Неточные совпадения
Мало того, свою собственную казуистику выдумаем, у иезуитов научимся
и на время, пожалуй,
и себя самих успокоим, убедим себя, что
так надо, действительно
надо для доброй цели.
Если бы дворник спросил его «что
надо?» — он, может быть,
так прямо
и подал бы ему топор.
Наконец, пришло ему в голову, что не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там
и людей меньше,
и незаметнее,
и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше.
И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил в тоске
и тревоге,
и в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать!
И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что
так уже раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян
и забывчив
и знал это. Решительно
надо было спешить!
— Это денег-то не
надо! Ну, это, брат, врешь, я свидетель! Не беспокойтесь, пожалуйста, это он только
так… опять вояжирует. [Вояжирует — здесь: грезит, блуждает в царстве снов (от фр. voyager — путешествовать).] С ним, впрочем, это
и наяву бывает… Вы человек рассудительный,
и мы будем его руководить, то есть попросту его руку водить, он
и подпишет. Принимайтесь-ка…
Но по какой-то странной, чуть не звериной хитрости ему вдруг пришло в голову скрыть до времени свои силы, притаиться, прикинуться, если
надо, даже еще не совсем понимающим, а между тем выслушать
и выведать, что
такое тут происходит?
— А я за тебя только одну! Остри еще! Заметов еще мальчишка, я еще волосенки ему надеру, потому что его
надо привлекать, а не отталкивать. Тем, что оттолкнешь человека, — не исправишь, тем паче мальчишку. С мальчишкой вдвое осторожнее
надо. Эх вы, тупицы прогрессивные, ничего-то не понимаете! Человека не уважаете, себя обижаете… А коли хочешь знать,
так у нас, пожалуй,
и дело одно общее завязалось.
— Вы, впрочем, не конфузьтесь, — брякнул тот, — Родя пятый день уже болен
и три дня бредил, а теперь очнулся
и даже ел с аппетитом. Это вот его доктор сидит, только что его осмотрел, а я товарищ Родькин, тоже бывший студент,
и теперь вот с ним нянчусь;
так вы нас не считайте
и не стесняйтесь, а продолжайте, что вам там
надо.
Он не знал, да
и не думал о том, куда идти; он знал одно: «что все это
надо кончить сегодня же, за один раз, сейчас же; что домой он иначе не воротится, потому что не хочет
так жить».
Он только чувствовал
и знал, что
надо, чтобы все переменилось,
так или этак, «хоть как бы то ни было», повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью
и решимостью.
Мастер ты, ей-богу,
так их
и надо.
Потому я искренно говорю, а не оттого, что… гм! это было бы подло; одним словом, не оттого, что я в вас… гм! ну,
так и быть, не
надо, не скажу отчего, не смею!..
На тревожный же
и робкий вопрос Пульхерии Александровны, насчет «будто бы некоторых подозрений в помешательстве», он отвечал с спокойною
и откровенною усмешкой, что слова его слишком преувеличены; что, конечно, в больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, —
так как он, Зосимов, особенно следит теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, — но ведь
надо же вспомнить, что почти вплоть до сегодня больной был в бреду,
и…
и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет
и подействует спасительно, — «если только можно будет избегнуть новых особенных потрясений», прибавил он значительно.
— Совсем тебе не
надо, оставайся! Зосимов ушел,
так и тебе
надо. Не ходи… А который час? Есть двенадцать? Какие у тебя миленькие часы, Дуня! Да что вы опять замолчали? Все только я да я говорю…
Еще немного,
и это общество, эти родные, после трехлетней разлуки, этот родственный тон разговора при полной невозможности хоть об чем-нибудь говорить, — стали бы, наконец, ему решительно невыносимы. Было, однако ж, одно неотлагательное дело, которое
так или этак, а
надо было непременно решить сегодня, —
так решил он еще давеча, когда проснулся. Теперь он обрадовался делу, как выходу.
Раскольников до того смеялся, что, казалось, уж
и сдержать себя не мог,
так со смехом
и вступили в квартиру Порфирия Петровича. Того
и надо было Раскольникову: из комнат можно было услышать, что они вошли смеясь
и все еще хохочут в прихожей.
Оттого
так и не любят живогопроцесса жизни: не
надо живой души!
Я в том смысле, что тут
надо бы поболее точности,
так сказать, более наружной определенности: извините во мне естественное беспокойство практического
и благонамеренного человека, но нельзя ли тут одежду, например, особую завести, носить что-нибудь, клеймы там, что ли, какие?..
— Всего легче! На таких-то пустейших вещах всего легче
и сбиваются хитрые-то люди. Чем хитрей человек, тем он меньше подозревает, что его на простом собьют. Хитрейшего человека именно на простейшем
надо сбивать. Порфирий совсем не
так глуп, как ты думаешь…
Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес
и меру,
и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую
и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне
надо для первого шага,
и ни больше ни меньше (а остальное, стало быть,
так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)…
Притом этот человек не любил неизвестности, а тут
надо было разъяснить: если
так явно нарушено его приказание, значит, что-нибудь да есть, а стало быть, лучше наперед узнать; наказать же всегда будет время, да
и в его руках.
— Я думаю, что у него очень хорошая мысль, — ответил он. — О фирме, разумеется, мечтать заранее не
надо, но пять-шесть книг действительно можно издать с несомненным успехом. Я
и сам знаю одно сочинение, которое непременно пойдет. А что касается до того, что он сумеет повести дело,
так в этом нет
и сомнения: дело смыслит… Впрочем, будет еще время вам сговориться…
— Что? Бумажка?
Так,
так… не беспокойтесь,
так точно-с, — проговорил, как бы спеша куда-то, Порфирий Петрович
и, уже проговорив это, взял бумагу
и просмотрел ее. — Да, точно так-с. Больше ничего
и не
надо, — подтвердил он тою же скороговоркой
и положил бумагу на стол. Потом, через минуту, уже говоря о другом, взял ее опять со стола
и переложил к себе на бюро.
Я пришел,
и если вам
надо что,
так спрашивайте, не то позвольте уж мне удалиться.
У папеньки Катерины Ивановны, который был полковник
и чуть-чуть не губернатор, стол накрывался иной раз на сорок персон,
так что какую-нибудь Амалию Ивановну, или, лучше сказать, Людвиговну, туда
и на кухню бы не пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна положила до времени не высказывать своих чувств, хотя
и решила в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно
надо будет сегодня же осадить
и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог знает что об себе замечтает, покамест же обошлась с ней только холодно.
В эту самую минуту Амалия Ивановна, уже окончательно обиженная тем, что во всем разговоре она не принимала ни малейшего участия
и что ее даже совсем не слушают, вдруг рискнула на последнюю попытку
и с потаенною тоской осмелилась сообщить Катерине Ивановне одно чрезвычайно дельное
и глубокомысленное замечание о том, что в будущем пансионе
надо обращать особенное внимание на чистое белье девиц (ди веше)
и что «непременно должен буль одна
такая хороши дам (ди даме), чтоб карашо про белье смотрель»,
и второе, «чтоб все молоды девиц тихонько по ночам никакой роман не читаль».
— Я могу объяснить, для чего он рискнул на
такой поступок,
и, если
надо, сам присягу приму! — твердым голосом произнес, наконец, Раскольников
и выступил вперед.
—
Так,
так, это
так! — в восторге подтверждал Лебезятников. — Это должно быть
так, потому что он именно спрашивал меня, как только вошла к нам в комнату Софья Семеновна, «тут ли вы? Не видал ли я вас в числе гостей Катерины Ивановны?» Он отозвал меня для этого к окну
и там потихоньку спросил. Стало быть, ему непременно
надо было, чтобы тут были вы! Это
так, это все
так!
— Соня, у меня сердце злое, ты это заметь: этим можно многое объяснить. Я потому
и пришел, что зол. Есть
такие, которые не пришли бы. А я трус
и… подлец! Но… пусть! все это не то… Говорить теперь
надо, а я начать не умею…
— Штука в том: я задал себе один раз
такой вопрос: что, если бы, например, на моем месте случился Наполеон
и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых
и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок
надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну,
так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было?
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я
такая же точно вошь, как
и все! Насмеялся он
надо мной, вот я к тебе
и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришел ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил…
Так и знай!
Перебиваете вы всё меня, а мы… видите ли, мы здесь остановились, Родион Романыч, чтобы выбрать что петь, —
такое, чтоб
и Коле можно было протанцевать… потому все это у нас, можете представить, без приготовления;
надо сговориться,
так чтобы все совершенно прорепетировать, а потом мы отправимся на Невский, где гораздо больше людей высшего общества
и нас тотчас заметят: Леня знает «Хуторок»…
— Насчет шарманки
надо дозволение иметь, а вы сами собой-с
и таким манером народ сбиваете. Где изволите квартировать?
— Что? Священника?.. Не
надо… Где у вас лишний целковый?.. На мне нет грехов!.. Бог
и без того должен простить… Сам знает, как я страдала!.. А не простит,
так и не
надо!..
Сказал он что-то
и про Соню, обещал как-нибудь зайти на днях сам к Раскольникову
и упомянул, что «желал бы посоветоваться; что очень
надо бы поговорить, что есть
такие дела…».
— Ну, вот еще! Куда бы я ни отправился, что бы со мной ни случилось, — ты бы остался у них провидением. Я,
так сказать, передаю их тебе, Разумихин. Говорю это, потому что совершенно знаю, как ты ее любишь
и убежден в чистоте твоего сердца. Знаю тоже, что
и она тебя может любить,
и даже, может быть, уж
и любит. Теперь сам решай, как знаешь лучше, —
надо иль не
надо тебе запивать.
—
Так к тебе ходит Авдотья Романовна, — проговорил он, скандируя слова, — а ты сам хочешь видеться с человеком, который говорит, что воздуху
надо больше, воздуху
и…
и стало быть,
и это письмо… это тоже что-нибудь из того же, — заключил он как бы про себя.
Видите, в каком трактиришке все время просиживаю,
и это мне всласть, то есть не то чтобы всласть, а
так,
надо же где-нибудь сесть.
— А вы
и на силу претендуете? Хе-хе-хе! Удивили же вы меня сейчас, Родион Романыч, хоть я заранее знал, что это
так будет. Вы же толкуете мне о разврате
и об эстетике! Вы — Шиллер, вы — идеалист! Все это, конечно,
так и должно быть,
и надо бы удивляться, если б оно было иначе, но, однако ж, как-то все-таки странно в действительности… Ах, жаль, что времени мало, потому вы сами прелюбопытный субъект! А кстати, вы любите Шиллера? Я ужасно люблю.
Ушли все на минуту, мы с нею как есть одни остались, вдруг бросается мне на шею (сама в первый раз), обнимает меня обеими ручонками, целует
и клянется, что она будет мне послушною, верною
и доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает иметь от меня только одно мое уважение
и более мне, говорит, «ничего, ничего не
надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от
такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего стыда
и со слезинками энтузиазма в глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.
— Понимаю (вы, впрочем, не утруждайте себя: если хотите, то много
и не говорите); понимаю, какие у вас вопросы в ходу: нравственные, что ли? вопросы гражданина
и человека? А вы их побоку; зачем они вам теперь-то? Хе, хе! Затем, что все еще
и гражданин
и человек? А коли
так,
так и соваться не
надо было; нечего не за свое дело браться. Ну, застрелитесь; что, аль не хочется?
— Я пришел вас уверить, что я вас всегда любил,
и теперь рад, что мы одни, рад даже, что Дунечки нет, — продолжал он с тем же порывом, — я пришел вам сказать прямо, что хоть вы
и несчастны будете, но все-таки знайте, что сын ваш любит вас теперь больше себя
и что все, что вы думали про меня, что я жесток
и не люблю вас, все это была неправда. Вас я никогда не перестану любить… Ну
и довольно; мне казалось, что
так надо сделать
и этим начать…
—
Так я
и думала! Да ведь
и я с тобой поехать могу, если тебе
надо будет.
И Дуня; она тебя любит, она очень любит тебя,
и Софья Семеновна, пожалуй, пусть с нами едет, если
надо; видишь, я охотно ее вместо дочери даже возьму. Нам Дмитрий Прокофьич поможет вместе собраться… но… куда же ты… едешь?
Напротив, у ней у самой оказалась целая история о внезапном отъезде сына; она со слезами рассказывала, как он приходил к ней прощаться; давала при этом знать намеками, что только ей одной известны многие весьма важные
и таинственные обстоятельства
и что у Роди много весьма сильных врагов,
так что ему
надо даже скрываться.