Неточные совпадения
Мари все переносила, и
я потом, когда познакомился с нею, заметил, что она и сама все это одобряла, и сама
считала себя за какую-то самую последнюю тварь.
Мне очень хотелось тут же и утешить, и уверить ее, что она не должна себя такою низкою
считать пред всеми, но она, кажется, не поняла.
Сами же вы
меня за угадчика
считаете.
Посмотрим, как-то вы обе (
я Аглаю не
считаю) с вашим умом и многословием вывернетесь, и будете ли вы, многоуважаемая Александра Ивановна, счастливы с вашим почтенным господином?..
Вы и не подозреваете, на какие фокусы человеческое самолюбие способно: вот она
считает меня подлецом, за то, что
я ее, чужую любовницу, так откровенно за ее деньги беру, а и не знает, что иной бы ее еще подлее надул: пристал бы к ней и начал бы ей либерально-прогрессивные вещи рассыпать, да из женских разных вопросов вытаскивать, так она бы вся у него в игольное ушко как нитка прошла.
Она всю жизнь будет
меня за валета бубнового
считать (да это-то ей, может быть, и надо) и все-таки любить по-своему; она к тому приготовляется, такой уж характер.
—
Я вас подлецом теперь уже никогда не буду
считать, — сказал князь. — Давеча
я вас уже совсем за злодея почитал, и вдруг вы
меня так обрадовали, — вот и урок: не судить, не имея опыта. Теперь
я вижу, что вас не только за злодея, но и за слишком испорченного человека
считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный.
Вы
меня даже хорошим подлецом не удостоили
счесть, и, знаете,
я вас давеча съесть за это хотел!
Вы увидите изумительную девушку, да не одну, двух, даже трех, украшение столицы и общества: красота, образованность, направление… женский вопрос, стихи, всё это совокупилось в счастливую разнообразную смесь, не
считая по крайней мере восьмидесяти тысяч рублей приданого, чистых денег, за каждою, что никогда не мешает, ни при каких женских и социальных вопросах… одним словом,
я непременно, непременно должен и обязан ввести вас.
—
Я, князь, от вас таких пруэсов не ожидал, — промолвил Иван Федорович. — Да знаете ли, кому это будет впору? А я-то вас
считал за философа! Ай да тихонький!
— А
я вот и не знаю, который из моих поступков самым дурным
считать, — включила бойкая барыня.
—
Мне, господа, как и всякому, случалось делать поступки не совсем изящные в моей жизни, — начал генерал, — но страннее всего то, что
я сам
считаю коротенький анекдот, который сейчас расскажу, самым сквернейшим анекдотом из всей моей жизни.
Повторяю, что, может быть,
я и во многом в жизни провинился, но этот случай
считаю, по совести, самым сквернейшим поступком из всей моей жизни.
Еще он
меня виноватою пред собой
сочтет: воспитание ведь дал, как графиню содержал, денег-то, денег-то сколько ушло, честного мужа
мне приискал еще там, а здесь Ганечку; и что же б ты думала:
я с ним эти пять лет не жила, а деньги-то с него брала, и думала, что права!
Как же вы думали, что
я за Ганечку, да за ваши семьдесят пять тысяч за счастье выйти
сочту?
— Бунтует! Заговоры составляет! — кричал Лебедев, как бы уже не в силах сдержать себя, — ну могу ли
я, ну вправе ли
я такого злоязычника, такую, можно сказать, блудницу и изверга за родного племянника моего, за единственного сына сестры моей Анисьи, покойницы,
считать?
— Серьезно, серьезно, опять из-под самого венца. Тот уже минуты
считал, а она сюда в Петербург и прямо ко
мне: «Спаси, сохрани, Лукьян, и князю не говори…» Она, князь, вас еще более его боится, и здесь — премудрость!
Что же касается до того, что
я от лица всех протестовал давеча насчет присутствия ваших друзей, то
считаю нужным вам, милостивые государи, объяснить, что
я протестовал, единственно чтобы заявить наше право, но что, в сущности, мы даже желаем, чтобы были свидетели, и давеча, еще не входя сюда, мы все четверо в этом согласились.
— Это не может до вас относиться лично, если
я говорю, что
считал это дело мошенническим!
Я ведь знаю же, господа, что
меня многие
считают идиотом, и Чебаров, по репутации моей, что
я деньги отдаю легко, думал очень легко
меня обмануть, и именно рассчитывая на мои чувства к Павлищеву.
Я ведь хотел же до господина Бурдовского эти десять тысяч на школу употребить, в память Павлищева, но ведь теперь это всё равно будет, что на школу, что господину Бурдовскому, потому что господин Бурдовский, если и не «сын Павлищева», то ведь почти как «сын Павлищева»: потому что ведь его самого так злобно обманули; он сам искренно
считал себя сыном Павлищева!
—
Я вас
считал способною к развитию… — опять заговорил Ипполит, выходя из своей задумчивости…
— Ваше превосходительство, — неожиданно и восторженно подскочил к генералу господин Келлер, — если требуется удовлетворительный человек на ночь,
я готов жертвовать для друга… это такая душа!
Я давно уже
считаю его великим, ваше превосходительство!
Я, конечно, моим образованием манкировал, но если он критикует, то ведь это перлы, перлы сыплются, ваше превосходительство!..
— Столько же, сколько и вы. Впрочем, ни
я, ни вы, мы оба ни в чем не виноваты умышленно.
Я третьего дня себя виноватым
считал, а теперь рассудил, что это не так.
Но
я вот что заметил при этом: что самый закоренелый и нераскаянный убийца все-таки знает, что он преступник, то есть по совести
считает, что он нехорошо поступил, хоть и безо всякого раскаяния.
— Евгений Павлыч, — сказал он с странною горячностью, схватив его за руку, — будьте уверены, что
я вас
считаю за самого благороднейшего и лучшего человека, несмотря ни на что; будьте в этом уверены…
— А вы уж и минуты
считали, пока
я спал, Евгений Павлыч, — подхватил он насмешливо, — вы целый вечер от
меня не отрывались,
я видел…
— А что же вы думали? Для чего же бы
я сюда вас позвала? Что у вас на уме? Впрочем, вы, может,
считаете меня маленькою дурой, как все
меня дома
считают?
—
Я не знал, что вас
считают дурой,
я…
я не
считаю.
Половину вы вчера от
меня уже услышали:
я вас
считаю за самого честного и за самого правдивого человека, всех честнее и правдивее, и если говорят про вас, что у вас ум… то есть, что вы больны иногда умом, то это несправедливо;
я так решила и спорила, потому что хоть вы и в самом деле больны умом (вы, конечно, на это не рассердитесь,
я с высшей точки говорю), то зато главный ум у вас лучше, чем у них у всех, такой даже, какой им и не снился, потому что есть два ума: главный и не главный.
— Прекрасно, князь! — сказала Аглая, вдруг входя в комнату, — благодарю вас от всего сердца, что
сочли и
меня неспособною унизиться здесь до лжи. Довольно с вас, maman, или еще намерены допрашивать?
—
Считая со
мной, ночевало нас четверо, в двух смежных комнатах:
я, генерал, Келлер и господин Фердыщенко. Один, стало быть, из нас четверых-с!
— Князь! Многоуважаемый князь! Не только деньги, но за этого человека
я, так сказать, даже жизнью… нет, впрочем, преувеличивать не хочу, — не жизнью, но если, так сказать, лихорадку, нарыв какой-нибудь или даже кашель, — то, ей-богу, готов буду перенести, если только за очень большую нужду; ибо
считаю его за великого, но погибшего человека! Вот-с; не только деньги-с!
«Не
считайте моих слов больным восторгом больного ума, но вы для
меня — совершенство!
Меня назвали камер-пажом, но
я уже и тогда не
считал это серьезным.
—
Я даже иногда думаю опять к вам переселиться, — небрежно прибавил Ипполит. — Так вы, однако, не
считаете их способными принять человека с тем, чтоб он непременно и как можно скорее помер?
— А там уж известно-с, чуть не прибила-с; то есть чуть-чуть-с, так что даже, можно
считать, почти что и прибила-с. А письмо
мне шваркнула. Правда, хотела было у себя удержать, — видел, заметил, — но раздумала и шваркнула: «Коли тебе, такому, доверили передать, так и передай…» Обиделась даже. Уж коли предо
мной не постыдилась сказать, то, значит, обиделась. Характером вспыльчивы!
—
Я никогда никакого слова не давала ему, никогда в жизни не
считала его моим женихом. Он
мне такой же посторонний человек, как и всякий.
— Негодные Ганька, и Варя, и Птицын!
Я с ними не буду ссориться, но у нас разные дороги с этой минуты! Ах, князь,
я со вчерашнего очень много почувствовал нового; это мой урок! Мать
я тоже
считаю теперь прямо на моих руках; хотя она и обеспечена у Вари, но это всё не то…