Неточные совпадения
Но я знаю, однако же, наверно, что иная женщина обольщает красотой своей, или там чем знает, в тот же миг; другую же
надо полгода разжевывать, прежде чем понять, что в ней есть;
и чтобы рассмотреть
такую и влюбиться, то мало смотреть
и мало быть просто готовым на что угодно, а
надо быть, сверх того, чем-то еще одаренным.
В этом я убежден, несмотря на то что ничего не знаю,
и если бы было противное, то
надо бы было разом низвести всех женщин на степень простых домашних животных
и в
таком только виде держать их при себе; может быть, этого очень многим хотелось бы.
Они привязались сами: они стали браниться, они гораздо сквернее бранились, чем я:
и молокосос,
и без кушанья оставить
надо,
и нигилист,
и городовому отдадут,
и что я потому привязался, что они одни
и слабые женщины, а был бы с ними мужчина,
так я бы сейчас хвост поджал.
— Нет, это не
так надо ставить, — начал, очевидно возобновляя давешний спор, учитель с черными бакенами, горячившийся больше всех, — про математические доказательства я ничего не говорю, но это идея, которой я готов верить
и без математических доказательств…
Один чрезвычайно умный человек говорил, между прочим, что нет ничего труднее, как ответить на вопрос: «Зачем непременно
надо быть благородным?» Видите ли-с, есть три рода подлецов на свете: подлецы наивные, то есть убежденные, что их подлость есть высочайшее благородство, подлецы стыдящиеся, то есть стыдящиеся собственной подлости, но при непременном намерении все-таки ее докончить,
и, наконец, просто подлецы, чистокровные подлецы.
— Васин! — вскричал я, — вы меня радуете! Я не уму вашему удивляюсь, я удивляюсь тому, как можете вы, человек столь чистый
и так безмерно
надо мной стоящий, — как можете вы со мной идти
и говорить
так просто
и вежливо, как будто ничего не случилось!
А коли начал удостоивать, то
так тебе, сыну любви,
и надо.
— Вы уверяете, что слышали, а между тем вы ничего не слышали. Правда, в одном
и вы справедливы: если я сказал, что это дело «очень простое», то забыл прибавить, что
и самое трудное. Все религии
и все нравственности в мире сводятся на одно: «
Надо любить добродетель
и убегать пороков». Чего бы, кажется, проще? Ну-тка, сделайте-ка что-нибудь добродетельное
и убегите хоть одного из ваших пороков, попробуйте-ка, — а?
Так и тут.
Я особенно оценил их деликатность в том, что они оба не позволили себе ни малейшей шутки
надо мною, а стали, напротив, относиться к делу
так же серьезно, как
и следовало.
— То есть не удостоишь открыть. Не
надо, мой друг, я
и так знаю сущность твоей идеи; во всяком случае, это...
— Нельзя, Татьяна Павловна, — внушительно ответил ей Версилов, — Аркадий, очевидно, что-то замыслил,
и, стало быть,
надо ему непременно дать кончить. Ну
и пусть его! Расскажет,
и с плеч долой, а для него в том
и главное, чтоб с плеч долой спустить. Начинай, мой милый, твою новую историю, то есть я
так только говорю: новую; не беспокойся, я знаю конец ее.
Я опять направлялся на Петербургскую.
Так как мне в двенадцатом часу непременно
надо было быть обратно на Фонтанке у Васина (которого чаще всего можно было застать дома в двенадцать часов), то
и спешил я не останавливаясь, несмотря на чрезвычайный позыв выпить где-нибудь кофею. К тому же
и Ефима Зверева
надо было захватить дома непременно; я шел опять к нему
и впрямь чуть-чуть было не опоздал; он допивал свой кофей
и готовился выходить.
Затем я изложил ему, что тяжба уже выиграна, к тому же ведется не с князем Сокольским, а с князьями Сокольскими,
так что если убит один князь, то остаются другие, но что, без сомнения,
надо будет отдалить вызов на срок апелляции (хотя князья апеллировать
и не будут), но единственно для приличия.
По миновании же срока
и последует дуэль; что я с тем
и пришел теперь, что дуэль не сейчас, но что мне
надо было заручиться, потому что секунданта нет, я ни с кем не знаком,
так по крайней мере к тому времени чтоб успеть найти, если он, Ефим, откажется.
Я прямо требовал угла, чтоб только повернуться,
и мне презрительно давали знать, что в
таком случае
надо идти «в углы».
Он, например, будет вам навязчиво утверждать в
таком роде: «Я князь
и происхожу от Рюрика; но почему мне не быть сапожным подмастерьем, если
надо заработывать хлеб, а к другому занятию я не способен?
Версилов, говорит, это точь-в-точь как генералы здешние, которых в газетах описывают; разоденется генерал во все ордена
и пойдет по всем гувернанткам, что в газетах публикуются,
и ходит
и что
надо находит; а коли не найдет чего
надо, посидит, поговорит, наобещает с три короба
и уйдет, — все-таки развлечение себе доставил».
Сплю-то я обыкновенно крепко, храплю, кровь это у меня к голове приливает, а иной раз подступит к сердцу, закричу во сне,
так что Оля уж ночью разбудит меня: «Что это вы, говорит, маменька, как крепко спите,
и разбудить вас, когда
надо, нельзя».
Вот как я,
надо быть, захрапела это вчера,
так тут она выждала,
и уж не опасаясь,
и поднялась.
— Да еще же бы нет! — вскричал наконец Васин (он все продолжал улыбаться, нисколько не удивляясь на меня), — да это
так ведь
и бывает всегда, почти со всеми,
и первым даже делом; только в этом никто не признается, да
и не
надо совсем признаваться, потому что, во всяком случае, это пройдет
и из этого ничего не будет.
— Да ведь вот же
и тебя не знал, а ведь знаю же теперь всю. Всю в одну минуту узнал. Ты, Лиза, хоть
и боишься смерти, а, должно быть, гордая, смелая, мужественная. Лучше меня, гораздо лучше меня! Я тебя ужасно люблю, Лиза. Ах, Лиза! Пусть приходит, когда
надо, смерть, а пока жить, жить! О той несчастной пожалеем, а жизнь все-таки благословим,
так ли?
Так ли? У меня есть «идея», Лиза. Лиза, ты ведь знаешь, что Версилов отказался от наследства?
Впрочем, не
так; я
и тогда знал, что
так не
надо, но — я просто мало думал об этом.
— Именно, Анна Андреевна, — подхватил я с жаром. — Кто не мыслит о настоящей минуте России, тот не гражданин! Я смотрю на Россию, может быть, с странной точки: мы пережили татарское нашествие, потом двухвековое рабство
и уж конечно потому, что то
и другое нам пришлось по вкусу. Теперь дана свобода,
и надо свободу перенести: сумеем ли?
Так же ли по вкусу нам свобода окажется? — вот вопрос.
—
И лень,
и претит. Одна умная женщина мне сказала однажды, что я не имею права других судить потому, что «страдать не умею», а чтобы стать судьей других,
надо выстрадать себе право на суд. Немного высокопарно, но в применении ко мне, может,
и правда,
так что я даже с охотой покорился суждению.
— Что вы? —
так и остановился я на месте, — а откуда ж она узнать могла? А впрочем, что ж я? разумеется, она могла узнать раньше моего, но ведь представьте себе: она выслушала от меня как совершенную новость! Впрочем… впрочем, что ж я? да здравствует широкость!
Надо широко допускать характеры,
так ли? Я бы, например, тотчас все разболтал, а она запрет в табакерку…
И пусть,
и пусть, тем не менее она — прелестнейшее существо
и превосходнейший характер!
«Он не убьет Бьоринга, а наверно теперь в трактире сидит
и слушает „Лючию“! А может, после „Лючии“ пойдет
и убьет Бьоринга. Бьоринг толкнул меня, ведь почти ударил; ударил ли? Бьоринг даже
и с Версиловым драться брезгает,
так разве пойдет со мной? Может быть, мне
надо будет убить его завтра из револьвера, выждав на улице…»
И вот эту мысль провел я в уме совсем машинально, не останавливаясь на ней нисколько.
А я соскочу вниз
и уйду; даже
и бежать не
надо, потому что долго еще не заметят…»
Так я это все рассудил
и — вдруг совсем решился.
Но у Макара Ивановича я, совсем не ожидая того, застал людей — маму
и доктора.
Так как я почему-то непременно представил себе, идя, что застану старика одного, как
и вчера, то
и остановился на пороге в тупом недоумении. Но не успел я нахмуриться, как тотчас же подошел
и Версилов, а за ним вдруг
и Лиза… Все, значит, собрались зачем-то у Макара Ивановича
и «как раз когда не
надо»!
И она поцеловала ее, не знаю за что, но именно
так надо было сделать;
так что я чуть не бросился сам целовать Татьяну Павловну. Именно не давить
надо было Лизу укором, а встретить радостью
и поздравлением новое прекрасное чувство, которое несомненно должно было в ней зародиться. Но, вместо всех этих чувств, я вдруг встал
и начал, твердо отчеканивая слова...
И надо так сказать, что уже все ходило по его знаку,
и само начальство ни в чем не препятствовало,
и архимандрит за ревность благодарил: много на монастырь жертвовал
и, когда стих находил, очень о душе своей воздыхал
и о будущем веке озабочен был немало.
Грудкой-то слаб был, не стерпел воды, да
и много ль
такому надо?
А между тем для меня до сих пор задача: как мог он, Ламберт, профильтроваться
и присосаться к
такой неприступной
и высшей особе, как Анна Андреевна? Правда, он взял справки, но что же из этого? Правда, он был одет прекрасно, говорил по-парижски
и носил французскую фамилию, но ведь не могла же Анна Андреевна не разглядеть в нем тотчас же мошенника? Или предположить, что мошенника-то ей
и надо было тогда. Но неужели
так?
И вдруг
такая находка: тут уж пойдут не бабьи нашептывания на ухо, не слезные жалобы, не наговоры
и сплетни, а тут письмо, манускрипт, то есть математическое доказательство коварства намерений его дочки
и всех тех, которые его от нее отнимают,
и что, стало быть,
надо спасаться, хотя бы бегством, все к ней же, все к той же Анне Андреевне,
и обвенчаться с нею хоть в двадцать четыре часа; не то как раз конфискуют в сумасшедший дом.
И надо так сказать, что именно к этому времени сгустились все недоумения мои о нем; никогда еще не представлялся он мне столь таинственным
и неразгаданным, как в то именно время; но об этом-то
и вся история, которую пишу; все в свое время.
Ты знаешь, этот старый князь к тебе совсем расположен; ты чрез его покровительство знаешь какие связи можешь завязать; а что до того, что у тебя нет фамилии,
так нынче этого ничего не
надо: раз ты тяпнешь деньги —
и пойдешь,
и пойдешь,
и чрез десять лет будешь
таким миллионером, что вся Россия затрещит,
так какое тебе тогда
надо имя?
Было бы неделикатно; да
и клянусь, он был в
таком состоянии, что его почти
надо было щадить: он был взволнован; в иных местах рассказа иногда просто обрывал
и молчал по нескольку минут, расхаживая с злым лицом по комнате.
Правда, мама все равно не дала бы ему спокойствия, но это даже тем бы
и лучше:
таких людей
надо судить иначе,
и пусть такова
и будет их жизнь всегда;
и это — вовсе не безобразие; напротив, безобразием было бы то, если б они успокоились или вообще стали бы похожими на всех средних людей.
И вот, когда уже он потерял всю надежду, я вдруг являюсь сам, да еще в
таком безумии — именно в том виде, в каком ему было
надо.
Я делал
так оттого, что был придавлен
и что мне
надо было осмыслить мое положение.
Все это я таил с тех самых пор в моем сердце, а теперь пришло время
и — я подвожу итог. Но опять-таки
и в последний раз: я, может быть, на целую половину или даже на семьдесят пять процентов налгал на себя! В ту ночь я ненавидел ее, как исступленный, а потом как разбушевавшийся пьяный. Я сказал уже, что это был хаос чувств
и ощущений, в котором я сам ничего разобрать не мог. Но, все равно, их
надо было высказать, потому что хоть часть этих чувств да была же наверно.
— Да что ж с дурой поделаешь? Сказано — дура,
так дура
и будет вовеки. Спокойствие, видишь, какое-то он ей доставит: «
Надо ведь, говорит, за кого-нибудь выходить,
так за него будто всего ей способнее будет»; а вот
и увидим, как там ей будет способнее. Хватит себя потом по бокам руками, а уж поздно будет.
Я решил, несмотря на все искушение, что не обнаружу документа, не сделаю его известным уже целому свету (как уже
и вертелось в уме моем); я повторял себе, что завтра же положу перед нею это письмо
и, если
надо, вместо благодарности вынесу даже насмешливую ее улыбку, но все-таки не скажу ни слова
и уйду от нее навсегда…
А
так как денег Версилову было не
надо, то Ламберт
и почел его помощь даже весьма не лишнею.