Неточные совпадения
— О, это все по поводу Дмитрия Федоровича и… всех этих последних происшествий, — бегло пояснила мамаша. — Катерина Ивановна
остановилась теперь на одном решении… но для этого ей непременно надо вас видеть… зачем? Конечно
не знаю, но она просила как можно скорей. И вы это сделаете, наверно сделаете, тут даже христианское чувство велит.
Ракитин разгорячился, почти
не мог сдержать себя. Но вдруг, как бы вспомнив что-то,
остановился.
Григорий остолбенел и смотрел на оратора, выпучив глаза. Он хоть и
не понимал хорошо, что говорят, но что-то из всей этой дребедени вдруг понял и
остановился с видом человека, вдруг стукнувшегося лбом об стену. Федор Павлович допил рюмку и залился визгливым смехом.
— Как так твоя мать? — пробормотал он,
не понимая. — Ты за что это? Ты про какую мать?.. да разве она… Ах, черт! Да ведь она и твоя! Ах, черт! Ну это, брат, затмение как никогда, извини, а я думал, Иван… Хе-хе-хе! — Он
остановился. Длинная, пьяная, полубессмысленная усмешка раздвинула его лицо. И вот вдруг в это самое мгновение раздался в сенях страшный шум и гром, послышались неистовые крики, дверь распахнулась и в залу влетел Дмитрий Федорович. Старик бросился к Ивану в испуге...
Алеша хотел было обнять его, до того он был доволен. Но, взглянув на него, он вдруг
остановился: тот стоял, вытянув шею, вытянув губы, с исступленным и побледневшим лицом и что-то шептал губами, как будто желая что-то выговорить; звуков
не было, а он все шептал губами, было как-то странно.
Иван Федорович поглядел на него и
остановился, и то, что он так вдруг
остановился и
не прошел мимо, как желал того еще минуту назад, озлило его до сотрясения.
Иван Федорович опять
остановился и опять быстро повернулся к Смердякову. Но и с тем точно что случилось. Вся фамильярность и небрежность его соскочили мгновенно; все лицо его выразило чрезвычайное внимание и ожидание, но уже робкое и подобострастное: «
Не скажешь ли, дескать, еще чего,
не прибавишь ли», — так и читалось в его пристальном, так и впившемся в Ивана Федоровича взгляде.
К самому же Федору Павловичу он
не чувствовал в те минуты никакой даже ненависти, а лишь любопытствовал почему-то изо всех сил: как он там внизу ходит, что он примерно там у себя теперь должен делать, предугадывал и соображал, как он должен был там внизу заглядывать в темные окна и вдруг
останавливаться среди комнаты и ждать, ждать —
не стучит ли кто.
Разверни-ка он им эту книгу и начни читать без премудрых слов и без чванства, без возношения над ними, а умиленно и кротко, сам радуясь тому, что читаешь им и что они тебя слушают и понимают тебя, сам любя словеса сии, изредка лишь
остановись и растолкуй иное непонятное простолюдину слово,
не беспокойся, поймут всё, всё поймет православное сердце!
Алеша
остановился и как-то неопределенно взглянул на отца Паисия, но снова быстро отвел глаза и снова опустил их к земле. Стоял же боком и
не повернулся лицом к вопрошавшему. Отец Паисий наблюдал внимательно.
— Ты здесь, Алексей? Да неужто же ты… — произнес было он, удивленный, но,
не докончив,
остановился. Он хотел сказать: «Неужто же ты до того дошел?» Алеша
не взглянул на него, но по некоторому движению его Ракитин сейчас догадался, что он его слышит и понимает.
Алеша проговорил это в неудержимом порыве сердца. Ему надо было высказаться, и он обратился к Ракитину. Если б
не было Ракитина, он стал бы восклицать один. Но Ракитин поглядел насмешливо, и Алеша вдруг
остановился.
— Тягушек — пусть. Да четыре-то дюжины к чему тебе? Одной довольно, — почти осердился уже Петр Ильич. Он стал торговаться, он потребовал счет, он
не хотел успокоиться. Спас, однако, всего одну сотню рублей.
Остановились на том, чтобы всего товару доставлено было
не более как на триста рублей.
— Славно, Митя! Молодец, Митя! — крикнула Грушенька, и страшно злобная нотка прозвенела в ее восклицании. Маленький пан, багровый от ярости, но нисколько
не потерявший своей сановитости, направился было к двери, но
остановился и вдруг проговорил, обращаясь ко Грушеньке...
Но прокурор слегка толкнул его под столом, и тот успел вовремя
остановиться. Митя, правда, его и
не слушал.
Не доходя одного дома до площади, он
остановился у ворот, вынул из кармашка свистульку и свистнул изо всей силы, как бы подавая условный знак.
Вдали на соборных часах пробило половину двенадцатого. Мальчики заспешили и остальной довольно еще длинный путь до жилища штабс-капитана Снегирева прошли быстро и почти уже
не разговаривая. За двадцать шагов до дома Коля
остановился и велел Смурову пойти вперед и вызвать ему сюда Карамазова.
Тот
не видал своего прежнего маленького друга уже месяца два и вдруг
остановился пред ним совсем пораженный: он и вообразить
не мог, что увидит такое похудевшее и пожелтевшее личико, такие горящие в лихорадочном жару и как будто ужасно увеличившиеся глаза, такие худенькие ручки.
Но уже доктор входил — важная фигура в медвежьей шубе, с длинными темными бакенбардами и с глянцевито выбритым подбородком. Ступив через порог, он вдруг
остановился, как бы опешив: ему, верно, показалось, что он
не туда зашел: «Что это? Где я?» — пробормотал он,
не скидая с плеч шубы и
не снимая котиковой фуражки с котиковым же козырьком с своей головы. Толпа, бедность комнаты, развешанное в углу на веревке белье сбили его с толку. Штабс-капитан согнулся перед ним в три погибели.
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг
остановился и решил войти. Катерину Ивановну он
не видал уже более недели. Но ему теперь пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, стало быть, выходил уже от Катерины Ивановны.
— Да ты и впрямь болен? —
остановился Иван Федорович. — Я тебя долго
не задержу и пальто даже
не сниму. Где у тебя сесть-то?
Рассказчик
остановился. Иван все время слушал его в мертвенном молчании,
не шевелясь,
не спуская с него глаз. Смердяков же, рассказывая, лишь изредка на него поглядывал, но больше косился в сторону. Кончив рассказ, он видимо сам взволновался и тяжело переводил дух. На лице его показался пот. Нельзя было, однако, угадать, чувствует ли он раскаяние или что.
Однако как я в силах наблюдать за собой, — подумал он в ту же минуту еще с большим наслаждением, — а они-то решили там, что я с ума схожу!» Дойдя до своего дома, он вдруг
остановился под внезапным вопросом: «А
не надо ль сейчас, теперь же пойти к прокурору и все объявить?» Вопрос он решил, поворотив опять к дому: «Завтра все вместе!» — прошептал он про себя, и, странно, почти вся радость, все довольство его собою прошли в один миг.
— А ведь это ты взял
не у меня, —
остановился вдруг Иван как бы пораженный, — это мне никогда в голову
не приходило, это странно…
— Друг мой, сегодня я взял особую методу, я потом тебе растолкую. Постой, где же я
остановился? Да, вот я тогда простудился, только
не у вас, а еще там…
И с этим словом,
не дожидаясь позволения, вдруг сам повернулся и пошел было из залы. Но, пройдя шага четыре,
остановился, как бы что-то вдруг обдумав, тихо усмехнулся и воротился опять на прежнее место.
И вот он мгновенно
останавливается на одном исступленном плане, который, при характере Карамазова,
не мог
не представиться ему как единственным и фатальным исходом из страшного его положения.
— За то и любила тебя, что ты сердцем великодушен! — вырвалось вдруг у Кати. — Да и
не надо тебе мое прощение, а мне твое; все равно, простишь аль нет, на всю жизнь в моей душе язвой останешься, а я в твоей — так и надо… — она
остановилась перевести дух.
Она поднялась было с места, но вдруг громко вскрикнула и отшатнулась назад. В комнату внезапно, хотя и совсем тихо, вошла Грушенька. Никто ее
не ожидал. Катя стремительно шагнула к дверям, но, поравнявшись с Грушенькой, вдруг
остановилась, вся побелела как мел и тихо, почти шепотом, простонала ей...