Неточные совпадения
Частые припадки его болезни
сделали из него совсем почти идиота (
князь так и сказал: идиота).
—
Сделайте одолжение. И это даже надо… И люблю я эту вашу готовность,
князь, вы очень, право, милы.
— Напротив, даже очень мило воспитан и с прекрасными манерами. Немного слишком простоват иногда… Да вот он и сам! Вот-с, рекомендую, последний в роде
князь Мышкин, однофамилец и, может быть, даже родственник, примите, обласкайте. Сейчас пойдут завтракать,
князь, так
сделайте честь… А я уж, извините, опоздал, спешу…
— Вы очень обрывисты, — заметила Александра, — вы,
князь, верно, хотели вывести, что ни одного мгновения на копейки ценить нельзя, и иногда пять минут дороже сокровища. Все это похвально, но позвольте, однако же, как же этот приятель, который вам такие страсти рассказывал… ведь ему переменили же наказание, стало быть, подарили же эту «бесконечную жизнь». Ну, что же он с этим богатством
сделал потом? Жил ли каждую-то минуту «счетом»?
— Не верьте ей,
князь, — обратилась к нему генеральша, — она это нарочно с какой-то злости
делает; она вовсе не так глупо воспитана; не подумайте чего-нибудь, что они вас так тормошат. Они, верно, что-нибудь затеяли, но они уже вас любят. Я их лица знаю.
— Я хочу видеть! — вскинулась генеральша. — Где этот портрет? Если ему подарила, так и должен быть у него, а он, конечно, еще в кабинете. По средам он всегда приходит работать и никогда раньше четырех не уходит. Позвать сейчас Гаврилу Ардалионовича! Нет, я не слишком-то умираю от желания его видеть.
Сделайте одолжение,
князь, голубчик, сходите в кабинет, возьмите у него портрет и принесите сюда. Скажите, что посмотреть. Пожалуйста.
«Конечно, скверно, что я про портрет проговорился, — соображал
князь про себя, проходя в кабинет и чувствуя некоторое угрызение… — Но… может быть, я и хорошо
сделал, что проговорился…» У него начинала мелькать одна странная идея, впрочем, еще не совсем ясная.
— Два слова,
князь, я и забыл вам сказать за этими… делами. Некоторая просьба:
сделайте одолжение, — если только вам это не в большую натугу будет, — не болтайте ни здесь, о том, что у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем… Хоть сегодня-то по крайней мере удержитесь.
—
Князь,
сделайте одолжение, зайдите ко мне в гостиную, — позвала Нина Александровна, сама уже явившаяся у дверей.
—
Князь, я
сделал подло, простите меня, голубчик, — сказал он вдруг с сильным чувством. Черты лица его выражали сильную боль.
Князь смотрел с изумлением и не тотчас ответил. — Ну, простите, ну, простите же! — нетерпеливо настаивал Ганя, — ну, хотите, я вашу руку сейчас поцелую!
Я, голубчик
князь, может, и в самом деле дурно
делаю, что вам доверяюсь.
— Мне кажется, я и без того
сделал ужасную глупость, — пробормотал
князь, — что давеча вас потревожил. К тому же вы теперь… Прощайте!
— Верите ли вы, — вдруг обратилась капитанша к
князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с твоими заемными письмами
делать буду, хитрый и бессовестный ты человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
— Я не
делал вам признаний, — ответил
князь, покраснев, — я только ответил на ваш вопрос.
—
Князь, — резко и неподвижно обратилась к нему вдруг Настасья Филипповна, — вот здесь старые мои друзья, генерал да Афанасий Иванович, меня всё замуж выдать хотят. Скажите мне, как вы думаете: выходить мне замуж иль нет? Как скажете, так и
сделаю.
Во время получения наследства эта тетка уже почти умирала от водяной, но тотчас же стала разыскивать
князя, поручив это Салазкину, и успела
сделать завещание.
По-видимому, ни
князь, ни доктор, у которого он жил в Швейцарии, не захотели ждать официальных уведомлений или
делать справки, а
князь, с письмом Салазкина в кармане, решился отправиться сам…
Но мало-помалу всем почти разом представилась идея, что
князь только что
сделал ей предложение.
— Значит, в самом деле княгиня! — прошептала она про себя как бы насмешливо и, взглянув нечаянно на Дарью Алексеевну, засмеялась. — Развязка неожиданная… я… не так ожидала… Да что же вы, господа, стоите,
сделайте одолжение, садитесь, поздравьте меня с
князем! Кто-то, кажется, просил шампанского; Фердыщенко, сходите, прикажите. Катя, Паша, — увидала она вдруг в дверях своих девушек, — подите сюда, я замуж выхожу, слышали? За
князя, у него полтора миллиона, он
князь Мышкин и меня берет!
— Настасья Филипповна, — сказал
князь, тихо и как бы с состраданием, — я вам давеча говорил, что за честь приму ваше согласие, и что вы мне честь
делаете, а не я вам.
Был уже двенадцатый час.
Князь знал, что у Епанчиных в городе он может застать теперь одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет в Павловск, а ему до того времени очень хотелось
сделать один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку в Павловск до завтра,
князь решился идти разыскивать дом, в который ему так хотелось зайти.
Отворивший
князю человек провел его без доклада и вел долго; проходили они и одну парадную залу, которой стены были «под мрамор», со штучным, дубовым полом и с мебелью двадцатых годов, грубою и тяжеловесною, проходили и какие-то маленькие клетушки,
делая крючки и зигзаги, поднимаясь на две, на три ступени и на столько же спускаясь вниз, и наконец постучались в одну дверь.
Рогожин едко усмехнулся; проговорив свой вопрос, он вдруг отворил дверь и, держась за ручку замка, ждал, пока
князь выйдет.
Князь удивился, но вышел. Тот вышел за ним на площадку лестницы и притворил дверь за собой. Оба стояли друг пред другом с таким видом, что, казалось, оба забыли, куда пришли и что теперь надо
делать.
— Матушка, — сказал Рогожин, поцеловав у нее руку, — вот мой большой друг,
князь Лев Николаевич Мышкин; мы с ним крестами поменялись; он мне за родного брата в Москве одно время был, много для меня
сделал. Благослови его, матушка, как бы ты родного сына благословила. Постой, старушка, вот так, дай я сложу тебе руку…
Князю стало явно, что всё это она
делает с каким-то особенным расчетом.
— Господа, господа, позвольте же наконец, господа, говорить, — в тоске и в волнении восклицал
князь, — и
сделайте одолжение, будемте говорить так, чтобы понимать друг друга. Я ничего, господа, насчет статьи, пускай, только ведь это, господа, всё неправда, что в статье напечатано; я потому говорю, что вы сами это знаете; даже стыдно. Так что я решительно удивляюсь, если это из вас кто-нибудь написал.
«Требуем, а не просим, и никакой благодарности от нас не услышите, потому что вы для удовлетворения своей собственной совести
делаете!» Экая мораль: да ведь коли от тебя никакой благодарности не будет, так ведь и
князь может сказать тебе в ответ, что он к Павлищеву не чувствует никакой благодарности, потому что и Павлищев
делал добро для удовлетворения собственной совести.
— Я утверждал сейчас, только что пред вашим приходом,
князь, — продолжал Евгений Павлович, — что у нас до сих пор либералы были только из двух слоев, прежнего помещичьего (упраздненного) и семинарского. А так как оба сословия обратились наконец в совершенные касты, в нечто совершенно от нации особливое, и чем дальше, тем больше, от поколения к поколению, то, стало быть, и всё то, что они
делали и
делают, было совершенно не национальное…
— Но чтобы доказать вам, что в этот раз я говорил совершенно серьезно, и главное, чтобы доказать это
князю (вы,
князь, чрезвычайно меня заинтересовали, и клянусь вам, что я не совсем еще такой пустой человек, каким непременно должен казаться, — хоть я и в самом деле пустой человек!), и… если позволите, господа, я
сделаю князю еще один последний вопрос, из собственного любопытства, им и кончим.
Евгений Павлович попросил у
князя позволения познакомить его с этим приятелем;
князь едва понял, что с ним хотят
делать, но знакомство состоялось, оба раскланялись и подали друг другу руки.
Приятель Евгения Павловича
сделал один вопрос, но
князь, кажется, на него не ответил или до того странно промямлил что-то про себя, что офицер посмотрел на него очень пристально, взглянул потом на Евгения Павловича, тотчас понял, для чего тот выдумал это знакомство, чуть-чуть усмехнулся и обратился опять к Аглае.
Я
делаю это для
князя; не для вас.
Видите,
князь, мне хоть раз в жизни хочется
сделать совершенно честное дело, то есть совершенно без задней мысли, ну, а я думаю, что я теперь, в эту минуту, не совсем способен к совершенно честному делу, да и вы, может быть, тоже… то… и… ну, да мы потом объяснимся.
— О нет, хочу, только это совсем не нужно… то есть, я никак не думал, что надо
делать такое предложение, — сконфузился
князь.
— Да, для нее, — тихо ответил
князь, грустно и задумчиво склонив голову и не подозревая, каким сверкающим взглядом глянула на него Аглая, — для нее, чтобы только узнать… Я не верю в ее счастье с Рогожиным, хотя… одним словом, я не знаю, что бы я мог тут для нее
сделать и чем помочь, но я приехал.
— О, оставьте ее, умоляю вас! — вскричал
князь, — что вам
делать в этом мраке; я употреблю все усилия, чтоб она вам не писала больше.
— Нет, уж вы, батюшка, теперь не уходите, — остановила
князя Лизавета Прокофьевна, —
сделайте одолжение, пожалуйте ко мне объясниться… Что же это за мука такая, я и так всю ночь не спала…
— О нет, я так, — осекся
князь, — я ужасно глупо сказал, что боялся.
Сделайте одолжение, Лебедев, не передавайте никому…
— Ну да, да, вы действительно меня озаботили, — рассеянно и с неудовольствием прервал его
князь. — Итак, что же вы намерены
делать… если вы так уверены, что это Фердыщенко?
— Только не
делайте шуму, Лебедев, ради бога, не
делайте шуму, — вполголоса и в сильном беспокойстве проговорил
князь.
— О нет-с, собственно, лишь чтобы пристыдить и посмотреть, какую он физиономию
сделает, — ибо многое можно по физиономии заключить, многоуважаемый
князь, и особенно в таком человеке!
Вот что,
князь, и я теперь сообщу: давеча генерал, когда мы с ним шли к этому Вилкину, после того, как уже он мне рассказал о пожаре, и, кипя, разумеется, гневом, вдруг начал мне намекать то же самое про господина Фердыщенка, но так нескладно и неладно, что я поневоле
сделал ему некоторые вопросы, и вследствие того убедился вполне, что всё это известие единственно одно вдохновение его превосходительства…
— Послушайте, Лебедев, — смутился
князь окончательно, — послушайте, действуйте тихо! Не
делайте шуму! Я вас прошу, Лебедев, я вас умоляю… В таком случае клянусь, я буду содействовать, но чтобы никто не знал; чтобы никто не знал!
Он действительно плакал три дня, пока
князь оставался тогда в Петербурге, но в эти три дня он успел и возненавидеть
князя за то, что тот смотрел на него слишком уж сострадательно, тогда как факт, что он возвратил такие деньги, «не всякий решился бы
сделать».
— Н-нет, — задумался
князь, — н-нет, теперь уже поздно; это опаснее; право, лучше не говорите! А с ним будьте ласковы, но… не слишком
делайте вид, и… и… знаете…
— Вы
сделали прекрасно, — сказал
князь, — среди злых мыслей вы навели его на доброе чувство.
«Не хуже ли я
сделал, что довел его до такого вдохновения?» — тревожился
князь, и вдруг не выдержал и расхохотался ужасно, минут на десять.
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг
сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то
князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и
князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
— Ну, я приду, приду! — поскорее перебил
князь. — И даю вам честное слово, что просижу весь вечер ни слова не говоря. Уж я так
сделаю.
Он ушел, а
князь еще больше задумался: все пророчествуют несчастия, все уже
сделали заключения, все глядят, как бы что-то знают, и такое, чего он не знает; Лебедев выспрашивает, Коля прямо намекает, а Вера плачет.