того, и здоровье погубишь. Вон С***, тот в
два года по одной повести пишет, а N* в десять лет всего только один роман написал. Зато как у них отчеканено, отделано! Ни одной небрежности
не найдешь.
Он сидел у себя дома и ждал меня, и был такой страшный, худой, и сказал, что он
два дня ничего
не ел и Азорка тоже, и очень на меня сердился и упрекал меня.
— В будущем году! Невесту он себе еще в прошлом году приглядел; ей было тогда всего четырнадцать лет, теперь ей уж пятнадцать, кажется, еще в фартучке ходит, бедняжка. Родители рады! Понимаешь, как ему надо было, чтоб жена умерла? Генеральская дочка, денежная девочка — много денег! Мы, брат Ваня, с тобой никогда так
не женимся… Только чего я себе во всю жизнь
не прощу, — вскричал Маслобоев, крепко стукнув кулаком по столу, — это — что он оплел меня,
две недели назад… подлец!
Стою перед ним, как оплеванный; он говорит: я вам, Маслобоев, за ваши прежние труды еще
не заплатил (а за прежние он давно заплатил сто пятьдесят рублей, по условию), ну, так вот я еду; тут
две тысячи, и потому, надеюсь, все нашедело совершенно теперь кончено.
— То-то должен. А чем принудить? Запугать? Небось
не испугается: ведь я деньги взял. Сам, сам перед ним признался, что всего страху-то у меня на
две тысячи рублей серебром, сам себя оценил в эту сумму! Чем его теперь напугаешь?
Она умерла
две недели спустя. В эти
две недели своей агонии она уже ни разу
не могла совершенно прийти в себя и избавиться от своих странных фантазий. Рассудок ее как будто помутился. Она твердо была уверена, до самой смерти своей, что дедушка зовет ее к себе и сердится на нее, что она
не приходит, стучит на нее палкою и велит ей идти просить у добрых людей на хлеб и на табак. Часто она начинала плакать во сне и, просыпаясь, рассказывала, что видела мамашу.
Говоря это, Нелли побледнела, глаза ее сверкали и сердце начало стучать так сильно, что она опустилась на подушки и минуты
две не могла проговорить слова.