Неточные совпадения
— Нет, учусь… — отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и тем, что так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого
бы ни было сообщества с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему
только прикоснуться к его личности.
Да и то статский советник Клопшток, Иван Иванович, — изволили слышать? — не
только денег за шитье полдюжины голландских рубах до сих пор не отдал, но даже с обидой погнал ее, затопав ногами и обозвав неприлично, под видом, будто
бы рубашечный ворот сшит не по мерке и косяком.
Ни словечка при этом не вымолвила, хоть
бы взглянула, а взяла
только наш большой драдедамовый [Драдедам — тонкое (дамское) сукно.] зеленый платок (общий такой у нас платок есть, драдедамовый), накрыла им совсем голову и лицо и легла на кровать лицом к стенке,
только плечики да тело все вздрагивают…
— Садись, всех довезу! — опять кричит Миколка, прыгая первый в телегу, берет вожжи и становится на передке во весь рост. — Гнедой даве с Матвеем ушел, — кричит он с телеги, — а кобыленка этта, братцы,
только сердце мое надрывает: так
бы, кажись, ее и убил, даром хлеб ест. Говорю, садись! Вскачь пущу! Вскачь пойдет! — И он берет в руки кнут, с наслаждением готовясь сечь савраску.
Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у ней были заперты, несмотря на духоту), она на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а
только придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением, все более немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и уронит топор… вдруг голова его как
бы закружилась.
Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут как
бы не было. Но как
только он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила.
Она
только чуть-чуть приподняла свою свободную левую руку, далеко не до лица, и медленно протянула ее к нему вперед, как
бы отстраняя его.
И если
бы в ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если
бы только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств, еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может быть, что он бросил
бы все и тотчас пошел
бы сам на себя объявить, и не от страху даже за себя, а от одного
только ужаса и отвращения к тому, что он сделал.
Не в полной памяти прошел он и в ворота своего дома; по крайней мере, он уже прошел на лестницу и тогда
только вспомнил о топоре. А между тем предстояла очень важная задача: положить его обратно, и как можно незаметнее. Конечно, он уже не в силах был сообразить, что, может быть, гораздо лучше было
бы ему совсем не класть топора на прежнее место, а подбросить его, хотя потом, куда-нибудь на чужой двор.
Не то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею силою ощущения, что не
только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже с чем
бы то ни было ему уже нельзя более обращаться к этим людям в квартальной конторе, и будь это всё его родные братья и сестры, а не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно незачем было
бы обращаться к ним и даже ни в каком случае жизни; он никогда еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
— Нет, не брежу… — Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумал о том, что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же, в одно мгновение, догадался он, уже на опыте, что всего менее расположен, в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем
бы то ни было в целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на себя самого,
только что переступил порог Разумихина.
— Еще
бы; а вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать.
Только как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю; вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец; вот и она знает…
— Да чего ты так… Что встревожился? Познакомиться с тобой пожелал; сам пожелал, потому что много мы с ним о тебе переговорили… Иначе от кого ж
бы я про тебя столько узнал? Славный, брат, он малый, чудеснейший… в своем роде, разумеется. Теперь приятели; чуть не ежедневно видимся. Ведь я в эту часть переехал. Ты не знаешь еще?
Только что переехал. У Лавизы с ним раза два побывали. Лавизу-то помнишь, Лавизу Ивановну?
А как ты думаешь, по характеру нашей юриспруденции, примут или способны ль они принять такой факт, — основанный единственно
только на одной психологической невозможности, на одном
только душевном настроении, — за факт неотразимый и все обвинительные и вещественные факты, каковы
бы они ни были, разрушающий?
Даже прелестная пара сиреневых, настоящих жувеневских, перчаток свидетельствовала то же самое, хотя
бы тем одним, что их не надевали, а
только носили в руках для параду.
— Если
бы только толчок ему какой-нибудь благоприятный, вот
бы чего! Давеча он был в силах… Знаешь, у него что-то есть на уме! Что-то неподвижное, тяготящее… Этого я очень боюсь; непременно!
Он
только чувствовал и знал, что надо, чтобы все переменилось, так или этак, «хоть как
бы то ни было», повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью и решимостью.
— Нет уж, это что же, — вдруг заметила одна из группы, качая головой на Дуклиду. — Это уж я и не знаю, как это так просить! Я
бы, кажется, от одной
только совести провалилась…
«Где это, — подумал Раскольников, идя далее, — где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если
бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы
только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать!
Как
бы ни жить, —
только жить!..
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. —
Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись
бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не
только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
— Я
бы вот как сделал: я
бы взял деньги и вещи и, как ушел
бы оттуда, тотчас, не заходя никуда, пошел
бы куда-нибудь, где место глухое и
только заборы одни, и почти нет никого, — огород какой-нибудь или в этом роде.
Если
бы вы
только знали, как я вас обеих люблю!..
Как
бы только самим собой не быть, как
бы всего менее на себя походить!
На тревожный же и робкий вопрос Пульхерии Александровны, насчет «будто
бы некоторых подозрений в помешательстве», он отвечал с спокойною и откровенною усмешкой, что слова его слишком преувеличены; что, конечно, в больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, — так как он, Зосимов, особенно следит теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, — но ведь надо же вспомнить, что почти вплоть до сегодня больной был в бреду, и… и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет и подействует спасительно, — «если
только можно будет избегнуть новых особенных потрясений», прибавил он значительно.
Действительно, Раскольников был почти здоров, особенно в сравнении со вчерашним,
только был очень бледен, рассеян и угрюм. Снаружи он походил как
бы на раненого человека или вытерпливающего какую-нибудь сильную физическую боль: брови его были сдвинуты, губы сжаты, взгляд воспаленный. Говорил он мало и неохотно, как
бы через силу или исполняя обязанность, и какое-то беспокойство изредка появлялось в его движениях.
Впрочем, и это бледное и угрюмое лицо озарилось на мгновение как
бы светом, когда вошли мать и сестра, но это прибавило
только к выражению его, вместо прежней тоскливой рассеянности, как
бы более сосредоточенной муки.
Свет померк скоро, но мука осталась, и Зосимов, наблюдавший и изучавший своего пациента со всем молодым жаром
только что начинающего полечивать доктора, с удивлением заметил в нем, с приходом родных, вместо радости как
бы тяжелую скрытую решимость перенесть час-другой пытки, которой нельзя уж избегнуть.
— Ба! да и ты… с намерениями! — пробормотал он, посмотрев на нее чуть не с ненавистью и насмешливо улыбнувшись. — Я
бы должен был это сообразить… Что ж, и похвально; тебе же лучше… и дойдешь до такой черты, что не перешагнешь ее — несчастна будешь, а перешагнешь, — может, еще несчастнее будешь… А впрочем, все это вздор! — прибавил он раздражительно, досадуя на свое невольное увлечение. — Я хотел
только сказать, что у вас, маменька, я прощения прошу, — заключил он резко и отрывисто.
Но едва
только он успел принять серьезный вид и что-то пробормотать — вдруг, как
бы невольно, взглянул опять на Разумихина и тут уже не мог выдержать: подавленный смех прорвался тем неудержимее, чем сильнее до сих пор сдерживался.
— То-то и дело, что я, в настоящую минуту, — как можно больше постарался законфузиться Раскольников, — не совсем при деньгах… и даже такой мелочи не могу… я, вот видите ли, желал
бы теперь
только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут деньги…
— О, на самой простейшей-с! — и вдруг Порфирий Петрович как-то явно насмешливо посмотрел на него, прищурившись и как
бы ему подмигнув. Впрочем, это, может быть,
только так показалось Раскольникову, потому что продолжалось одно мгновение. По крайней мере, что-то такое было. Раскольников побожился
бы, что он ему подмигнул, черт знает для чего.
Так, были какие-то мысли или обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, — лица людей, виденных им еще в детстве или встреченных где-нибудь один
только раз и об которых он никогда
бы и не вспомнил; колокольня В—й церкви; биллиард в одном трактире и какой-то офицер у биллиарда, запах сигар в какой-то подвальной табачной лавочке, распивочная, черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами, а откуда-то доносится воскресный звон колоколов…
И хоть
бы выбрали-то хорошо, а то ведь, я знаю, — ни ей, ни себе,
только добрых людей насмешите».
— Ведь обыкновенно как говорят? — бормотал Свидригайлов, как
бы про себя, смотря в сторону и наклонив несколько голову. — Они говорят: «Ты болен, стало быть, то, что тебе представляется, есть один
только несуществующий бред». А ведь тут нет строгой логики. Я согласен, что привидения являются
только больным; но ведь это
только доказывает, что привидения могут являться не иначе как больным, а не то что их нет самих по себе.
Затем, испросив у ней извинения в недавних этих всех неприятностях, я попросил
бы позволения предложить ей десять тысяч рублей и таким образом облегчить разрыв с господином Лужиным, разрыв, от которого, я уверен, она и сама была
бы не прочь, явилась
бы только возможность.
Если
бы в моем предложении была хотя миллионная доля расчета, то не стал
бы я предлагать всего
только десять тысяч, тогда как всего пять недель назад предлагал ей больше.
— Нимало. После этого человек человеку на сем свете может делать одно
только зло и, напротив, не имеет права сделать ни крошки добра, из-за пустых принятых формальностей. Это нелепо. Ведь если б я, например, помер и оставил
бы эту сумму сестрице вашей по духовному завещанию, неужели б она и тогда принять отказалась?
Он с упоением помышлял, в глубочайшем секрете, о девице благонравной и бедной (непременно бедной), очень молоденькой, очень хорошенькой, благородной и образованной, очень запуганной, чрезвычайно много испытавшей несчастий и вполне перед ним приникшей, такой, которая
бы всю жизнь считала его спасением своим, благоговела перед ним, подчинялась, удивлялась ему, и
только ему одному.
— Упокой, господи, ее душу! — воскликнула Пульхерия Александровна, — вечно, вечно за нее бога буду молить! Ну что
бы с нами было теперь, Дуня, без этих трех тысяч! Господи, точно с неба упали! Ах, Родя, ведь у нас утром всего три целковых за душой оставалось, и мы с Дунечкой
только и рассчитывали, как
бы часы где-нибудь поскорей заложить, чтобы не брать
только у этого, пока сам не догадается.
Еще
бы не ужас, что ты живешь в этой грязи, которую так ненавидишь, и в то же время знаешь сама (
только стоит глаза раскрыть), что никому ты этим не помогаешь и никого ни от чего не спасаешь!
Он встретил своего гостя, по-видимому, с самым веселым и приветливым видом, и
только уже несколько минут спустя Раскольников, по некоторым признакам, заметил в нем как
бы замешательство, — точно его вдруг сбили с толку или застали на чем-нибудь очень уединенном и скрытном.
— А знаете что, — спросил он вдруг, почти дерзко смотря на него и как
бы ощущая от своей дерзости наслаждение, — ведь это существует, кажется, такое юридическое правило, такой прием юридический — для всех возможных следователей — сперва начать издалека, с пустячков, или даже с серьезного, но
только совсем постороннего, чтобы, так сказать, ободрить, или, лучше сказать, развлечь допрашиваемого, усыпить его осторожность, и потом вдруг, неожиданнейшим образом огорошить его в самое темя каким-нибудь самым роковым и опасным вопросом; так ли?
С мучением перенес он эту минуту и уж, конечно, если
бы можно было сейчас, одним
только желанием, умертвить Раскольникова, то Петр Петрович немедленно произнес
бы это желание.
Впрочем, оно и можно
бы было пойти, так
только, чтобы посмеяться…
— Всего
только во втором, если судить по-настоящему! Да хоть
бы и в четвертом, хоть
бы в пятнадцатом, все это вздор! И если я когда сожалел, что у меня отец и мать умерли, то уж, конечно, теперь. Я несколько раз мечтал даже о том, что, если б они еще были живы, как
бы я их огрел протестом! Нарочно подвел
бы так… Это что, какой-нибудь там «отрезанный ломоть», тьфу! Я
бы им показал! Я
бы их удивил! Право, жаль, что нет никого!
Разумеется, если б она мне сама сказала: «Я хочу тебя иметь», то я
бы почел себя в большой удаче, потому что девушка мне очень нравится; но теперь, теперь по крайней мере, уж конечно, никто и никогда не обращался с ней более вежливо и учтиво, чем я, более с уважением к ее достоинству… я жду и надеюсь — и
только!
— Так-с. Так вот, по чувству гуманности и-и-и, так сказать, сострадания, я
бы желал быть, с своей стороны, чем-нибудь полезным, предвидя неизбежно несчастную участь ее. Кажется, и все беднейшее семейство это от вас одной теперь
только и зависит.
— Отнюдь нет-с, и даже в некотором смысле нелепость. Я
только намекнул о временном вспоможении вдове умершего на службе чиновника, — если
только будет протекция, — но, кажется, ваш покойный родитель не
только не выслужил срока, но даже и не служил совсем в последнее время. Одним словом, надежда хоть и могла
бы быть, но весьма эфемерная, потому никаких, в сущности, прав на вспоможение, в сем случае, не существует, а даже напротив… А она уже и о пенсионе задумала, хе-хе-хе! Бойкая барыня!
А потому и подписка, по моему личному взгляду, должна произойти так, чтобы несчастная вдова, так сказать, и не знала о деньгах, а знали
бы, например,
только вы.