Неточные совпадения
Объяснить разве можно тем, что
сделала она не помня
себя, то есть не в том смысле, как уверяют теперь адвокаты про своих убийц и воров, а под тем сильным впечатлением, которое, при известном простодушии жертвы, овладевает фатально и трагически.
В мелочах же, в каких-нибудь светских приемах, со мной Бог знает что можно
сделать, и я всегда проклинаю в
себе эту черту.
Сделаю предисловие: читатель, может быть, ужаснется откровенности моей исповеди и простодушно спросит
себя: как это не краснел сочинитель? Отвечу, я пишу не для издания; читателя же, вероятно, буду иметь разве через десять лет, когда все уже до такой степени обозначится, пройдет и докажется, что краснеть уж нечего будет. А потому, если я иногда обращаюсь в записках к читателю, то это только прием. Мой читатель — лицо фантастическое.
Я теперь согласен, что многое из того не надо было объяснять вовсе, тем более с такой прямотой: не говоря уже о гуманности, было бы даже вежливее; но поди удержи
себя, когда, растанцевавшись, захочется
сделать хорошенькое па?
У этого Версилова была подлейшая замашка из высшего тона: сказав (когда нельзя было иначе) несколько преумных и прекрасных вещей, вдруг кончить нарочно какою-нибудь глупостью, вроде этой догадки про седину Макара Ивановича и про влияние ее на мать. Это он
делал нарочно и, вероятно, сам не зная зачем, по глупейшей светской привычке. Слышать его — кажется, говорит очень серьезно, а между тем про
себя кривляется или смеется.
Потому что, во всяком случае, можно было бы
сделать то же самое, не обижая
себя.
— Нет, не нахожу смешным, — повторил он ужасно серьезно, — не можете же вы не ощущать в
себе крови своего отца?.. Правда, вы еще молоды, потому что… не знаю… кажется, не достигшему совершенных лет нельзя драться, а от него еще нельзя принять вызов… по правилам… Но, если хотите, тут одно только может быть серьезное возражение: если вы
делаете вызов без ведома обиженного, за обиду которого вы вызываете, то тем самым выражаете как бы некоторое собственное неуважение ваше к нему, не правда ли?
— Пожалуйста, без театральных жестов —
сделайте одолжение. Я знаю, что то, что я
делаю, — подло, что я — мот, игрок, может быть, вор… да, вор, потому что я проигрываю деньги семейства, но я вовсе не хочу надо мной судей. Не хочу и не допускаю. Я — сам
себе суд. И к чему двусмысленности? Если он мне хотел высказать, то и говори прямо, а не пророчь сумбур туманный. Но, чтоб сказать это мне, надо право иметь, надо самому быть честным…
Когда я выговорил про даму, что «она была прекрасна
собою, как вы», то я тут схитрил: я
сделал вид, что у меня вырвалось нечаянно, так что как будто я и не заметил; я очень знал, что такая «вырвавшаяся» похвала оценится выше женщиной, чем какой угодно вылощенный комплимент. И как ни покраснела Анна Андреевна, а я знал, что ей это приятно. Да и даму эту я выдумал: никакой я не знал в Москве; я только чтоб похвалить Анну Андреевну и
сделать ей удовольствие.
— Я это знаю от нее же, мой друг. Да, она — премилая и умная. Mais brisons-là, mon cher. Мне сегодня как-то до странности гадко — хандра, что ли? Приписываю геморрою. Что дома? Ничего? Ты там, разумеется, примирился и были объятия? Cela va sanà dire. [Это само
собой разумеется (франц.).] Грустно как-то к ним иногда бывает возвращаться, даже после самой скверной прогулки. Право, иной раз лишний крюк по дождю
сделаю, чтоб только подольше не возвращаться в эти недра… И скучища же, скучища, о Боже!
— Ваши бывшие интриги и ваши сношения — уж конечно, эта тема между нами неприлична, и даже было бы глупо с моей стороны; но я, именно за последнее время, за последние дни, несколько раз восклицал про
себя: что, если б вы любили хоть когда-нибудь эту женщину, хоть минутку? — о, никогда бы вы не
сделали такой страшной ошибки на ее счет в вашем мнении о ней, как та, которая потом вышла!
Владей он тогда
собой более, именно так, как до той минуты владел, он не
сделал бы мне этого вопроса о документе; если же
сделал, то наверно потому, что сам был в исступлении.
— Батюшка, голубчик, не знаю, что
делать с
собой.
На всех этих рулетках и сборищах я решительно не умел приобрести
себе никакой осанки: то сижу и упрекаю
себя за излишнюю мягкость и вежливость, то вдруг встану и
сделаю какую-нибудь грубость.
Тут все сбивала меня одна сильная мысль: «Ведь уж ты вывел, что миллионщиком можешь стать непременно, лишь имея соответственно сильный характер; ведь уж ты пробы
делал характеру; так покажи
себя и здесь: неужели у рулетки нужно больше характеру, чем для твоей идеи?» — вот что я повторял
себе.
— Ах, Лиза, да, «носи»! Не
сделай чего над
собой, упаси тебя Боже!
— Но какая же ненависть! Какая ненависть! — хлопнул я
себя по голове рукой, — и за что, за что? К женщине! Что она ему такое
сделала? Что такое у них за сношения были, что такие письма можно писать?
Очнувшись, я машинально запахнул на
себе шубу, вдруг ощутив нестерпимый холод, и, еще плохо сознавая, что
делаю, пополз в угол ворот и там присел, съежившись и скорчившись, в углублении между воротами и выступом стены.
«Ведь вы никто так не
сделаете, ведь вы не предадите
себя из-за требований чести и долга; ведь у вас ни у кого нет такой чуткой и чистой совести?
— Я воображаю вас, когда я один, всегда. Я только и
делаю, что с вами разговариваю. Я ухожу в трущобы и берлоги, и, как контраст, вы сейчас являетесь предо мною. Но вы всегда смеетесь надо мною, как и теперь… — он проговорил это как бы вне
себя.
Он дал
себя увезти, едва сознавая от страха, что
делает.
Я решил, несмотря на все искушение, что не обнаружу документа, не
сделаю его известным уже целому свету (как уже и вертелось в уме моем); я повторял
себе, что завтра же положу перед нею это письмо и, если надо, вместо благодарности вынесу даже насмешливую ее улыбку, но все-таки не скажу ни слова и уйду от нее навсегда…
Скрыть выстрела не удалось — это правда; но вся главная история, в главной сущности своей, осталась почти неизвестною; следствие определило только, что некто В., влюбленный человек, притом семейный и почти пятидесятилетний, в исступлении страсти и объясняя свою страсть особе, достойной высшего уважения, но совсем не разделявшей его чувств,
сделал, в припадке безумия, в
себя выстрел.
Неточные совпадения
Стародум. Поверь мне, всякий найдет в
себе довольно сил, чтоб быть добродетельну. Надобно захотеть решительно, а там всего будет легче не
делать того, за что б совесть угрызала.
Стародум(видя в тоске г-жу Простакову). Сударыня! Ты сама
себя почувствуешь лучше, потеряв силу
делать другим дурно.
Степени знатности рассчитаю я по числу дел, которые большой господин
сделал для отечества, а не по числу дел, которые нахватал на
себя из высокомерия; не по числу людей, которые шатаются в его передней, а по числу людей, довольных его поведением и делами.
Стародум. Льстец есть тварь, которая не только о других, ниже о
себе хорошего мнения не имеет. Все его стремление к тому, чтоб сперва ослепить ум у человека, а потом
делать из него, что ему надобно. Он ночной вор, который сперва свечу погасит, а потом красть станет.
Вот в чем дело, батюшка. За молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы все
делали, чтоб он у нас стал таков, как изволишь его видеть. Не угодно ль, мой батюшка, взять на
себя труд и посмотреть, как он у нас выучен?