Неточные совпадения
Я никогда не мог
узнать настоящую причину, побудившую такого, по-видимому, рассудительного
человека, как покойный генерал Крахоткин, к этому браку с сорокадвухлетней вдовой.
Я, впрочем, нарочно делал справки и кое-что
узнал о прежних обстоятельствах этого достопримечательного
человека.
Может быть, спросят: откуда берется такое самолюбие? как зарождается оно, при таком полном ничтожестве, в таких жалких
людях, которые, уже по социальному положению своему, обязаны
знать свое место?
Я
знаю, он серьезно уверил дядю, что ему, Фоме, предстоит величайший подвиг, подвиг, для которого он и на свет призван и к совершению которого понуждает его какой-то
человек с крыльями, являющийся ему по ночам, или что-то вроде того.
— Сорок лет прожил и до сих пор, до самой той поры, как тебя
узнал, все думал про себя, что
человек… ну и все там, как следует.
— Позвольте спросить вас, — сказал я, нерешительно выступая вперед, — сейчас вы изволили упомянуть о Фоме Фомиче; кажется, его фамилия, если только не ошибаюсь, Опискин. Вот видите ли, я желал бы… словом, я имею особенные причины интересоваться этим лицом и, с своей стороны, очень бы желал
узнать, в какой степени можно верить словам этого доброго
человека, что барин его, Егор Ильич Ростанев, хочет подарить одну из своих деревень Фоме Фомичу. Меня это чрезвычайно интересует, и я…
— К дядюшке-то? А плюньте на того, кто вам это сказал! Вы думаете, я постоянный
человек, выдержу? В том-то и горе мое, что я тряпка, а не
человек! Недели не пройдет, а я опять туда поплетусь. А зачем? Вот подите: сам не
знаю зачем, а поеду; опять буду с Фомой воевать. Это уж, батюшка, горе мое! За грехи мне Господь этого Фомку в наказание послал. Характер у меня бабий, постоянства нет никакого! Трус я, батюшка, первой руки…
— Эх, брат, есть же на свете
люди, что всю подноготную
знают! — говорил он мне однажды с сверкающими от восторга глазами.
— Науками, братец, науками, вообще науками! Я вот только не могу сказать, какими именно, а только
знаю, что науками. Как про железные дороги говорит! И
знаешь, — прибавил дядя полушепотом, многозначительно прищуривая правый глаз, — немного эдак, вольных идей! Я заметил, особенно когда про семейное счастье заговорил… Вот жаль, что я сам мало понял (времени не было), а то бы рассказал тебе все как по нитке. И, вдобавок, благороднейших свойств
человек! Я его пригласил к себе погостить. С часу на час ожидаю.
— Впрочем,
знаете, дядюшка, у меня на этот счет выработалась своя особая идея, — перебил я, торопясь высказать мою идею. Да мы и оба как-то торопились. — Во-первых, он был шутом: это его огорчило, сразило, оскорбило его идеал; и вот вышла натура озлобленная, болезненная, мстящая, так сказать, всему человечеству… Но если примирить его с
человеком, если возвратить его самому себе…
— Друг мой, и не спрашивай! после, после! все это после объяснится! Я, может быть, и во многом виноват, но я хотел поступить как честный
человек, и… и… и ты на ней женишься! Ты женишься, если только есть в тебе хоть капля благородства! — прибавил он, весь покраснев от какого-то внезапного чувства, восторженно и крепко сжимая мою руку. — Но довольно, ни слова больше! Все сам скоро
узнаешь. От тебя же будет зависеть… Главное, чтоб ты теперь там понравился, произвел впечатление. Главное, не сконфузься.
Есть городские гости: Павел Семеныч Обноскин с матерью; молодой
человек, но высочайшего ума
человек; что-то зрелое,
знаешь, незыблемое…
— Я уверена, — защебетала вдруг мадам Обноскина, — я совершенно уверена, monsieur Serge, — ведь так, кажется? — что вы, в вашем Петербурге, были небольшим обожателем дам. Я
знаю, там много, очень много развелось теперь молодых
людей, которые совершенно чуждаются дамского общества. Но, по-моему, это все вольнодумцы. Я не иначе соглашаюсь на это смотреть, как на непростительное вольнодумство. И признаюсь вам, меня это удивляет, удивляет, молодой
человек, просто удивляет!..
— Послушайте,
знаете ли, что я вам скажу? вы ужасно, ужасно похожи на одного молодого
человека, о-ча-ро-ва-тельного молодого
человека!..
— Отец, братец, отец. И
знаешь, пречестнейший, преблагороднейший
человек, и даже не пьет, а только так из себя шута строит. Бедность, брат, страшная, восемь
человек детей! Настенькиным жалованьем и живут. Из службы за язычок исключили. Каждую неделю сюда ездит. Гордый какой — ни за что не возьмет. Давал, много раз давал, — не берет! Озлобленный
человек!
— Как только песня! И вы не постыдились мне признаться, что
знаете эту песню — вы, член благородного общества, отец благонравных и невинных детей и, вдобавок, полковник! Только песня! Но я уверен, что эта песня взята с истинного события! Только песня! Но какой же порядочный
человек может, не сгорев от стыда, признаться, что
знает эту песню, что слышал хоть когда-нибудь эту песню? какой, какой?
— Ох, ради бога, не извиняйтесь! Поверьте, что мне и без того тяжело это слушать, а между тем судите: я и сама хотела заговорить с вами, чтоб
узнать что-нибудь… Ах, какая досада! так он-таки вам написал! Вот этого-то я пуще всего боялась! Боже мой, какой это
человек! А вы и поверили и прискакали сюда сломя голову? Вот надо было!
— Отказался от пятнадцати тысяч, чтоб взять потом тридцать. Впрочем,
знаете что? — прибавил он, подумав. — Я сомневаюсь, чтоб у Фомы был какой-нибудь расчет. Это
человек непрактический; это тоже в своем роде какой-то поэт. Пятнадцать тысяч… гм! Видите ли: он и взял бы деньги, да не устоял перед соблазном погримасничать, порисоваться. Это, я вам скажу, такая кислятина, такая слезливая размазня, и все это при самом неограниченном самолюбии!
У меня есть, кроме того, сестра, девица лет девятнадцати, сирота круглая, живет в
людях и без всяких,
знаете, средств.
— Тьфу ты пропасть! Да ты, батюшка, протри глаза-то, отрезвись хоть маленько, хоть для великого Божьего праздника!
Знать, тебя еще за ужином вчера укачало, коли теперь еще бродит! С каким Мизинчиковым? С Обноскиным, а не с Мизинчиковым. А Иван Иваныч Мизинчиков
человек благонравный и теперь с нами же в погоню сбирается.
— Не беспокойтесь обо мне, полковник, — отвечал Фома слабым голосом, голосом
человека, прощающего врагам своим. — Сюрприз я, конечно, хвалю: это изображает чувствительность и благонравие ваших детей. Стихи тоже полезны, даже для произношения… Но я не стихами был занят это утро, Егор Ильич: я молился… вы это
знаете… Впрочем, готов выслушать и стихи.
— Да, да! — подхватила Сашенька. — Я и не
знала, что вы такой хороший
человек, Фома Фомич, и была к вам непочтительна. А вы простите меня, Фома Фомич, и уж будьте уверены, что я буду вас всем сердцем любить. Если б вы
знали, как я теперь вас почитаю!
— Господи боже, — проговорил он наконец, — кто ж это
знал? Но ведь… ведь это со всяким же может случиться. Фома, уверяю тебя, что это честнейший, благороднейший и даже чрезвычайно начитанный
человек. Фома… вот увидишь!..
Настя то же сейчас говорила, хотя, право, не
знаю, какие на ней-то грехи, потому что она ангел, а не
человек!
— Фу, какой
человек! Я думал и бог
знает что! А ты плюнь да мимо и пройди.