Неточные совпадения
Nicolas, всегда столь вежливый и почтительный с матерью,
слушал ее некоторое время насупившись, но очень серьезно; вдруг встал,
не ответив ни слова, поцеловал у ней ручку и вышел.
Nicolas смотрел очень нелюбезно, совсем
не по-родственному, был бледен, сидел потупившись и
слушал сдвинув брови, как будто преодолевая сильную боль.
— Так я и знала! Знай, Дарья, что я никогда
не усомнюсь в тебе. Теперь сиди и
слушай. Перейди на этот стул, садись напротив, я хочу всю тебя видеть. Вот так.
Слушай, — хочешь замуж?
— А ты мети, пятнадцать раз в день мети! Дрянная у вас зала (когда вышли в залу). Затворите крепче двери, она станет подслушивать. Непременно надо обои переменить. Я ведь вам присылала обойщика с образчиками, что же вы
не выбрали? Садитесь и
слушайте. Садитесь же, наконец, прошу вас. Куда же вы? Куда же вы? Куда же вы!
Хотя я терпеть его
не мог, но сознаюсь, что у него был дар заставить себя
слушать, и особенно когда он очень на что-нибудь злился.
Но на этот раз, к удивлению моему, я застал его в чрезвычайной перемене. Он, правда, с какой-то жадностию набросился на меня, только что я вошел, и стал меня
слушать, но с таким растерянным видом, что сначала, видимо,
не понимал моих слов. Но только что я произнес имя Кармазинова, он совершенно вдруг вышел из себя.
Вы вот про сплетни, а разве я это кричу, когда уж весь город стучит, а я только
слушаю да поддакиваю; поддакивать-то
не запрещено-с.
— Тетя обижает? — продолжала она
не слушая, — всё та же злая, несправедливая и вечно нам бесценная тетя!
— А конфидента под рукой
не случилось, а Настасья подвернулась, — ну и довольно! А у той целый город кумушек! Ну да полноте, ведь это всё равно; ну пусть знают, даже лучше. Скорее же приходите, мы обедаем рано… Да, забыла, — уселась она опять, —
слушайте, что такое Шатов?
Я простил ей ее хохот, я видел, с каким лицом она
слушала, и се Maurice… я бы
не желал быть в его теперешней роли, brave homme tout de même, но несколько застенчив; впрочем, бог с ним…
Секреты ее стали для меня вдруг чем-то священным, и если бы даже мне стали открывать их теперь, то я бы, кажется, заткнул уши и
не захотел
слушать ничего дальше.
Это ничего, что я громко говорю; тех, которые
не с нею говорят, она тотчас же перестает
слушать и тотчас же бросается мечтать про себя; именно бросается.
— Ах, ты всё про лакея моего! — засмеялась вдруг Марья Тимофеевна. — Боишься! Ну, прощайте, добрые гости; а
послушай одну минутку, что я скажу. Давеча пришел это сюда этот Нилыч с Филипповым, с хозяином, рыжая бородища, а мой-то на ту пору на меня налетел. Как хозяин-то схватит его, как дернет по комнате, а мой-то кричит: «
Не виноват, за чужую вину терплю!» Так, веришь ли, все мы как были, так и покатились со смеху…
— Какая правда наружу вышла в эту неделю?
Слушай, Прасковья Ивановна,
не раздражай ты меня, объяснись сию минуту, прошу тебя честью: какая правда наружу вышла и что ты под этим подразумеваешь?
Варвара Петровна безмолвно смотрела на нее широко открытыми глазами и
слушала с удивлением. В это мгновение неслышно отворилась в углу боковая дверь, и появилась Дарья Павловна. Она приостановилась и огляделась кругом; ее поразило наше смятение. Должно быть, она
не сейчас различила и Марью Тимофеевну, о которой никто ее
не предуведомил. Степан Трофимович первый заметил ее, сделал быстрое движение, покраснел и громко для чего-то возгласил: «Дарья Павловна!», так что все глаза разом обратились на вошедшую.
Капитан уже горячился, ходил, махал руками,
не слушал вопросов, говорил о себе шибко, шибко, так что язык его иногда подвертывался, и,
не договорив, он перескакивал на другую фразу.
— Сударыня, —
не слушал капитан, — я, может быть, желал бы называться Эрнестом, а между тем принужден носить грубое имя Игната, — почему это, как вы думаете? Я желал бы называться князем де Монбаром, а между тем я только Лебядкин, от лебедя, — почему это? Я поэт, сударыня, поэт в душе, и мог бы получать тысячу рублей от издателя, а между тем принужден жить в лохани, почему, почему? Сударыня! По-моему, Россия есть игра природы,
не более!
Николай Всеволодович вовсе, впрочем,
не улыбался, а, напротив,
слушал нахмуренно и несколько нетерпеливо.
— Если изволили предпринять путь отдаленный, то докладываю, будучи неуверен в здешнем народишке, в особенности по глухим переулкам, а паче всего за рекой, —
не утерпел он еще раз. Это был старый слуга, бывший дядька Николая Всеволодовича, когда-то нянчивший его на руках, человек серьезный и строгий, любивший
послушать и почитать от божественного.
— Положим, вы жили на луне, — перебил Ставрогин,
не слушая и продолжая свою мысль, — вы там, положим, сделали все эти смешные пакости… Вы знаете наверно отсюда, что там будут смеяться и плевать на ваше имя тысячу лет, вечно, во всю луну. Но теперь вы здесь и смотрите на луну отсюда: какое вам дело здесь до всего того, что вы там наделали и что тамошние будут плевать на вас тысячу лет,
не правда ли?
— Я
не про то… Вы говорите так спокойно… но продолжайте!
Послушайте, вас ведь
не силой принудили к этому браку, ведь нет?
Я
не боялся окарикатурить великую мысль прикосновением моим, потому что Ставрогин
слушал меня…
— Знаю, что
не можете, и знаю, что
не лжете.
Слушайте, я всё поправить могу: я достану вам зайца!
— Вы атеист, потому что вы барич, последний барич. Вы потеряли различие зла и добра, потому что перестали свой народ узнавать. Идет новое поколение, прямо из сердца народного, и
не узнаете его вовсе ни вы, ни Верховенские, сын и отец, ни я, потому что я тоже барич, я, сын вашего крепостного лакея Пашки…
Слушайте, добудьте бога трудом; вся суть в этом, или исчезнете, как подлая плесень; трудом добудьте.
— Мне налево, тебе направо; мост кончен.
Слушай, Федор, я люблю, чтобы мое слово понимали раз навсегда:
не дам тебе ни копейки, вперед мне ни на мосту и нигде
не встречайся, нужды в тебе
не имею и
не буду иметь, а если ты
не послушаешься — свяжу и в полицию. Марш!
Капитан
не посмел уже сесть на диване, а тотчас же придвинул себе другой стул и в трепетном ожидании принагнулся
слушать.
Николай Всеволодович любопытно
слушал и пристально вглядывался. Очевидно, капитан Лебядкин хоть и перестал пьянствовать, но все-таки находился далеко
не в гармоническом состоянии. В подобных многолетних пьяницах утверждается под конец навсегда нечто нескладное, чадное, что-то как бы поврежденное и безумное, хотя, впрочем, они надувают, хитрят и плутуют почти
не хуже других, если надо.
— Многого я вовсе
не знал, — сказал он, — разумеется, с вами всё могло случиться…
Слушайте, — сказал он, подумав, — если хотите, скажите им, ну, там кому знаете, что Липутин соврал и что вы только меня попугать доносом собирались, полагая, что я тоже скомпрометирован, и чтобы с меня таким образом больше денег взыскать… Понимаете?
— Боюсь только, нет ли тут чего с егостороны, — продолжала она,
не отвечая на вопрос, даже вовсе его
не расслышав. — Опять-таки
не мог же он сойтись с такими людишками. Графиня съесть меня рада, хоть и в карету с собой посадила. Все в заговоре — неужто и он? Неужто и он изменил? (Подбородок и губы ее задрожали.)
Слушайте вы: читали вы про Гришку Отрепьева, что на семи соборах был проклят?
Николай Всеволодович сначала прошел
не останавливаясь, некоторое время даже совсем и
не слушал опять увязавшегося за ним бродягу.
— Для чего он щадит меня? — бесновался Гаганов,
не слушая. — Я презираю его пощаду… Я плюю… Я…
— Как же вас было
не вызвать? — ввязался Кириллов. — Вы ничего
не хотели
слушать, как же от вас отвязаться!
—
Слушай, старик, — проговорил он, как бы вдруг решаясь, — стереги ее сегодня весь день и, если заметишь, что она идет ко мне, тотчас же останови и передай ей, что несколько дней по крайней мере я ее принять
не могу… что я так ее сам прошу… а когда придет время, сам позову, — слышишь?
—
Слушайте, Даша, я теперь всё вижу привидения. Один бесенок предлагал мне вчера на мосту зарезать Лебядкина и Марью Тимофеевну, чтобы порешить с моим законным браком, и концы чтобы в воду. Задатку просил три целковых, но дал ясно знать, что вся операция стоить будет
не меньше как полторы тысячи. Вот это так расчетливый бес! Бухгалтер! Ха-ха!
Петр Степанович быстро объяснил причину своего прибытия. Разумеется, Степан Трофимович был поражен
не в меру и
слушал в испуге, смешанном с чрезвычайным негодованием.
— То есть они ведь вовсе в тебе
не так нуждаются. Напротив, это чтобы тебя обласкать и тем подлизаться к Варваре Петровне. Но, уж само собою, ты
не посмеешь отказаться читать. Да и самому-то, я думаю, хочется, — ухмыльнулся он, — у вас у всех, у старичья, адская амбиция. Но
послушай, однако, надо, чтобы
не так скучно. У тебя там что, испанская история, что ли? Ты мне дня за три дай просмотреть, а то ведь усыпишь, пожалуй.
Послушайте, — обратился он ко мне опять, — он рубля на меня
не истратил всю жизнь, до шестнадцати лет меня
не знал совсем, потом здесь ограбил, а теперь кричит, что болел обо мне сердцем всю жизнь, и ломается предо мной, как актер.
— Но он черт знает что говорит, — возражал фон Лембке. — Я
не могу относиться толерантно, когда он при людях и в моем присутствии утверждает, что правительство нарочно опаивает народ водкой, чтоб его абрютировать и тем удержать от восстания. Представь мою роль, когда я принужден при всех это
слушать.
— Прошу вас, вы сделаете мне большое удовольствие.
Слушайте, Маврикий Николаевич, — начала она вдруг настойчивою, упрямою, горячею скороговоркой, — непременно станьте, я хочу непременно видеть, как вы будете стоять. Если
не станете — и
не приходите ко мне. Непременно хочу, непременно хочу!..
— Но вас
слушать не будут.
— Как много вы, однако, за границей видели, — тонко посмотрел фон Лембке. Петр Степанович,
не слушая, развернул бумажку и прочел вслух стихотворение...
— Эх! — махнул рукой Петр Степанович, как бы отбиваясь от подавляющей прозорливости вопрошателя, — ну,
слушайте, я вам всю правду скажу: о прокламациях ничего
не знаю, то есть ровнешенько ничего, черт возьми, понимаете, что значит ничего?..
— Однако же у вас каждое слово на крюк привешено, хе-хе! осторожный человек! — весело заметил вдруг Петр Степанович. —
Слушайте, отец родной, надо же было с вами познакомиться, ну вот потому я в моем стиле и говорил. Я
не с одним с вами, а со многими так знакомлюсь. Мне, может, ваш характер надо было распознать.
— И многие прокламации, — продолжал Блюм,
не слушая замечаний. — Мы кончим тем, что непременно нападем на след настоящих здешних прокламаций. Этот молодой Верховенский мне весьма и весьма подозрителен.
Блюм лез вперед и
не слушал.
— Ведь вам всё равно; а это моя особенная просьба. Вы только будете сидеть, ни с кем ровно
не говоря,
слушать и изредка делать как бы отметки; ну хоть рисуйте что-нибудь.
— Превосходные слова! Золотые слова! — вскричал Ставрогин. — Прямо в точку попал! Право на бесчестье — да это все к нам прибегут, ни одного там
не останется! А
слушайте, Верховенский, вы
не из высшей полиции, а?
Но именинник все-таки был спокоен, потому что майор «никак
не мог донести»; ибо, несмотря на всю свою глупость, всю жизнь любил сновать по всем местам, где водятся крайние либералы; сам
не сочувствовал, но
послушать очень любил.
— Вот все они так! — стукнул майор кулаком по столу, обращаясь к сидевшему напротив Ставрогину. — Нет-с, позвольте, я либерализм и современность люблю и люблю
послушать умные разговоры, но, предупреждаю, — от мужчин. Но от женщин, но вот от современных этих разлетаек — нет-с, это боль моя! Ты
не вертись! — крикнул он студентке, которая порывалась со стула. — Нет, я тоже слова прошу, я обижен-с.
— Ничего, продолжайте, я
не слушаю, — крикнул Верховенский, наливая себе рюмку.