Неточные совпадения
Ведь знал же я одну девицу, еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем,
что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и
даже так,
что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе.
Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты,
что когда он заговорил с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о каком
таком ребенке идет дело, и
даже как бы удивился,
что у него есть где-то в доме маленький сын.
Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов
так случилось,
что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению,
что у него уже ровно нет ничего,
что и сосчитать
даже трудно,
что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще
даже сам должен ему;
что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Не взяв же никакого вознаграждения, Федор Павлович с супругой не церемонился и, пользуясь тем,
что она,
так сказать, пред ним «виновата» и
что он ее почти «с петли снял», пользуясь, кроме того, ее феноменальным смирением и безответностью,
даже попрал ногами самые обыкновенные брачные приличия.
Как характерную черту сообщу,
что слуга Григорий, мрачный, глупый и упрямый резонер, ненавидевший прежнюю барыню Аделаиду Ивановну, на этот раз взял сторону новой барыни, защищал и бранился за нее с Федором Павловичем почти непозволительным для слуги образом, а однажды
так даже разогнал оргию и всех наехавших безобразниц силой.
Списавшись с Федором Павловичем и мигом угадав,
что от него денег на воспитание его же детей не вытащишь (хотя тот прямо никогда не отказывал, а только всегда в этаких случаях тянул, иногда
даже изливаясь в чувствительностях), он принял в сиротах участие лично и особенно полюбил младшего из них, Алексея,
так что тот долгое время
даже и рос в его семействе.
Впрочем, о старшем, Иване, сообщу лишь то,
что он рос каким-то угрюмым и закрывшимся сам в себе отроком, далеко не робким, но как бы еще с десяти лет проникнувшим в то,
что растут они все-таки в чужой семье и на чужих милостях и
что отец у них какой-то
такой, о котором
даже и говорить стыдно, и проч., и проч.
Чистые в душе и сердце мальчики, почти еще дети, очень часто любят говорить в классах между собою и
даже вслух про
такие вещи, картины и образы, о которых не всегда заговорят
даже и солдаты, мало того, солдаты-то многого не знают и не понимают из того,
что уже знакомо в этом роде столь юным еще детям нашего интеллигентного и высшего общества.
Но эту странную черту в характере Алексея, кажется, нельзя было осудить очень строго, потому
что всякий чуть-чуть лишь узнавший его тотчас, при возникшем на этот счет вопросе, становился уверен,
что Алексей непременно из
таких юношей вроде как бы юродивых, которому попади вдруг хотя бы
даже целый капитал, то он не затруднится отдать его, по первому
даже спросу, или на доброе дело, или, может быть,
даже просто ловкому пройдохе, если бы тот у него попросил.
Приезд Алеши как бы подействовал на него
даже с нравственной стороны, как бы что-то проснулось в этом безвременном старике из того,
что давно уже заглохло в душе его: «Знаешь ли ты, — стал он часто говорить Алеше, приглядываясь к нему, —
что ты на нее похож, на кликушу-то?»
Так называл он свою покойную жену, мать Алеши.
Скажут, может быть,
что красные щеки не мешают ни фанатизму, ни мистицизму; а мне
так кажется,
что Алеша был
даже больше,
чем кто-нибудь, реалистом.
Про старца Зосиму говорили многие,
что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного слова, до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний,
что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую,
что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с
чем тот пришел,
чего тому нужно и
даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего
таким знанием тайны его, прежде
чем тот молвил слово.
Такие прямо говорили, не совсем, впрочем, вслух,
что он святой,
что в этом нет уже и сомнения, и, предвидя близкую кончину его, ожидали немедленных
даже чудес и великой славы в самом ближайшем будущем от почившего монастырю.
Знал Алеша,
что так именно и чувствует и
даже рассуждает народ, он понимал это, но то,
что старец именно и есть этот самый святой, этот хранитель Божьей правды в глазах народа, — в этом он не сомневался нисколько и сам вместе с этими плачущими мужиками и больными их бабами, протягивающими старцу детей своих.
Дмитрий Федорович, никогда у старца не бывавший и
даже не видавший его, конечно, подумал,
что старцем его хотят как бы испугать; но
так как он и сам укорял себя втайне за многие особенно резкие выходки в споре с отцом за последнее время, то и принял вызов.
— Значит, все же лазеечка к барыням-то из скита проведена. Не подумайте, отец святой,
что я что-нибудь, я только
так. Знаете, на Афоне, это вы слышали ль, не только посещения женщин не полагается, но и совсем не полагается женщин и никаких
даже существ женского рода, курочек, индюшечек, телушечек…
— Совсем неизвестно, с
чего вы в
таком великом волнении, — насмешливо заметил Федор Павлович, — али грешков боитесь? Ведь он, говорят, по глазам узнает, кто с
чем приходит. Да и как высоко цените вы их мнение, вы,
такой парижанин и передовой господин, удивили вы меня
даже, вот
что!
А
что некстати иногда вру,
так это
даже с намерением, с намерением рассмешить и приятным быть.
Всего страннее казалось ему то,
что брат его, Иван Федорович, единственно на которого он надеялся и который один имел
такое влияние на отца,
что мог бы его остановить, сидел теперь совсем неподвижно на своем стуле, опустив глаза и по-видимому с каким-то
даже любознательным любопытством ожидал,
чем это все кончится, точно сам он был совершенно тут посторонний человек.
— Простите меня… — начал Миусов, обращаясь к старцу, —
что я, может быть, тоже кажусь вам участником в этой недостойной шутке. Ошибка моя в том,
что я поверил,
что даже и
такой, как Федор Павлович, при посещении столь почтенного лица захочет понять свои обязанности… Я не сообразил,
что придется просить извинения именно за то,
что с ним входишь…
После нескольких минут он опять, влекомый тою же непреодолимою силой, повернулся посмотреть, глядят ли на него или нет, и увидел,
что Lise, совсем почти свесившись из кресел, выглядывала на него сбоку и ждала изо всех сил, когда он поглядит; поймав же его взгляд, расхохоталась
так,
что даже и старец не выдержал...
Ввязывался, и по-видимому очень горячо, в разговор и Миусов, но ему опять не везло; он был видимо на втором плане, и ему
даже мало отвечали,
так что это новое обстоятельство лишь усилило все накоплявшуюся его раздражительность.
— Ну-с, признаюсь, вы меня теперь несколько ободрили, — усмехнулся Миусов, переложив опять ногу на ногу. — Сколько я понимаю, это, стало быть, осуществление какого-то идеала, бесконечно далекого, во втором пришествии. Это как угодно. Прекрасная утопическая мечта об исчезновении войн, дипломатов, банков и проч. Что-то
даже похожее на социализм. А то я думал,
что все это серьезно и
что церковь теперь, например, будет судить уголовщину и приговаривать розги и каторгу, а пожалуй,
так и смертную казнь.
Если
что и охраняет общество
даже в наше время и
даже самого преступника исправляет и в другого человека перерождает, то это опять-таки единственно лишь закон Христов, сказывающийся в сознании собственной совести.
Поступок этот, да и весь предыдущий, неожиданный от Ивана Федоровича, разговор со старцем как-то всех поразили своею загадочностью и
даже какою-то торжественностью,
так что все на минуту было примолкли, а в лице Алеши выразился почти испуг.
Алеша был
так изумлен,
что даже не успел поддержать его, когда тот поднимался.
Дмитрий Федорович стоял несколько мгновений как пораженный: ему поклон в ноги —
что такое? Наконец вдруг вскрикнул: «О Боже!» — и, закрыв руками лицо, бросился вон из комнаты. За ним повалили гурьбой и все гости, от смущения
даже не простясь и не откланявшись хозяину. Одни только иеромонахи опять подошли под благословение.
— Я нарочно и сказал, чтобы вас побесить, потому
что вы от родства уклоняетесь, хотя все-таки вы родственник, как ни финтите, по святцам докажу; за тобой, Иван Федорович, я в свое время лошадей пришлю, оставайся, если хочешь, и ты. Вам же, Петр Александрович,
даже приличие велит теперь явиться к отцу игумену, надо извиниться в том,
что мы с вами там накутили…
Спорить не буду, буду
даже поддакивать, завлеку любезностью и… и… наконец, докажу им,
что я не компания этому Эзопу, этому шуту, этому пьеро и попался впросак точно
так же, как и они все…»
Не то чтоб он стыдился себя
так уж очень и обвинял; может быть,
даже совсем напротив; но все же он чувствовал,
что обедать-то уж неприлично.
Опять нотабене. Никогда и ничего
такого особенного не значил наш монастырь в его жизни, и никаких горьких слез не проливал он из-за него. Но он до того увлекся выделанными слезами своими,
что на одно мгновение чуть было себе сам не поверил;
даже заплакал было от умиления; но в тот же миг почувствовал,
что пора поворачивать оглобли назад. Игумен на злобную ложь его наклонил голову и опять внушительно произнес...
Даже так случалось,
что Федор Павлович много раз в продолжение своей карьеры мог быть бит, и больно бит, и всегда выручал Григорий, хотя каждый раз прочитывал ему после того наставление.
В нем симпатия к этой несчастной обратилась во что-то священное,
так что и двадцать лет спустя он бы не перенес, от кого бы то ни шло,
даже худого намека о ней и тотчас бы возразил обидчику.
Это было именно то самое время, когда он получил из Петербурга известие о смерти его первой супруги, Аделаиды Ивановны, и когда с крепом на шляпе пил и безобразничал
так,
что иных в городе,
даже из самых беспутнейших, при взгляде на него коробило.
Купчиха Кондратьева, одна зажиточная вдова,
даже так распорядилась,
что в конце еще апреля завела Лизавету к себе, с тем чтоб ее и не выпускать до самых родов.
Он слишком хорошо понял,
что приказание переезжать, вслух и с
таким показным криком, дано было «в увлечении»,
так сказать
даже для красоты, — вроде как раскутившийся недавно в их же городке мещанин, на своих собственных именинах, и при гостях, рассердясь на то,
что ему не дают больше водки, вдруг начал бить свою же собственную посуду, рвать свое и женино платье, разбивать свою мебель и, наконец, стекла в доме и все опять-таки для красы; и все в том же роде, конечно, случилось теперь и с папашей.
Потому
что если уж полечу в бездну, то так-таки прямо, головой вниз и вверх пятами, и
даже доволен,
что именно в унизительном
таком положении падаю и считаю это для себя красотой.
Черт знает
что такое даже, вот
что!
Бывают же странности: никто-то не заметил тогда на улице, как она ко мне прошла,
так что в городе
так это и кануло. Я же нанимал квартиру у двух чиновниц, древнейших старух, они мне и прислуживали, бабы почтительные, слушались меня во всем и по моему приказу замолчали потом обе, как чугунные тумбы. Конечно, я все тотчас понял. Она вошла и прямо глядит на меня, темные глаза смотрят решительно, дерзко
даже, но в губах и около губ, вижу, есть нерешительность.
— Это четыре-то тысячи! Да я пошутил-с,
что вы это? Слишком легковерно, сударыня, сосчитали. Сотенки две я, пожалуй, с моим
даже удовольствием и охотою, а четыре тысячи — это деньги не
такие, барышня, чтоб их на
такое легкомыслие кидать. Обеспокоить себя напрасно изволили.
Надо прибавить,
что не только в честности его он был уверен, но почему-то
даже и любил его, хотя малый и на него глядел
так же косо, как и на других, и все молчал.
— Вы переждите, Григорий Васильевич, хотя бы самое
даже малое время-с, и прослушайте дальше, потому
что я всего не окончил. Потому в самое то время, как я Богом стану немедленно проклят-с, в самый, тот самый высший момент-с, я уже стал все равно как бы иноязычником, и крещение мое с меня снимается и ни во
что вменяется, —
так ли хоть это-с?
Опять-таки и то взямши,
что никто в наше время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с самых
даже высоких лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются,
так что их и не найдешь вовсе, — то коли так-с, коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
Да в этакую минуту не только
что сумление может найти, но
даже от страха и самого рассудка решиться можно,
так что и рассуждать-то будет совсем невозможно.
Даже вьельфильки, и в тех иногда отыщешь
такое,
что только диву дашься на прочих дураков, как это ей состариться дали и до сих пор не заметили!
— А хотя бы
даже и смерти? К
чему же лгать пред собою, когда все люди
так живут, а пожалуй,
так и не могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о том,
что «два гада поедят друг друга»? Позволь и тебя спросить в
таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его, а?
Выставляли
даже епархиальному начальству,
что такие исповеди не только не достигают доброй цели, но действительно и нарочито вводят в грех и соблазн.
Я имею право вам открыть про ее оскорбление, я
даже должен
так сделать, потому
что она, узнав про вашу обиду и узнав все про ваше несчастное положение, поручила мне сейчас… давеча… снести вам это вспоможение от нее… но только от нее одной, не от Дмитрия, который и ее бросил, отнюдь нет, и не от меня, от брата его, и не от кого-нибудь, а от нее, только от нее одной!
Слушайте, Алексей Федорович, выслушайте-с, ведь уж теперь минута
такая пришла-с,
что надо выслушать, ибо вы
даже и понять не можете,
что могут значить для меня теперь эти двести рублей, — продолжал бедняк, приходя постепенно в какой-то беспорядочный, почти дикий восторг.
У ней на этот счет чрезвычайно серьезные чувства и
даже воспоминания, а главное, эти фразы и словечки, самые неожиданные эти словечки,
так что никак не ожидаешь, а вдруг оно и выскочит.