Неточные совпадения
Подлец
я или нет, милостивый государь? — заключил он вдруг, грозно смотря на
меня, как будто я-то и
считал его подлецом.
Я послала теперь за вами, потому что
считаю вас прозорливым и остроумным человеком, способным составить верное наблюдение (каковы комплименты!).
Я интересуюсь только между друзей-с, потому что
я все-таки здесь
считаю себя между друзей-с, — с невинным видом обвел он нас глазами.
— Не верьте, не верьте! Кто-нибудь ошибся, а Лебядкин пьян… — восклицал инженер в невыразимом волнении, — всё объяснится, а
я больше не могу… и
считаю низостью… и довольно, довольно!
Не
считаю себя вправе о них любопытствовать, если из них делают для
меня секрет.
Но одно поразило
меня: прежде хоть и
считали его красавцем, но лицо его действительно «походило на маску», как выражались некоторые из злоязычных дам нашего общества.
Я, тут бывший, наверно помню, что она до того уже, наконец, дошла, что
считала его чем-то вроде жениха своего, не смеющего ее «похитить» единственно потому, что у него много врагов и семейных препятствий или что-то в этом роде.
Еще раз повторяю:
я и тогда
считал его и теперь
считаю (когда уже всё кончено) именно таким человеком, который, если бы получил удар в лицо или подобную равносильную обиду, то немедленно убил бы своего противника, тотчас же, тут же на месте и без вызова на дуэль.
— Здесь иные
считают меня даже вашим соперником у Лизаветы Николаевны, как же
мне о наружности не заботиться? — засмеялся он.
— То есть в каком же смысле? Тут нет никаких затруднений; свидетели брака здесь. Всё это произошло тогда в Петербурге совершенно законным и спокойным образом, а если не обнаруживалось до сих пор, то потому только, что двое единственных свидетелей брака, Кириллов и Петр Верховенский, и, наконец, сам Лебядкин (которого
я имею удовольствие
считать теперь моим родственником) дали тогда слово молчать.
Попробуй
я завещать мою кожу на барабан, примерно в Акмолинский пехотный полк, в котором имел честь начать службу, с тем чтобы каждый день выбивать на нем пред полком русский национальный гимн,
сочтут за либерализм, запретят мою кожу… и потому ограничился одними студентами.
— Даю слово, что
я вовсе не хотел вас оскорблять, — с нетерпением проговорил Николай Всеволодович, —
я выстрелил вверх потому, что не хочу более никого убивать, вас ли, другого ли, лично до вас не касается. Правда, себя
я не
считаю обиженным, и
мне жаль, что вас это сердит. Но не позволю никому вмешиваться в мое право.
Признаюсь,
я всегда вас
считала только за критика; вы литературный критик, и ничего более.
Мне кажется, молодой человек наконец догадался, что тот если и не
считал его коноводом всего тайно-революционного в целой России, то по крайней мере одним из самых посвященных в секреты русской революции и имеющим неоспоримое влияние на молодежь.
— Ну и пускай, черт!.. — яростно вскричал Шатов. — Пускай ваши дураки
считают, что
я донес, какое
мне дело!
Я бы желал посмотреть, что вы
мне можете сделать?
— Господа,
считаю долгом всем объявить, что всё это глупости и разговор наш далеко зашел.
Я еще ровно никого не аффильировал, и никто про
меня не имеет права сказать, что
я аффильирую, а мы просто говорили о мнениях. Так ли? Но так или этак, а вы
меня очень тревожите, — повернулся он опять к хромому, —
я никак не думал, что здесь о таких почти невинных вещах надо говорить глаз на глаз. Или вы боитесь доноса? Неужели между нами может заключаться теперь доносчик?
Она бы
мне не поверила и
сочла духовидцем.
— Лавры! — произнес Кармазинов с тонкою и несколько язвительною усмешкой. —
Я, конечно, тронут и принимаю этот заготовленный заранее, но еще не успевший увянуть венок с живым чувством; но уверяю вас, mesdames,
я настолько вдруг сделался реалистом, что
считаю в наш век лавры гораздо уместнее в руках искусного повара, чем в моих…
— Почему же вы
считаете меня, милостивый государь, способным на подобную низость?
Сочтем по пальцам:
я утверждаю, что, кроме Липутина, никакого заговора не было, ни-ка-кого!
— Вы принимаетесь
считать мои загадочные фразы? — засмеялась она. — А помните,
я вчера, входя, мертвецом отрекомендовалась? Вот это вы нашли нужным забыть. Забыть или не приметить.
— Всё совершенно верно.
Я не вправе вам объявить пути мои и как открывал, но вот что покамест
я могу для вас сделать: чрез одно лицо
я могу подействовать на Шатова, так что он, совершенно не подозревая, задержит донос, — но не более как на сутки. Дальше суток не могу. Итак, вы можете
считать себя обеспеченными до послезавтраго утра.
— Ну так знайте, что Шатов
считает этот донос своим гражданским подвигом, самым высшим своим убеждением, а доказательство, — что сам же он отчасти рискует пред правительством, хотя, конечно, ему много простят за донос. Этакой уже ни за что не откажется. Никакое счастье не победит; через день опомнится, укоряя себя, пойдет и исполнит. К тому же
я не вижу никакого счастья в том, что жена, после трех лет, пришла к нему родить ставрогинского ребенка.
— Как? — вздрогнул было Петр Степанович, но мигом овладел собой, — вот обидчивость! Э, да мы в ярости? — отчеканил он всё с тем же видом обидного высокомерия. — В такой момент нужно бы скорее спокойствие. Лучше всего
считать теперь себя за Колумба, а на
меня смотреть как на мышь и
мной не обижаться.
Я это вчера рекомендовал.
Он задумчиво согласился. И вообще
я с большим удивлением узнал потом от Варвары Петровны, что нисколько не испугался смерти. Может быть, просто не поверил и продолжал
считать свою болезнь пустяками.
Неточные совпадения
Еще подбавил Филюшка… // И всё тут! Не годилось бы // Жене побои мужнины //
Считать; да уж сказала
я: // Не скрою ничего!
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала
я, // За дело принялась. // Три года, так
считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Милон. Это его ко
мне милость. В мои леты и в моем положении было бы непростительное высокомерие
считать все то заслуженным, чем молодого человека ободряют достойные люди.
Стародум(один). Он, конечно, пишет ко
мне о том же, о чем в Москве сделал предложение.
Я не знаю Милона; но когда дядя его мой истинный друг, когда вся публика
считает его честным и достойным человеком… Если свободно ее сердце…
Стародум. Ему многие смеются.
Я это знаю. Быть так. Отец мой воспитал
меня по-тогдашнему, а
я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий
считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…