Чиновник в нем взял решительный перевес над художником; его все еще
моложавое лицо пожелтело, волосы поредели, и он уже не поет, не рисует, но втайне занимается литературой: написал комедийку, вроде «пословиц», и так как теперь все пишущие непременно «выводят» кого-нибудь или что-нибудь, то и он вывел в ней кокетку и читает ее исподтишка двум-трем благоволящим к нему дамам.
Одета г-жа Петицкая была в черное траурное платье, траурную шляпку и, придав самый скромный и даже несколько горестный вид своему
моложавому лицу (г-же Петицкой было, может быть, лет тридцать пять), она произнесла тихим и ровным голосом и совсем, совсем потупляя глаза:
Тот, задумчиво смотревший в другую сторону, повернул к нему свое лицо, круглое, немного пухлое,
моложавое лицо человека, которому сильно за сорок, красноватое, с плохо растущей бородкой. На голове была фуражка из синего сукна. Тень козырька падала на узкие серые глаза, добрые и высматривающие, и на короткий мясистый нос, с маленьким раздвоением на кончике.
Надобно было иметь не весьма много наблюдательности, чтобы подметить, какие глубокие страдания прошли по
моложавому лицу Елены: Миклакову сделалось до души жаль ее.
Неточные совпадения
Что-то было ужасно неприятное в этом красивом и чрезвычайно
моложавом, судя по летам,
лице.
Рындин — разорившийся помещик, бывший товарищ народовольцев, потом — толстовец, теперь — фантазер и анархист, большой, сутулый, лет шестидесяти, но очень
моложавый; у него грубое, всегда нахмуренное
лицо, резкий голос, длинные руки. Он пользуется репутацией человека безгранично доброго, человека «не от мира сего». Старший сын его сослан, средний — сидит в тюрьме, младший, отказавшись учиться в гимназии, ушел из шестого класса в столярную мастерскую. О старике Рындине Татьяна сказала:
В своей поддевке, в шелковой красной рубашке, с резкими, но благообразными чертами
лица, еще довольно
моложавый, смуглый, с смелым сверкающим взглядом, он производил и любопытное и не отталкивающее впечатление.
Один из них был очень молодой и
моложавый парень, еще безбородый, с едва пробивающимися усиками и с усиленно глуповатым выражением
лица.
Анна Юрьевна довольно долго шла из кареты до кабинета. Она была на этот раз, как и следует молодой, в дорогом голубом платье, в очень
моложавой шляпе и в туго-туго обтягивающих ее пухлые руки перчатках; выражение
лица у ней, впрочем, было далеко не веселое. По обыкновению тяжело дыша и тотчас же усаживаясь в кресло, она начала: