Неточные совпадения
«И тогда, стало
быть,
так же
будет солнце светить!..» —
как бы невзначай мелькнуло в уме Раскольникова, и быстрым взглядом окинул он все в комнате, чтобы по возможности изучить и запомнить расположение.
Раскольников не привык к толпе и,
как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем
как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он
так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в
каком бы то ни
было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
— Нет, учусь… — отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и тем, что
так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя
какого бы ни
было сообщества с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
Сначала сам добивался от Сонечки, а тут и в амбицию вдруг вошли: «
Как, дескать, я,
такой просвещенный человек, в одной квартире с таковскою
буду жить?» А Катерина Ивановна не спустила, вступилась… ну и произошло…
Беру тебя еще раз на личную свою ответственность, —
так и сказали, — помни, дескать, ступай!» Облобызал я прах ног его, мысленно, ибо взаправду не дозволили бы,
бывши сановником и человеком новых государственных и образованных мыслей; воротился домой, и
как объявил, что на службу опять зачислен и жалование получаю, господи, что тогда
было…
Но, верно, ей тотчас же представилось, что он идет в другие комнаты,
так как ихняя
была проходная.
Но в идущей женщине
было что-то
такое странное и с первого же взгляда бросающееся в глаза, что мало-помалу внимание его начало к ней приковываться, — сначала нехотя и
как бы с досадой, а потом все крепче и крепче.
— Ах, стыд-то
какой теперь завелся на свете, господи! Этакая немудреная, и уж пьяная! Обманули, это
как есть! Вон и платьице ихнее разорвано… Ах,
как разврат-то ноне пошел!.. А пожалуй что из благородных
будет, из бедных
каких… Ноне много
таких пошло. По виду-то
как бы из нежных, словно ведь барышня, — и он опять нагнулся над ней.
Слагается иногда картина чудовищная, но обстановка и весь процесс всего представления бывают при этом до того вероятны и с
такими тонкими, неожиданными, но художественно соответствующими всей полноте картины подробностями, что их и не выдумать наяву этому же самому сновидцу,
будь он
такой же художник,
как Пушкин или Тургенев.
Кругом в толпе тоже смеются, да и впрямь,
как не смеяться: этака лядащая кобыленка да
таку тягость вскачь везти
будет!
Он встал на ноги, в удивлении осмотрелся кругом,
как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т—в мост. Он
был бледен, глаза его горели, изнеможение
было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать
как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его
так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
Так как на рынке продавать невыгодно, то и искали торговку, а Лизавета этим занималась: брала комиссии, ходила по делам и имела большую практику, потому что
была очень честна и всегда говорила крайнюю цену:
какую цену скажет,
так тому и
быть.
Говорила же вообще мало, и,
как уже сказано,
была такая смиренная и пугливая…
Студент разболтался и сообщил, кроме того, что у старухи
есть сестра, Лизавета, которую она,
такая маленькая и гаденькая, бьет поминутно и держит в совершенном порабощении,
как маленького ребенка, тогда
как Лизавета, по крайней мере, восьми вершков росту…
Запустив же руку в боковой карман пальто, он мог и конец топорной ручки придерживать, чтоб она не болталась; а
так как пальто
было очень широкое, настоящий мешок, то и не могло
быть приметно снаружи, что он что-то рукой, через карман, придерживает.
И если бы даже случилось когда-нибудь
так, что уже все до последней точки
было бы им разобрано и решено окончательно и сомнений не оставалось бы уже более никаких, — то тут-то бы, кажется, он и отказался от всего,
как от нелепости, чудовищности и невозможности.
«
Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем предметам, которые им встречаются на дороге», — мелькнуло у него в голове, но только мелькнуло,
как молния; он сам поскорей погасил эту мысль… Но вот уже и близко, вот и дом, вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели половина восьмого?
Быть не может, верно, бегут!»
Чувства ли его
были так изощрены (что вообще трудно предположить), или действительно
было очень слышно, но вдруг он различил
как бы осторожный шорох рукой у замочной ручки и
как бы шелест платья о самую дверь.
Старуха взглянула
было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки,
как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется, смотри она
так, не говори ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее.
Увидав его выбежавшего, она задрожала,
как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла
было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него в угол, пристально, в упор, смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
И, наконец, когда уже гость стал подниматься в четвертый этаж, тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко проскользнуть назад из сеней в квартиру и притворить за собой дверь. Затем схватил запор и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив все, он притаился не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный гость
был уже тоже у дверей. Они стояли теперь друг против друга,
как давеча он со старухой, когда дверь разделяла их, а он прислушивался.
— Да
как же вы не понимаете? Значит, кто-нибудь из них дома. Если бы все ушли,
так снаружи бы ключом заперли, а не на запор изнутри. А тут, — слышите,
как запор брякает? А чтобы затвориться на запор изнутри, надо
быть дома, понимаете? Стало
быть, дома сидят, да не отпирают!
Он плохо теперь помнил себя; чем дальше, тем хуже. Он помнил, однако,
как вдруг, выйдя на канаву, испугался, что мало народу и что тут приметнее, и хотел
было поворотить назад в переулок. Несмотря на то, что чуть не падал, он все-таки сделал крюку и пришел домой с другой совсем стороны.
— Ишь лохмотьев
каких набрал и спит с ними, ровно с кладом… — И Настасья закатилась своим болезненно-нервическим смехом. Мигом сунул он все под шинель и пристально впился в нее глазами. Хоть и очень мало мог он в ту минуту вполне толково сообразить, но чувствовал, что с человеком не
так обращаться
будут, когда придут его брать. «Но… полиция?»
— И
какой еще п-п-полк
был! — воскликнул Илья Петрович, весьма довольный, что его
так приятно пощекотали, но все еще будируя. [Будируя — т. е. сердясь (от фр. bouder).]
— Но позвольте,
как же у них
такое противоречие вышло: сами уверяют, что стучались и что дверь
была заперта, а через три минуты, когда с дворником пришли, выходит, что дверь отперта?
Наконец, пришло ему в голову, что не лучше ли
будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг:
как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что
так уже раз во сне, в бреду решено
было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо
было спешить!
Не замечая никого во дворе, он прошагнул в ворота и
как раз увидал, сейчас же близ ворот, прилаженный у забора желоб (
как и часто устраивается в
таких домах, где много фабричных, артельных, извозчиков и проч.), а над желобом, тут же на заборе, надписана
была мелом всегдашняя в
таких случаях острота: «Сдесь становитца воз прещено».
«Если действительно все это дело сделано
было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно
была определенная и твердая цель, то
каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на
такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это
как же?»
Да, это
так; это все
так. Он, впрочем, это и прежде знал, и совсем это не новый вопрос для него; и когда ночью решено
было в воду кинуть, то решено
было безо всякого колебания и возражения, а
так,
как будто
так тому и следует
быть,
как будто иначе и
быть невозможно… Да, он это все знал и все помнил; да чуть ли это уже вчера не
было так решено, в ту самую минуту, когда он над сундуком сидел и футляры из него таскал… А ведь
так!..
Коли хочешь,
так бери сейчас текст, перьев бери, бумаги — все это казенное — и бери три рубля:
так как я за весь перевод вперед взял, за первый и за второй лист, то, стало
быть, три рубля прямо на твой пай и придутся.
Купол собора, который ни с
какой точки не обрисовывается лучше,
как смотря на него отсюда, с моста, не доходя шагов двадцать до часовни,
так и сиял, и сквозь чистый воздух можно
было отчетливо разглядеть даже каждое его украшение.
— Катай скорей и чаю, Настасья, потому насчет чаю, кажется, можно и без факультета. Но вот и пивцо! — он пересел на свой стул, придвинул к себе суп, говядину и стал
есть с
таким аппетитом,
как будто три дня не
ел.
—
Будем ценить-с. Ну
так вот, брат, чтобы лишнего не говорить, я хотел сначала здесь электрическую струю повсеместно пустить,
так чтобы все предрассудки в здешней местности разом искоренить; но Пашенька победила. Я, брат, никак и не ожидал, чтоб она
была такая… авенантненькая [Авенантненькая — приятная, привлекательная (от фр. avenant).]… а?
Как ты думаешь?
Хотел
было я ему,
как узнал это все,
так, для очистки совести, тоже струю пустить, да на ту пору у нас с Пашенькой гармония вышла, и я повелел это дело все прекратить, в самом то
есть источнике, поручившись, что ты заплатишь.
Он пошел к печке, отворил ее и начал шарить в золе: кусочки бахромы от панталон и лоскутья разорванного кармана
так и валялись,
как он их тогда бросил, стало
быть никто не смотрел!
—
Как попали!
Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты, доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, — неужели ты не видишь, по всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не видишь, с первого же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда
есть? Точнехонько
так и попали в руки,
как он показал. Наступил на коробку и поднял!
Тотчас же убили, всего каких-нибудь пять или десять минут назад, — потому
так выходит, тела еще теплые, — и вдруг, бросив и тела и квартиру отпертую и зная, что сейчас туда люди прошли, и добычу бросив, они,
как малые ребята, валяются на дороге, хохочут, всеобщее внимание на себя привлекают, и этому десять единогласных свидетелей
есть!
А
как ты думаешь, по характеру нашей юриспруденции, примут или способны ль они принять
такой факт, — основанный единственно только на одной психологической невозможности, на одном только душевном настроении, — за факт неотразимый и все обвинительные и вещественные факты, каковы бы они ни
были, разрушающий?
— Гм. Стало
быть, всего только и
есть оправдания, что тузили друг друга и хохотали. Положим, это сильное доказательство, но… Позволь теперь:
как же ты сам-то весь факт объясняешь? Находку серег чем объясняешь, коли действительно он их
так нашел,
как показывает?
Раскольников пошевелился и хотел
было что-то сказать; лицо его выразило некоторое волнение. Петр Петрович приостановился, выждал, но
так как ничего не последовало, то и продолжал...
— Я, конечно, не мог собрать стольких сведений,
так как и сам человек новый, — щекотливо возразил Петр Петрович, — но, впрочем, две весьма и весьма чистенькие комнатки, а
так как это на весьма короткий срок… Я приискал уже настоящую, то
есть будущую нашу квартиру, — оборотился он к Раскольникову, — и теперь ее отделывают; а покамест и сам теснюсь в нумерах, два шага отсюда, у госпожи Липпевехзель, в квартире одного моего молодого друга, Андрея Семеныча Лебезятникова; он-то мне и дом Бакалеева указал…
— В самом серьезном,
так сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович,
как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно
быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
— Врешь ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет
как от всякого дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание добра
есть, хоть и детское; и честность даже найдется, несмотря на то, что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость в сапогах ходит.
Он только чувствовал и знал, что надо, чтобы все переменилось,
так или этак, «хоть
как бы то ни
было», повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью и решимостью.
— Я люблю, — продолжал Раскольников, но с
таким видом,
как будто вовсе не об уличном пении говорил, — я люблю,
как поют под шарманку в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или, еще лучше, когда снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозь него фонари с газом блистают…
«Где это, — подумал Раскольников, идя далее, — где это я читал,
как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на
такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно
было поставить, — а кругом
будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться
так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше
так жить, чем сейчас умирать!
—
Как! Вы здесь? — начал он с недоумением и
таким тоном,
как бы век
был знаком, — а мне вчера еще говорил Разумихин, что вы все не в памяти. Вот странно! А ведь я
был у вас…
— Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: тратит ли человек деньги или нет? То денег не
было, а тут вдруг тратить начнет, — ну
как же не он?
Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
— То-то и
есть, что они все
так делают, — отвечал Заметов, — убьет-то хитро, жизнь отваживает, а потом тотчас в кабаке и попался. На трате-то их и ловят. Не все же
такие,
как вы, хитрецы. Вы бы в кабак не пошли, разумеется?