Неточные совпадения
А между
тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему
и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» —
и заорал во все горло, указывая на него рукой, — молодой человек вдруг остановился
и судорожно схватился за свою шляпу.
На остальных же, бывших в распивочной, не исключая
и хозяина, чиновник смотрел как-то привычно
и даже со скукой,
а вместе с
тем и с оттенком некоторого высокомерного пренебрежения, как бы на людей низшего положения
и развития, с которыми нечего ему говорить.
—
А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо хотя вы
и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас человека образованного
и к напитку непривычного. Сам всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами,
и, кроме
того, состою титулярным советником. Мармеладов — такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь узнать: служить изволили?
За нищету даже
и не палкой выгоняют,
а метлой выметают из компании человеческой, чтобы
тем оскорбительнее было;
и справедливо, ибо в нищете я первый сам готов оскорблять себя.
Оттого-то в пьющей компании они
и стараются всегда как будто выхлопотать себе оправдание,
а если можно,
то даже
и уважение.
Ибо, сообщая вам историю жизни моей, не на позорище себя выставлять хочу перед сими празднолюбцами, которым
и без
того все известно,
а чувствительного
и образованного человека ищу.
А тем временем возросла
и дочка моя, от первого брака,
и что только вытерпела она, дочка моя, от мачехи своей, возрастая, о
том я умалчиваю.
А я, как
и давеча, в
том же виде лежал-с…
Ибо
и хозяйка, Амалия Федоровна,
того допустить не хотела (
а сама же прежде Дарье Францовне способствовала), да
и господин Лебезятников… гм…
Платьев-то нет у ней никаких…
то есть никаких-с,
а тут точно в гости собралась, приоделась,
и не
то чтобы что-нибудь,
а так, из ничего всё сделать сумеют: причешутся, воротничок там какой-нибудь чистенький, нарукавнички, ан совсем другая особа выходит,
и помолодела
и похорошела.
Мармеладов остановился, хотел было улыбнуться, но вдруг подбородок его запрыгал. Он, впрочем, удержался. Этот кабак, развращенный вид, пять ночей на сенных барках
и штоф,
а вместе с
тем эта болезненная любовь к жене
и семье сбивали его слушателя с толку. Раскольников слушал напряженно, но с ощущением болезненным. Он досадовал, что зашел сюда.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову
и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с,
а на другой же день, после всех сих мечтаний (
то есть это будет ровно пять суток назад
тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню,
и вот-с, глядите на меня, все!
Скорби, скорби искал я на дне его, скорби
и слез,
и вкусил
и обрел;
а пожалеет нас
тот, кто всех пожалел
и кто всех
и вся понимал, он единый, он
и судия.
Приидет в
тот день
и спросит: «
А где дщерь, что мачехе злой
и чахоточной, что детям чужим
и малолетним себя предала?
Оно даже
и лучше, коли драть начнет,
а я не
того боюсь… я… глаз ее боюсь… да… глаз…
—
А! — закричала она в исступлении, — воротился! Колодник! Изверг!..
А где деньги? Что у тебя в кармане, показывай!
И платье не
то! Где твое платье? где деньги? говори!..
— Пропил! всё, всё пропил! — кричала в отчаянии бедная женщина, —
и платье не
то! Голодные, голодные! (
и, ломая руки, она указывала на детей). О, треклятая жизнь!
А вам, вам не стыдно, — вдруг набросилась она на Раскольникова, — из кабака! Ты с ним пил? Ты тоже с ним пил! Вон!
А ведь Сонечка-то, пожалуй, сегодня
и сама обанкрутится, потому
тот же риск, охота по красному зверю… золотопромышленность… вот они все, стало быть,
и на бобах завтра без моих-то денег…
— Ну,
а коли я соврал, — воскликнул он вдруг невольно, — коли действительно не подлец человек, весь вообще, весь род,
то есть человеческий,
то значит, что остальное все — предрассудки, одни только страхи напущенные,
и нет никаких преград,
и так
тому и следует быть!..
А та, разумеется, рассердилась
и «отвечала с досадой».
И что это она пишет мне: «Люби Дуню, Родя,
а она тебя больше себя самой любит»; уж не угрызения ли совести ее самое втайне мучат, за
то, что дочерью сыну согласилась пожертвовать.
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего момента рядят человека в павлиные перья, до последнего момента на добро,
а не на худо надеются;
и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до
тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
Ясно, что теперь надо было не тосковать, не страдать пассивно, одними рассуждениями, о
том, что вопросы неразрешимы,
а непременно что-нибудь сделать,
и сейчас же,
и поскорее.
Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль. Он ведь знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется»,
и уже ждал ее; да
и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в
том, что месяц назад,
и даже вчера еще, она была только мечтой,
а теперь… теперь явилась вдруг не мечтой,
а в каком-то новом, грозном
и совсем незнакомом ему виде,
и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в голову,
и потемнело в глазах.
Потом тотчас больница (
и это всегда у
тех, которые у матерей живут очень честных
и тихонько от них пошаливают), ну
а там…
а там опять больница… вино… кабаки…
и еще больница… года через два-три — калека, итого житья ее девятнадцать аль восемнадцать лет от роду всего-с…
«Действительно, я у Разумихина недавно еще хотел было работы просить, чтоб он мне или уроки достал, или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой поделится, если есть у него копейка, так что можно даже
и сапоги купить,
и костюм поправить, чтобы на уроки ходить… гм… Ну,
а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне разве
того теперь надобно? Право, смешно, что я пошел к Разумихину…»
Но теперь, странное дело, в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из
тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет в грязи или в колее,
и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде
и по глазам,
а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет,
а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
—
А чтобы
те леший! — вскрикивает в ярости Миколка. Он бросает кнут, нагибается
и вытаскивает со дна телеги длинную
и толстую оглоблю, берет ее за конец в обе руки
и с усилием размахивается над савраской.
Он встал на ноги, в удивлении осмотрелся кругом, как бы дивясь
и тому, что зашел сюда,
и пошел на Т—в мост. Он был бледен, глаза его горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго,
и на душе его стало вдруг легко
и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне путь мой,
а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
Так как на рынке продавать невыгодно,
то и искали торговку,
а Лизавета этим занималась: брала комиссии, ходила по делам
и имела большую практику, потому что была очень честна
и всегда говорила крайнюю цену: какую цену скажет, так
тому и быть.
А меж
тем, может,
и шесть часов било…
Запустив же руку в боковой карман пальто, он мог
и конец топорной ручки придерживать, чтоб она не болталась;
а так как пальто было очень широкое, настоящий мешок,
то и не могло быть приметно снаружи, что он что-то рукой, через карман, придерживает.
Дело в
том, что Настасьи,
и особенно по вечерам, поминутно не бывало дома: или убежит к соседям, или в лавочку,
а дверь всегда оставляет настежь.
А ну как
тем временем хватится топора, искать начнет, раскричится, — вот
и подозрение, или, по крайней мере, случай к подозрению.
Даже недавнюю пробусвою (
то есть визит с намерением окончательно осмотреть место) он только пробовал было сделать, но далеко не взаправду,
а так: «дай-ка, дескать, пойду
и опробую, что мечтать-то!» —
и тотчас не выдержал, плюнул
и убежал, в остервенении на самого себя.
А между
тем, казалось бы, весь анализ, в смысле нравственного разрешения вопроса, был уже им покончен: казуистика его выточилась, как бритва,
и сам в себе он уже не находил сознательных возражений.
Поровнявшись с хозяйкиною кухней, как
и всегда отворенною настежь, он осторожно покосился в нее глазами, чтоб оглядеть предварительно: нет ли там, в отсутствие Настасьи, самой хозяйки,
а если нет,
то хорошо ли заперты двери в ее комнате, чтоб она тоже как-нибудь оттуда не выглянула, когда он за топором войдет?
Он нарочно пошевелился
и что-то погромче пробормотал, чтоб
и виду не подать, что прячется; потом позвонил в третий раз, но тихо, солидно
и без всякого нетерпения. Вспоминая об этом после, ярко, ясно, эта минута отчеканилась в нем навеки; он понять не мог, откуда он взял столько хитрости,
тем более что ум его как бы померкал мгновениями,
а тела своего он почти
и не чувствовал на себе… Мгновение спустя послышалось, что снимают запор.
Не
то чтобы руки его так дрожали, но он все ошибался:
и видит, например, что ключ не
тот, не подходит,
а все сует.
И если бы в
ту минуту он в состоянии был правильнее видеть
и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все безобразие
и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений,
а может быть,
и злодейств, еще остается ему преодолеть
и совершить, чтобы вырваться отсюда
и добраться домой,
то очень может быть, что он бросил бы все
и тотчас пошел бы сам на себя объявить,
и не от страху даже за себя,
а от одного только ужаса
и отвращения к
тому, что он сделал.
С криком вырвался кто-то внизу из какой-то квартиры
и не
то что побежал,
а точно упал вниз, по лестнице, крича во всю глотку...
В нескольких ступеньках от него, направо, пустая
и настежь отпертая квартира,
та самая квартира второго этажа, в которой красили рабочие,
а теперь, как нарочно, ушли.
Не в полной памяти прошел он
и в ворота своего дома; по крайней мере, он уже прошел на лестницу
и тогда только вспомнил о топоре.
А между
тем предстояла очень важная задача: положить его обратно,
и как можно незаметнее. Конечно, он уже не в силах был сообразить, что, может быть, гораздо лучше было бы ему совсем не класть топора на прежнее место,
а подбросить его, хотя потом, куда-нибудь на чужой двор.
— Да
и вы в присутствии, — вскрикнул Раскольников, —
а кроме
того, что кричите, папиросу курите, стало быть, всем нам манкируете. — Проговорив это, Раскольников почувствовал невыразимое наслаждение.
— Это деньги с вас по заемному письму требуют, взыскание. Вы должны или уплатить со всеми издержками, пенными [Пенные — от пеня — штраф за невыполнение принятых обязательств.]
и прочими, или дать письменно отзыв, когда можете уплатить,
а вместе с
тем и обязательство не выезжать до уплаты из столицы
и не продавать
и не скрывать своего имущества.
А заимодавец волен продать ваше имущество,
а с вами поступить по законам.
— Это уж не наше дело.
А к нам вот поступило ко взысканию просроченное
и законно протестованное заемное письмо в сто пятнадцать рублей, выданное вами вдове, коллежской асессорше Зарницыной, назад
тому девять месяцев,
а от вдовы Зарницыной перешедшее уплатою к надворному советнику Чебарову, мы
и приглашаем вас посему к отзыву.
Письмоводитель смотрел на него с снисходительною улыбкой сожаления,
а вместе с
тем и некоторого торжества, как на новичка, которого только что начинают обстреливать: «Что, дескать, каково ты теперь себя чувствуешь?» Но какое, какое было ему теперь дело до заемного письма, до взыскания!
— Да што! — с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (
и даже не што,
а как-то «Да-а шта-а!»), переходя с какими-то бумагами к другому столу
и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, туда
и плечо, — вот-с, извольте видеть: господин сочинитель,
то бишь студент, бывший
то есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывные на них поступают жалобы,
а изволили в претензию войти, что я папироску при них закурил!
— Позвольте, позвольте, я с вами совершенно согласен, но позвольте
и мне разъяснить, — подхватил опять Раскольников, обращаясь не к письмоводителю,
а все к Никодиму Фомичу, но стараясь всеми силами обращаться тоже
и к Илье Петровичу, хотя
тот упорно делал вид, что роется в бумагах
и презрительно не обращает на него внимания, — позвольте
и мне с своей стороны разъяснить, что я живу у ней уж около трех лет, с самого приезда из провинции
и прежде… прежде… впрочем, отчего ж мне
и не признаться в свою очередь, с самого начала я дал обещание, что женюсь на ее дочери, обещание словесное, совершенно свободное…
Напротив, теперь если бы вдруг комната наполнилась не квартальными,
а первейшими друзьями его,
то и тогда, кажется, не нашлось бы для них у него ни одного человеческого слова, до
того вдруг опустело его сердце.