Неточные совпадения
Хвастался он до нелепости, ломался до невозможности, требовал птичьего молока, тиранствовал без меры, и дошло до того, что добрые люди, еще
не быв свидетелями всех этих проделок, а
слушая только россказни, считали все это за чудо, за наваждение, крестились и отплевывались.
Но Степан Алексеевич уж
не слушал. Эффект, произведенный на него полупьяным рассказом Васильева, был необыкновенный. Толстяк был так раздражен, что даже побагровел; кадык его затрясся; маленькие глазки налились кровью. Я думал, что с ним тотчас же будет удар.
— Извините, — сказал я, — но за что ж вы на меня-то сердитесь? Чем же я виноват? Признаюсь вам, я вот уже полчаса вас
слушаю и даже
не понимаю, о чем идет дело…
—
Послушайте: я еще сам почти ничему
не верю из того, что я теперь говорил. Я это так только, в виде догадки…
— Сидишь между ними,
слушаешь и ведь сам знаешь, что ничего
не понимаешь, а все как-то сердцу любо.
—
Послушайте, дядюшка, — отвечал я. — Фому Фомича я еще
не видал, но… видите ли… я кое-что слышал. Признаюсь вам, что я встретил сегодня господина Бахчеева. Впрочем, у меня на этот счет покамест своя идея. Во всяком случае, дядюшка, отпустите-ка вы мужичков, а мы с вами поговорим одни, без свидетелей. Я, признаюсь, затем и приехал…
До сих пор он хоронился за спинами других мужиков,
слушал в мрачном безмолвии и все время
не сгонял с лица какой-то двусмысленной, горько-лукавой усмешки.
— Да уж теперь нечего горевать-с, — ввязалась вдруг девица Перепелицына, — коли все причины злые от вас самих спервоначалу произошли-с, Егор Ильич-с. Снявши голову, по волосам
не плачут-с.
Послушали бы маменьку-с, так теперь бы и
не плакали-с.
Я долго молчал, маменька; вы
не хотели
слушать меня: пусть же теперь люди меня услышат.
Не то чтоб ему уж так очень нравились легкомысленные и во всяком случае необъяснимые поступки этого ветреного мужика — нет, ему нравилось плясать комаринского единственно потому, что
слушать комаринского и
не плясать под эту музыку было для него решительно невозможно.
— Простите мне; я уж и
не знаю, что говорю!
Послушайте, вам известно, зачем я сюда приехал?
— Ох, ради бога,
не извиняйтесь! Поверьте, что мне и без того тяжело это
слушать, а между тем судите: я и сама хотела заговорить с вами, чтоб узнать что-нибудь… Ах, какая досада! так он-таки вам написал! Вот этого-то я пуще всего боялась! Боже мой, какой это человек! А вы и поверили и прискакали сюда сломя голову? Вот надо было!
Можешь делать все, что тебе угодно, ходить по всем комнатам и в саду, и даже при гостях, — словом, все, что угодно; но только под одним условием, что ты ничего
не будешь завтра сам говорить при маменьке и при Фоме Фомиче, — это непременное условие, то есть решительно ни полслова — я уж обещался за тебя, — а только будешь
слушать, что старшие… то есть я хотел сказать, что другие будут говорить.
—
Послушайте, дядюшка, — вскричал я, чуть
не задыхаясь, — скажите мне только одно и успокойте меня: я в настоящем сумасшедшем доме или нет?
—
Послушай, Сергей, — прибавил он с решительным видом, — подожди меня здесь, никуда
не ходи; я мигом к тебе ворочусь.
— Никогда! Но, друг мой, неужели ж я буду наконец так счастлив? — вскричал дядя, бросаясь ко мне на шею. — И как это она полюбила меня, и за что? за что? Кажется, во мне нет ничего такого… Я старик перед нею: вот уж
не ожидал-то! ангел мой, ангел!..
Слушай, Сережа, давеча ты спрашивал,
не влюблен ли я в нее: имел ты какую-нибудь идею?
— А как же? она и есть! Я говорил, предрекал —
не хотели
слушать! Вот она тебя и поздравила теперь с праздником! На амуре помешана, а амур-то у нее крепко в голове засел! Тьфу! А тот-то, тот-то каков? с бороденкой-то?
Пойдемте, Татьяна Ивановна, нечего их
слушать: это враги ваши, а
не друзья!
Но дядя
не слушал: он подошел к Настеньке и с благоговением взял ее за руку.
Тут слезы прервали ее голос. Бедный дядя, очевидно, предчувствовал этот ответ; он даже и
не думал возражать, настаивать… Он
слушал, наклонясь к ней, все еще держа ее за руку, безмолвный и убитый. Слезы показались в глазах его.
— Теперь
слушайте же всю мою исповедь! — возопил Фома, обводя всех гордым и решительным взглядом. — А вместе с тем и решите судьбу несчастного Опискина. Егор Ильич! давно уже я наблюдал за вами, наблюдал с замиранием моего сердца и видел все, все, тогда как вы еще и
не подозревали, что я наблюдаю за вами. Полковник! я, может быть, ошибался, но я знал ваш эгоизм, ваше неограниченное самолюбие, ваше феноменальное сластолюбие, и кто обвинит меня, что я поневоле затрепетал о чести наиневиннейшей из особ?
—
Слушай, Настя,
слушай, ангел мой: все эти мужчины, все до единого — неблагодарные, изверги и
не стоят нашей любви.
Настенька, друг мой,
послушай, ты
не богата: я подарю тебе тридцать тысяч.
— Это все от восторга, Фома! — вскричал дядя. — Я, брат, уж и
не помню, где и стою.
Слушай, Фома: я обидел тебя. Всей жизни моей, всей крови моей недостанет, чтоб удовлетворить твою обиду, и потому я молчу, даже
не извиняюсь. Но если когда-нибудь тебе понадобится моя голова, моя жизнь, если надо будет броситься за тебя в разверстую бездну, то повелевай и увидишь… Я больше ничего
не скажу, Фома.
— Куда? в сарай? Нет, брат,
не надуешь! Я уж там ночевал… А впрочем, веди… С хорошим человеком отчего
не пойти?.. Подушки
не надо; военному человеку
не надо подушки… А ты мне, брат, диванчик, диванчик сочини… Да,
слушай, — прибавил он останавливаясь, — ты, я вижу, малый теплый; сочини-ка ты мне того… понимаешь? ромео, как только, чтоб муху задавить… единственно, чтоб муху задавить, одну то есть рюмочку.
Неточные совпадения
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй,
послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин
не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а
не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо
не готово.
Послушайте, Иван Кузьмич, нельзя ли вам, для общей нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак немножко распечатать и прочитать:
не содержится ли нем какого-нибудь донесения или просто переписки.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте
не отправил куды-нибудь подальше.
Слушайте: эти дела
не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того… как там следует — чтобы и уши
не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Хлестаков.
Послушай, любезный, там мне до сих пор обеда
не приносят, так, пожалуйста, поторопи, чтоб поскорее, — видишь, мне сейчас после обеда нужно кое-чем заняться.
Я раз
слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, то я
не могу вам сказать, что с ним сделалось.